Обычно про Ольгу ЛЕПЕШИНСКУЮ рассказывают, что она: первое - любимая балерина Сталина, второе - самая техничная балерина в истории советского балета. Балетоманы сложили о ней множество собственных преданий. Например: Лепешинская забывала, сколько раз прокручивала фуэте - однажды вместо тридцати двух сделала пятьдесят оборотов. Или: однажды Лепешинская в порыве вдохновения перелетела со сцены прямо в зал...
Добавлю к этому такую историю. Придя к Ольге Васильевне в канун ее 80-летнего юбилея, я с недоумением увидела разложенные прямо на полу высоченные стопки книг. "Это мне нужно прочитать в первую очередь..." - пояснила хозяйка.
СВОБОДА, РАВЕНСТВО И БРАТСТВО
УЛАНОВА? О, Уланова - гениальная балерина, совершенно гениальная!.. О каком соперничестве вы спрашиваете? Мы были с ней вместе, но никогда не были рядом! Рядом с Улановой могла быть только Марина Семенова, эта фантастически талантливая балерина, обликом напоминавшая античную богиню... Вот кто был с Улановой вровень, а мы - нет, мы всегда были ниже... Счастье заключалось в том, что мы были совсем разные... Наше поколение вообще отличалось редкой разноплановостью дарований. Была одухотворенная, тонкая Боголюбская, была Головкина - знаменитый вихрь фуэте, была столь проникновенная в своих образах Чорохова... На смену им пришли Карельская, Марина Кондратьева - воздушная, легкая, как пушинка, потом очень интересная балерина Стручкова, Наталья Бессмертнова, чей талант я высоко ценю... А затем на сцену буквально ворвалась Плисецкая, открывшая какую-то новую страницу в истории балета Большого театра...
- Плисецкая в своей книге дает вам не слишком лестную характеристику...
- А мне эта книга понравилась! Она написана человеком с абсолютной искренностью. Подчас это звучит немного грубо, но вы знаете... Майю можно понять! У нее было такое тяжелое детство! Как могла она относиться к балерине, у которой муж в КГБ? И обо мне, между прочим, там еще хорошо сказано: что ноги у меня кривые и что мужья у меня были один генералом КГБ, а другой - генералом армии... Непонятно, правда, почему нужно, говоря о балерине, описывать не то, как она танцует, а ее мужей... Но когда я оказалась в Мюнхене, то позвонила Плисецкой и сказала: "Майя, какой ты была для меня фантастически талантливой балериной до появления этой книги, такой и осталась после нее..." Что изменилось? Изменилась не я - она...
- На самом деле трудно поверить, что высокое положение мужей никак не влияло на вашу карьеру...
- Вы вообще знаете, что такое балет? Я вам расскажу. Или ты умеешь танцевать - или не умеешь. В нашем деле все просто. Какой муж сделает это за тебя? Как?
- Танцевать муж не мог. Но в той ситуации он мог обеспечивать защиту...
- Вы знаете, какая у меня была зарплата? Мы с Улановой получали по 600 рублей. Даже Плисецкая получала уже 550! Я не нуждалась в материальной поддержке...
- Но вас миновала и опала, и лагеря... Или это потому, что вы были любимой балериной Сталина?
- Про то, что я любимая балерина Сталина, мне действительно говорили - его секретарь Александр Николаевич Поскребышев. Сама же я очень удивилась, увидев свое имя в числе лауреатов первой Сталинской премии - рядом с Улановой и Файером.
- Но лично вы Сталина не знали...
- Лично нет. Хотя он часто ходил на мои спектакли: я семь раз танцевала "Пламя Парижа", и он семь раз сидел в ложе. Сталин вообще очень любил Большой и много для него сделал... Вы знаете, недавно была выпущена отвратительная книга, где затронули нашу честь - Веру Давыдову, Шпиллер, Златогорову и даже меня... Мы тогда опубликовали письмо в вашей газете, где категорически отвергли домыслы о том, будто кто-то из нас находился в близких отношениях с Иосифом Виссарионовичем.
- Однако получение Сталинской премии так или иначе указывало на благосклонность к вам вождя...
- Я это объясняю себе так. Сталин считал меня - понимаете? - как бы продуктом советской эпохи. Первой, с его точки зрения, истинно советской балериной. Я ведь всегда активно занималась общественной деятельностью, была внутри коллектива - меня даже депутатом избирали... Галина Сергеевна Уланова стояла выше этого, а я - сейчас это трудно, наверное, понять? - всегда старалась искупить свое дворянское происхождение... Мне было важно доказать, что я на 150 процентов своя, что я на 150 процентов комсомолка... Сейчас смешно...
- И когда к вам пришло прозрение?
