Мы начинаем печатать отрывки из мемуаров бывшего члена Политбюро ЦК КПСС секретаря ЦК КПСС Е. ЛИГАЧЕВА. В соответствии с условием, поставленным автором, нами не изменено ни одного слова в рукописи. Это, однако, не свидетельствует о полном совпадении позиций автора и редакции. "АиФ" придерживается принципа: давать слово авторам с различными политическими взглядами.
В КРЕМЛЕ И НА СТАРОЙ ПЛОЩАДИ
ДЕСЯТИЛЕТИЯМИ зарубежная пресса писала о "тайнах Кремля", подразумевая под этим процесс принятия решений на высшем уровне советского политического руководства, а также борьбу между сторонниками различных тенденций развития, между ведущими политиками, претендующими на лидерство. Вообще говоря, ничего удивительного в наличии таких тайн нет и быть не может - во всех странах политическое руководство вынуждено ограждать свою деятельность от чрезмерного любопытства прессы и повышенного внимания зарубежных политических разведок. Это диктуется естественным стремлением к обеспечению государственных интересов. Например, лишь спустя много лет из мемуаров семейства Кеннеди мы узнали о драматических событиях, происходивших в Белом доме во время карибского кризиса.
Но вполне естественно и то, что в каждой стране события, протекающие на самом высоком уровне государственного руководства, имеют свои особенности, коренящиеся в исторических, политических и национальных традициях. Они помогают лучше понять, как вырабатывается новый курс, отчего на, казалось бы, прямом и ясном пути могут возникать зигзаги, откуда возникает опасность тупиков.
В целом моя книга уже закончена. Я отпечатал несколько экземпляров, передал их близким друзьям для прочтения, для того, чтобы еще раз выверить свои оценки. И решил опубликовать начало одной из глав, в которой речь идет о событиях, происходивших непосредственно в Кремле, поскольку высший политический орган страны - Политбюро ЦК КПСС заседало именно в Кремле и, конечно, на Старой площади, в здании ЦК. Но читателю не следует рассчитывать на сенсационные разоблачения, пикантные подробности и уничижительные характеристики политических деятелей в стиле недавно появившихся "тематических исповедей". Речь о другом - о попытке серьезного политического анализа, предпринятой на основе новых и уже в какой-то мере известных читателю фактов.
ПОЗДНИЙ ЗВОНОК
В АПРЕЛЕ 1983 ГОДА, после семнадцати лет работы в Сибири, в Томске, я был переведен в Москву и утвержден заведующим Отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС, а говоря иначе - отделом кадров и партийных комитетов. Впрочем, если учесть существовавшую в те годы систему партийно-государственного руководства, то речь шла о кадрах в самом широком смысле - включая советские, хозяйственные.
В тот период Генеральным секретарем ЦК КПСС был Юрий Владимирович Андропов. Впервые я с ним познакомился только в феврале того же года, а встреча апрельская, когда меня утверждали в новой должности, была по счету лишь второй. Юрий Владимирович категорически отказался от подбора руководящих кадров по принципу личной преданности, с учетом прежней совместной работы, что было свойственно его предшественнику.
Чтобы убедиться в этом, достаточно перечислить некоторых людей, на которых опирался Андропов, - Горбачев с Северного Кавказа, Рыжков с Урала.
Воротников из Центральной России, Чебриков с Украины, Лигачев из Сибири... Но это, разумеется, не означает, что выбор Андропова был случайным. Да и я не случайно попал в поле его зрения, когда речь зашла о подыскании руководителя одного из ключевых отделов ЦК.
В тогдашнем составе Политбюро ЦК КПСС был человек, который не только предложил мою кандидатуру Андропову, но и активно способствовал моему переводу в Москву.
В те памятные для меня апрельские дни 1983 года события развивались неожиданно и стремительно. Я прилетел в столицу на совещание по вопросам сельского хозяйства, которое проводил лично Андропов. В Свердловском зале Кремля собрались в тот раз все члены Политбюро, секретари ЦК и обкомов партии, многие аграрники - в общем, те, кто был связан с реализацией принятой годом ранее Продовольственной программы. Докладывал на совещании Горбачев, занимавшийся в то время аграрными проблемами, - докладывал резко, остро, с критикой и местных руководителей и центра.
