АНДРЕЯ КОНЧАЛОВСКОГО я застала на пути из Штатов в Петербург, где он ставит в Мариинке "Войну и мир" Прокофьева. В своей московской квартире, как всегда улыбающийся и в прекрасной форме, он попивал оздоровительный зеленый чай.
- Я знаю, что вы на недавних выборах были доверенным лицом одного из депутатов. Что это вы вдруг подались в политику?
- Я в политику не подался. Просто этот человек, военный, мне симпатичен. Люди, которые имеют военные чины, вызывают у меня доверие. Я думаю, что у них меньше иллюзий. Они менее мечтательны. Вообще мечтатель-политик - страшная вещь. Мечтатели, как правило, думают, что надо сделать вот это и это, и все будет как на Западе. Не понимая, что, как на Западе, у нас не будет никогда. И не должно быть.
- Пока у нас и как на Западе не получается, и по-своему - еще хуже.
- По-своему у нас получается. Как можем. Все неудачи идут из-за того, что мы пытаемся экстерном создать демократическое общество в стране, где народ никогда не принимал участия в управлении своей страной. Экстернов в демократии нет. Демократия - это когда народ принимает участие в управлении страной. То есть реагирует на поступки правительства сознательными действиями на национальном уровне, а не на уровне выступления одного завода или группы шахтеров... А если народ не может влиять на правительство, демократии быть не может.
Нам нужен страх
- Вот у нас и нет демократии, и не предвидится.
- Но нам-то на самом деле не демократия нужна, а сильная авторитарная власть, которая гарантирует своему гражданину свободу выезда, свободу труда, свободу обогащаться и не сесть в тюрьму. Человек обязан платить налоги, обязан делать то-то и то-то... Для того чтобы эти права граждан существовали, они должны быть что-то обязаны. А у нас никто ничего не обязан, потому что у нас нет страха. До революции был страх Божий и городового. Потом был страх КГБ. Страх ГУЛАГа. Сейчас люди ничего не боятся.
- Ну почему? Боятся потерять работу, что твой дом могут взорвать.
- Люди, безусловно, всегда боятся чего-то, боятся смерти... Я имею в виду другое - что люди в этой стране не боятся нарушить законы. Система принуждения - это то, для чего государство создается. Это все не мои мысли. Столыпин, когда начал проводить либеральные реформы, сказал великую фразу: "Либеральные реформы возможны в России только при ужесточении режима". Потому что либеральные реформы вызывают у народа ощущение слабости власти.
Законы могут быть либеральные. Но соблюдение их должно быть безжалостным! Вот почему нужно ужесточение режима. Это так же, как ехать на машине с тормозами: когда у вас есть тормоза, вы можете ехать быстро, потому что вы знаете, что можете остановиться. Но если они сломаны, машина едет еле-еле, потому что остановить ее будет нельзя. Вот что сейчас у нас происходит - мы едем в автомобиле, который катится под горку и без тормозов.
Армия, юриспруденция, разведка, милиция, налоговая полиция, таможня - мы не знаем, кто из них сейчас по-настоящему что-то делает. Демократия возможна только там, где есть ответственность. А если ее нет... Можно посмотреть, как у нас люди садятся в самолет: все толкаются. Почему-то все пытаются войти первыми. Хотя место гарантировано. Ну почему? И не потому, что эти люди плохие. Они такие. Их надо любить такими, какие они есть, и не думать, что, если сейчас дать им свободу, они встанут в очередь, как немцы, и аккуратно поднимутся один за другим. Это и есть русская культура, которая так устроена. В нас живет чувство иного восприятия мира, где нет никакого чувства ответственности и никаких сдерживающих центров.
Свобода - не благо?
- А самому стать политиком вам не хотелось бы?
- Меня интересует политика не потому, что я хочу ею заниматься. Я просто хочу убедить еще одного человека, в частности вас, что демократия - это не обязательная вещь для того, чтобы страна была счастливой и люди в ней были счастливы. Естественно, что кто-то в ней будет несчастлив. Меньшинство. Конечно же, те, кто требует абсолютной свободы для себя, они будут несчастливы. Мы же говорим не об этих людях. Мы говорим о миллионах людей, которые являются большинством и страдают. Но самое главное, чтобы можно было уехать из страны. Если тебе совсем уж невмоготу - уезжай. Это очень важно. Я считаю, что патриотизм начинается с момента, когда человек покидает Родину.
- А вы в Штатах следите за нашей политикой постоянно? Погружены в то, что здесь происходит?
- Мне это очень интересно.
- С некоторых пор или всегда так было?
- Всегда. Мне очень интересно, потому что хочется понять, пока не помер, в чем ты прав и в чем ты ошибаешься, глядя на развитие твоей страны. Ведь иллюзии сменяются одни на другие. Я в коммунистическую партию не вступал. В церковь ходил, когда нельзя было. Крестил детей. Все это было подпольно. Мама у нас очень религиозная. И в этом смысле очень повлияла и на меня.