- Когда арестовали мою тетю и двух племяшек... Вы понимаете, нас не учили молиться Богу. Быть может, поэтому мы так увлекались идеями равенства и братства, так бредили французской революцией, ее fraternite, egalite, liberte... Вы знаете, тогда это вызывало такой энтузиазм, такой восторг! Быть равными, чувствовать себя братьями независимо от профессии... Нас так воодушевляла мысль, что мы, занимаясь высоким искусством, близки народу, что ему наше творчество интересно и необходимо... Это все ощущалось как нечто возвышенное...
- А от дворянского детства что осталось, вы помните?
- Диктанты.
ДИКТАНТЫ
- МНЕ ПАПА в детстве летом диктовал диктанты. Когда я писала хорошо, отец давал рубль - когда делала ошибки, я должна была накопить деньги и отдать этот рубль обратно... Отец диктовал мне Тургенева и Пришвина. Поэтому Пришвина я знала прекрасно... Помните? "Летела птица, уронила перо, и весь луг зацвел цветами..."
- Какая у вас память замечательная...
- Вы знаете, как странно? То, что было много лет назад, я помню отчетливо, а то, что было вчера, вспоминаю с трудом... Я вообще себя помню очень рано - лет с трех. Помню, как мама возила меня к дяде в Ленинград. Там был большой фонтан, окруженный мраморным бассейном. Меня водили за руку по краю, уча сохранять равновесие, а я все время руку выдергивала, стараясь делать все сама... И пока у меня не получилось, я с барьера не сошла...
- И с тем же упорством стремились попасть в балет...
- Это получилось, как ни странно, почти случайно. Я, между прочим, довольно хорошо играла на рояле, и Ипполитов- Иванов (был такой очень хороший композитор и пианист) даже уговаривал отца отдать меня музыке. Папа и сам сомневался. Меня ведь даже в балетную школу поначалу не приняли!.. Я была очень маленького роста, в кудряшках, да еще с курносым носом... А в то время все увлекались Анной Павловой, носившей прямые волосы на прямой пробор... И вот я свои волосы все время зализывала, зализывала... По литру воды выливала, чтобы сделать их "под Павлову"!.. Поначалу я была чуть ли не в числе последних учениц, но потом все как-то образовалось. Игорь Моисеев, который ставил у нас на выпускном экзамене "Щелкунчика", даже дал мне дублировать Суламифь Мессерер в "Трех толстяках". Это был мой дебют в Большом, с него началась моя карьера...
- И вас сразу приняли в солисты...
- Да, нарушив негласный закон Большого брать выпускниц только в кордебалет... Вы знаете, это, наверное, во многом произошло потому, что мой выпуск в училище был экспериментальным. Наша директор, Елена Константиновна Малиновская, уже тогда понимала, что Москва чуть-чуть... падает по уровню, что ли... Что ей нужна как бы новая струя... И она пригласила на наш курс шесть великолепных педагогов из Ленинграда. Получилось, что ортодоксальный, чистый по классике, отчасти даже консервативный Ленинград слился с экспериментирующей, взбалмошной и немного сумасшедшей Москвой...
- А вам не кажется, что сегодня Москва превратилась в балетную провинцию?
- Что вы! Москва экспериментирует, в Москве развивается современный балет... Вот все говорят о Бежаре и как-то забывают, что у нас был Голейзовский... Сейчас Гордеев поставил в Большом "Последнее танго" - этот спектакль абсолютно выходит за рамки классического балета... А Володя Васильев ставил в свое время и "Галатею", и "Анну на шее"...
- Вообще вы положительно относитесь к переменам в Большом театре?
- Безусловно. Васильев - очень талантливый человек.
- Как вы думаете, почему вы оказались невостребованной Большим театром после конца вашей карьеры?
- Просто так получилось, что Италия пригласила меня быстрее - я еще не успела вернуться в Москву после лечения в клинике, куда попала после смерти второго мужа. И к тому же я просто не знала, смогу ли преподавать... Мой первый педагогический опыт в Итальянской академии танца был в этом смысле показателен. Я взяла ребятишек 13-14 лет, работала очень увлеченно, отдавая им все, что могла. И вот в середине года на экзамене на сцену вышли... десять маленьких Лепешинских! Тогда я поняла, как нужно беречь индивидуальность...
- Насколько я понимаю, вы все же ратуете за строгость в сохранении классической традиции?
- Я сторонница строгости жанров. Есть классический балет и есть модерновый. Васильев старается сейчас в Большом театре развить обе линии. ...По большому счету, модерн не нуждается в защите. Он у нас сейчас процветает: в одной Москве чуть ли не шесть групп... Я очень внимательно за всем слежу. Приезжал недавно один театр из Перми - так там мужчины... на пальцах танцевали! Вы можете себе представить?!
ПЯТЬДЕСЯТ ОБОРОТОВ
- А ПРАВДА, что вы один раз, увлекшись фуэте, перелетели в зрительный зал?
