ДЛЯ одних милосердие - это положить копеечку в руку попрошайке или накормить бездомную кошку. Для других его не существует, потому что мир вокруг жесток и разумнее жить по принципу "Человек человеку - волк". Для сестер милосердия Натальи АФОНИНОЙ и Елены ШИЧКОВОЙ это работа в женском неврологическом отделении Первой градской больницы г. Москвы. Таких девушек готовит Cвято-Димитриевское училище сестер милосердия, открытое в 1990 году при больнице (беседу с протоиереем Аркадием Шатовым, духовником Свято-Димитриевской общины сестер милосердия, читайте в ближайших номерах "АиФ"). Единственное, что на первый взгляд отличает Наташу и Лену от обычных медсестер Первой градской, - это улыбка. Не казенная и вымученная, а по-настоящему приветливая. Столь непривычная для такого грустного места...
Особый подход
ПОКА Лена помогает мне переодеться в белый халат и косынку - форму сестры милосердия, Наташа напутствует: "Бабушки у нас после инсульта, многие парализованы, есть и буйные. Ты не бойся: начнут драться - сразу меня зови. У меня к ним особый подход есть". Наташе 25 лет, а на вид не дашь больше 18. Служит в больнице она уже четвертый год. Глядя на ее худенькую спинку с выпирающими лопатками, сложно представить, что девушка способна справиться с кем-то, кто сильнее ребенка.
В палате четыре кровати, звенящая тишина и неистребимый запах хлорки. Над каждой из коек - имя больной и лик Божьей Матери. "Доброе утро, бабулечки", - произносит Наташа, но ответа не получает: большинство пациенток парализовано.
Пока я в нерешительности мнусь с полотенцем в руках у изголовья кровати, Наташа приподнимает одеяло первой пациентки, и моему взгляду открывается страшная картина: сморщенное старческое тело, усохшее почти до размеров ребенка, лежащие мертвыми плетьми руки и ноги, разметавшиеся по подушке редкие волосы. Бьющий в нос запах лекарств, человеческих выделений и гниющей плоти заставляет меня отпрянуть от кровати.
"Сейчас мы вас помоем, Зинаида Ивановна", - как ни в чем не бывало произносит Наташа и ловким движением рук переворачивает больную на бок, чтобы снять с нее испачканное белье. На лице девушки ни тени отвращения. "Неужели к этому можно привыкнуть?" - спрашиваю я, стараясь смотреть в пол, а не на пациентку. "Можно, но делать этого ни в коем случае нельзя. Иначе легко стать равнодушной к чужому горю. Ощущение, с которым ты первый раз подошел к больному - трепет, благоговение, боль и радость, - не должно стираться".
Из оцепенения меня выводит голос Лены: "Мы заняты с Зинаидой Ивановной, ты начинай умывать остальных". Пока я протираю влажным полотенцем лицо и руки одной из женщин, она продолжает лежать с закрытыми глазами. Ничто не выдает того, что пациентка понимает смысл происходящего. Закончив процедуру, перемещаюсь к другой кровати, и тогда едва слышный голос произносит мне в спину: "Спасибо, что хоть пыль с меня смахнули. А то лежу тут, как труп, а Боженька никак не дает мне умереть".
В глаза смерти
САМОЕ трудное - это посмотреть им в глаза. Остановившиеся и бесцветные, они кричат такой мукой, что пересилить себя и не разрыдаться почти невозможно. Я вглядываюсь в спокойное и ласковое лицо Наташи и никак не могу понять, как же ей удается не только сдерживать слезы, но и умудряться говорить с больными.
"Ну потерпи, бабулечка", - приговаривает она, смазывая высохшие ноги и спину старушки кремом. Женщина стонет - каждое движение причиняет ей нестерпимую боль, поэтому Наташа бережно перекладывает ее, удерживая беспомощно болтающуюся голову свободной рукой. "Порой не знаешь, - вздыхает она, - пользу ты им приносишь или страдание. Сделаешь больно, а про себя знаешь, что ты не пациента обидел, а самого Христа". "Неужели их дети или родные совсем о них не заботятся?" - интересуюсь я. "Если нужно что-то из еды, лекарств, конечно, помогают. А выносить судна никто из них не станет".
Идем в туалет: "Смотри, сюда будешь выливать грязные судна", - показывает на старое биде, где в мутной жиже плавают куски хлеба. Наташа выгребает хлеб рукой, открывает окно и бросает его птицам. В форточку врываются свежесть дождя, запах мокрой листвы и совсем другой, счастливой жизни. Я делаю глубокий вдох. Окно закрывается, мы возвращаемся туда, где сейчас больше всего нужны.
Система милосердия