ПО-МОЕМУ, "Венецианский купец" - не самая лучшая пьеса у Шекспира. Как сказали бы нынче - с оттенком конъюнктуры. В советское время ее не жаловали: еще бы, чуть ли не в каждой сцене слово "жид"! Жид, то есть Шейлок. В данном случае - Калягин, народный артист России и руководитель собственного театра "Et Cetera", где и состоялась премьера "Венецианского купца", переделанного просто в "Шейлока". Стало быть, надо думать, на первом плане в постановке выдающегося мастера Роберта Стуруа именно он, жид, - главное действующее лицо.
В этом спектакле - настойчивое, наглядное, нескрываемое осовременивание. На сцене - сегодняшний офис, черно-белая мебель, компьютеры, телевизоры. Спектакль стильный, явно делающий ставку на сегодняшнего зрителя, жаждущего зрелищ и, прямо скажем, не особенно обремененного интеллектом. Затхлый "костюмный" старина Шекспир с длинными философски прочувствованными монологами - прочь! На смену идет Шекспир клиповый, острый, дерзкий, легко играющий и заигрывающий с современной реальностью и реалиями искусства. Так, одна из сцен прямо отсылает нас к новомодному фильму "Лолита": у молодой героини - косички, тщательно обсасываемый леденец во рту, и она запрыгивает, ногами в обхват, на партнера.
Спектакль смотрится с любопытством, особенно, полагаю, теми, кто пьесу не читал или изрядно подзабыл. Мерцание компьютерных и телеэкранов, современный антураж и облик героев манят. Нас хотят встряхнуть, развлечь, даже рассмешить. Но где же трагедия, пускай и закончившаяся фарсом?
Трагедию в этом спектакле, похожем на эстрадную программу или телевизионное ток-шоу, играют двое - Александр Филиппенко (Антонио) и Александр Калягин (Шейлок). Толстый и тонкий. Партнеры по бизнесу. Враги - близнецы. Христианин и иудей. Взаимопритягивающие субъекты.
Пора, однако, напомнить "простенький" сюжетец. Антонио занимает для друга немалую сумму у скаредного (скажем - экономного, предприимчивого) еврея-богача Шейлока. Или, по договору, он возвращает ее в срок, или Шейлок вырезает у должника фунт мяса, "поближе к сердцу". Веселенькая история. К финалу окончательно ясно - это пьеса, в сущности, на двоих. Остальное - действительно фон, маскарад, антураж, и каким он будет: историческим, костюмированным или вопиюще современным - неважно. Искра на сцене все равно возгорается, лишь когда там двое - Калягин и Филиппенко, с их мучительным противостоянием. Аккорды музыки Гии Канчели - как сигналы тревоги. Это игра не на жизнь - на смерть. Как это у Лермонтова? "На земле нам двоим нет места - если вы меня не убьете, я зарежу вас ночью из-за угла". И в финальной сцене суда, когда Филиппенко ложится "под нож" жида, в какой-то миг становится страшно, хоть и знаешь: плохой конец заранее отброшен, он должен, должен, должен быть хорошим. Впрочем, и в посрамленном в итоге жиде, посаженном задом наперед на свинью, в напяленном шутовском колпаке, - ничего смешного.
О чем же и зачем этот путаный, как шарада, и пестрый, как калейдоскоп, спектакль? Режиссер твердит о невозможной сегодня нетерпимости людей друг к другу. Критики - об извечной вражде и ненависти двух кровей, с поспешной оглядкой на день сегодняшний, со скорбными воспоминаниями о погромах, концлагерях и гетто, которые спектакль якобы навевает. Что же, оставим это мудрецам. Этот спектакль слишком ярок и весел для таких глубокомысленных обобщений. Но в нем есть тайна. Быть может, со временем, когда спектакль уравновесится, как водная гладь, она, эта тайна, и проступит.