- (Смеется.) Нет... Я один раз на спор прокрутила 50 фуэте вместо 32 - это правда, но про полет... Наверное, речь идет о том случае во время войны, когда мы давали концерт в Черновцах. Первым шло притемненное адажио, и у моего партнера, Володи Преображенского, нарушилось равновесие. Он поднял меня на руках, сделал два шага и - мы рухнули в оркестровую яму... Я лечу и думаю: если мои три пуда на Володю упадут, я ему сломаю позвоночник. ...Как-то собравшись, сумела встать на пятки. Была сильнейшая травма... Мне после этого хватило мужества пройти по сцене, чтобы успокоить публику, зайти за кулисы... Там я разгримировалась, сняла костюм, уложила его в чемодан, накрыла газетами, чтоб не мялся, - и только тогда потеряла сознание. Стали искать в зале врача - оказалось, что есть ветеринар. Он вошел - громадный, рыжий мужчина - взял мою ногу и дернул. Я закричала, а он шепчет успокаивающе: "Тпрру-тпрру!"... Но ногу вправил хорошо, дай ему Бог здоровья.
- У вас от природы такая выдержка или это сцена выработала?
- Я же вам рассказала, как в детстве ходила по фонтану!.. А во время войны танцевала на земле. Носок проваливался, а я его выдергивала... От этого одна нога потом стала короче другой, и появилось искривление позвоночника... Теперь приходится каждое утро по два часа зарядку делать для спины... Но, вы знаете, я была счастлива там, на фронте. Это не пустые слова! Мне Сергей Образцов когда-то сказал, что счастье - это быть нужным. Вот там, на войне, это счастье было очень сильным, очень ощутимым...
- Насколько часто приходит к вам сегодня это чувство?
- Знаете, я счастлива... У меня были очень хорошие мужья. И теперь я постоянно окружена людьми - масса дел, обязанностей... Меня часто спрашивают, зачем я столько на себя беру - хореографическая ассоциация, фонд Смоктуновского, жюри конкурса артистов балета... А я не могу иначе. Мне интересно, я чувствую, что могу помочь... Я не чувствую себя одинокой...
- Хотя живете одна...
- Я научилась властвовать собой. Человек творчества - к счастью или к несчастью - в принципе более возбудим, он легче ломается... Меня тяжко трепала судьба. Бывали времена настолько трудные, что не всякий смог бы вынести... Вот в 51-м году арестовывают первого мужа, и меня вызывает Берия. Меня привозят к нему поздно ночью, он ходит за спиной и выспрашивает: "Ну что, Ольга Васильевна, расстроились? Или не верите советской власти?!"... Это был страшный момент. Я тогда боялась, что просто не выдержу, что потеряю возможность танцевать...
- Вас хотели отправить вслед за мужем?
- Нет... Я от своего подавленного состояния сломала ногу, танцуя балет "Красный мак"... Когда мужа посадили, я совсем перестала спать, не помогали никакие лекарства. И вот в первом акте балета на очень простом движении у меня что-то помутилось в голове, я услышала треск и на очень простом движении сломала ногу... А уйти со сцены было нельзя: я главная героиня, от меня зависела вся сюжетная линия!.. Пришлось дотанцевать всю партию - пока не вынесли паланкин, где я потеряла сознание. Вместо одного перелома оказалось четыре...
- Ольга Васильевна, вам легко далось решение уйти из театра?
- А я его не принимала. Я просто не смогла перенести смерти второго мужа... Это был 1962 год, я еще довольно прилично танцевала, хотя мне было почти 46... Но эти похороны, молчаливая толпа, заполнившая Красную площадь с портретами моего мужа (он был начальником Генерального штаба), руководители на Мавзолее... Нет, я не смогла это вынести!.. Алексей Иннокентьевич был удивительным, прекрасным человеком. У него была редкой красоты поэтичная душа... Представляете, он в молодости даже хотел быть лесником!.. Мы были вместе до самой его смерти - семь лет, и это были самые счастливые годы моей жизни... Знаете, это что-то необыкновенное, когда у тебя есть человек, который всегда рядом - утром, вечером, днем...
- Ольга Васильевна, неужели вы никогда не пожалели, что так рано оставили сцену?
- Вы понимаете, я ушла, когда во мне не стало радости... Потеря мужа была для меня трагедией... Да, к тому времени я уже много пережила и понимала, что рано или поздно радость вернется... Но ее не было слишком, слишком долго... А ведь радость - единственное, чем я была интересна на сцене! Без нее все теряло смысл... Я ведь всю жизнь летела на спектакль как на праздник. Меня, знаете, костюмерша даже обычно держала за кулисами за пачку - чтобы я ненароком не выскочила раньше времени на сцену!.. А теперь... Теперь я все время вспоминаю, как когда-то Фаина Георгиевна Раневская, с которой я была дружна, мне говорила: "Хорошо, что я такая старая, - я еще помню порядочных людей..."
Смотрите также:
- Галина Вишневская: "Кулаки нужны только бездарности" →
- Нина Ананиашвили: "Я уже 2 года - пенсионерка!" →
- Аve Майя →