Я думал: вот-вот рухнет коммунизм и наконец вздохнем свободно. И когда это случилось: Горбачев, счастье, слезы, рухнула стена, наконец-то. Думаешь: Боже мой, какое счастье! Вот она - первая иллюзия. Потом вторая, третья... После этого наката происходит разворот, когда я начинаю пересматривать, где я прав, а где не прав: разве это так необходимо? И возникает масса вопросов... "Никакие демократические преобразования никогда не случались в России", - сказал дедушка, Дмитрий Кончаловский, историк. Он также сказал: "Свобода - это не абсолютное благо. Со свободой едва ли не более трудно обращаться, чем с атомной энергией. Свобода не для русского человека". И действительно, начинаешь понимать, что, в общем-то, русскому человеку свобода не нужна. Потому что если бы она была ему нужна, он бы ее ценил.
Русские не очень высоко ценят даже свою жизнь. И Горький в "Несвоевременных мыслях" писал о том, что русские низко ценят свою жизнь. Мы не ценим и своих солдат. Поэтому фраза моего брата Никиты в его последней картине: "Берегите русского солдата", - для меня самая важная.
- Ваше отношение к ситуации в Чечне?
- То, что происходит в Чечне, это ужасно. Вспомните историю: около 300 лет наше большое мощное государство движется на юг. На пути у него возникают маленькие народности. В том числе мусульмане. Теперь у них появилась национальная идея: борьба с Россией - завоевателем, поработителем, узурпатором. У нас национальной идеи нет и не было. Она появляется только во время "внешней" войны, когда возникает угроза.
Русская политика в отношении малых народов или чрезвычайно груба, или неискренна. Я думаю, самое печальное во всем этом то, что мы не держим своего слова. Запад теперь на нас смотрит, как на нацию воров (долгов мы не отдаем, это же национальный позор!).
Мы говорим о Чечне: уничтожать всех. Но кто их породил?! Каким образом это случилось? Неужели не было более деликатных способов обезвредить террористов за годы их
существования, еще до появления Дудаева? А теперь, когда слон приходит в посудную лавку и начинает все крушить... Мне кажется, что все это грубо, несовременно, "неизощренно" с точки зрения дипломатии.
Но сейчас уже поздно говорить, да и не мне: я не отвечаю за это.
- Расплачиваются только те, кто там гибнет. И их матери.
- Единственное национальное движение России, которое создано не сверху, - Комитет солдатских матерей. Движение, которое говорит о том, что у нации есть сознание. Больше ни одного национального движения нет. Никто ничем не объединен. А женщин объединяет простое материнское чувство - они не хотят терять своих детей.
Идеал в дурдоме
- Вас не смущает, что люди почему-то очень узко рассматривают ваши книжки, только в одном аспекте - вы и дамы. Как будто других идей там нет...
- Люди, я знаю, зачитываются моими книгами. Там есть несколько глав, которые действительно важны для меня. Это то, что касается философии, религии, национальности, борьбы полов... Мне самому было гораздо интереснее как раз это, то, чего не хватает в потоке нашей мемуарной литературы: русского взгляда на жизнь. А собственные какие-то там переживания, романы - все это "мышиная возня".
- К книгам вашим относятся или резко положительно, или резко отрицательно.
- Это и должно быть так. Знаете, почему это происходит? Потому что люди потеряли ориентиры. Ориентиры были, может быть, фальшивые, ненавидимые, но они давали точное понятие, куда идти или откуда бежать. Был коридор. Рухнули стены и потолок, и вдруг мы оказались в таком пространстве, где непонятно, что хорошо, что плохо, как в невесомости. Многие режиссеры говорят: а о чем теперь кино снимать?
- А вы о чем хотели бы снимать?
- Я написал сценарий про американского хакера, который был связан с мафией. Он "взламывал" банковские счета. Я бы с удовольствием снял картину... о приватизации шоколадной фабрики. Еще написал сценарий про сумасшедший дом в Ингушетии. Трагикомедия (реальный случай) о сумасшедших во время войны. Утром сумасшедшие проснулись, а персонала нет. Сбежал перед наступлением чеченцев. Умалишенные организовали "государство", навели порядок. Стали заботиться о слабых. Судили нехорошего человека. Словом, картина о том, что именно в сумасшедшем доме оказались самые нормальные люди. В финале чеченец приходит в этот сумасшедший дом и просит разрешить ему остаться там.
- Сценарий о Рахманинове, я понимаю, без движения. Еще у вас была идея поставить здесь "Чайку", "На дне".
- Пока не нашел денег.
- Вы - и не можете найти денег?
- Очень просто! Я не могу здесь найти денег ни на мои картины, ни на спектакли.
Смотрите также:
- Режиссёр Павел Чухрай: "Хватит чесать языками! Пора работать!" →
- ЛИТЕРАТУРА. "Страшно быть поэтом" →
- Бабушка на баррикаде у песочницы →