Помню, я послал в президиум совещания записку с просьбой предоставить слово для выступления, однако не питал на этот счет особых надежд. За весь брежневский период, за те семнадцать лет, что я работал первым секретарем Томского обкома партии, мне ни единого раза не удалось выступить на Пленумах ЦК. В первые годы я исправно записывался на выступления, однако с течением времени надежды выветрились: стало ясно, что на трибуну постоянно выпускают одних и тех же ораторов, - надо полагать, таких, которые хорошо знали, что и как надо говорить. В такого рода дискриминации я не усматривал козней против себя лично - в таком положении находились многие, очень многие секретари обкомов, которые давно и добросовестно тащили свой нелегкий груз. Например, Манякин, проработавший в Омске более двадцати лет, человек опытнейший, деловой и очень толковый, за все те годы выступил на Пленуме ЦК только один раз.
Но с приходом Андропова секретари обкомов сразу ощутили, что в ЦК начались перемены. Возникли новые надежды. Это и побудило меня на аграрном совещании в Свердловском зале Кремля подать записку в президиум.
Не прошло и часа, как мне предоставили слово.
Как всегда, текст выступления у меня был приготовлен заранее - на всякий случай. Однако я почти не заглядывал в бумажку, ибо говорил о выстраданном - о том, как за 7-8 лет Томская область из потребляющих продовольствие перешла в разряд производящих. Говорил и о том, что население Западной Сибири прирастает за счет нефтяников, газовиков, а кормить их нужно прежде всего за счет местного сельского хозяйства. И, конечно, напомнил о суровых условиях северо- запада Сибири, о бывшем каторжном Нарыме - Бог создал рай, а черт - Нарымский край. Напоминание, разумеется, не было случайным - со времени памятной размолвки с Сусловым я не оставлял мысли об увековечении жертв сталинских репрессий.
Впрочем, это тема другой главы...
СОВЕЩАНИЕ в Кремле закончилось часов в шесть вечера, и я поспешил в ЦК, чтобы решить у секретарей некоторые конкретные томские вопросы. Побывал на приеме у Кириленко, у Долгих. И как сейчас помню, поздним вечером добрался наконец до квартиры сына, который жил в Москве, чтобы навестить его перед отлетом в Томск.
Самолет улетал утром. Билет был в кармане, и я намеревался пораньше лечь спать: ведь по томскому времени, которое опережает московское на четыре часа, уже наступила глубокая ночь.
Но в десять часов вечера неожиданно зазвонил телефон. Просили меня.
Я взял трубку, конечно, не подозревая, что этот поздний телефонный звонок круто изменит всю мою жизнь и что такие же внезапные поздневечерние телефонные звонки, словно зов судьбы, прозвучат в феврале 1984 года, в тот день, когда умер Андропов, и в марте 1985 года, в тот день, когда умер Черненко. Короче говоря, я взял трубку и услышал...
- Егор, это Михаил... Надо, чтобы завтра утром ты был у меня.
С ГОРБАЧЕВЫМ мы познакомились в начале семидесятых, случайно оказавшись в составе делегации, выезжавшей в Чехословакию. С тех пор на Пленумах ЦК КПСС, в дни партийных съездов, когда в Москве одновременно собирались все секретари обкомов и крайкомов, мы неизменно и дружески общались, обменивались мнениями по вопросам и частным и общим. А когда Горбачев стал секретарем ЦК, а затем членом Политбюро, да вдобавок по аграрным проблемам, я стал часто бывать у него. К тому же, как я уже писал, рассказывая о режиме работы высшего политического руководства при Брежневе, Горбачев в те годы был единственным членом Политбюро, которого можно было застать на рабочем месте до позднего вечера. Это обстоятельство было немаловажным для сибирского секретаря обкома, который, приезжая в Москву, с утра до ночи мотался по столичным ведомствам, решая вопросы развития нефтехимии и пищевой индустрии, "выбивая" лимиты для создания современной строительной базы, центра науки и культуры, да и вообще занимаясь множеством частных проблем, касавшихся жизни и быта томичей.
Нетрудно было предположить, что на аграрном совещании в Кремле слово мне дали именно благодаря Горбачеву. И когда раздался тот поздний телефонный звонок, в первый момент я решил, что Михаил Сергеевич хочет высказать свои соображения в связи с моим выступлением, - по мнению тех, кто подходил ко мне после совещания, оно вышло, как говорится, к месту.
- Михаил Сергеевич, но у меня билет в кармане, вылетаю рано утром, - ответил я.
Так уж издавна повелось между нами, что Горбачев называл меня Егором, а я обращался к нему по имени-отчеству.
- Надо задержаться, Егор, - спокойно сказал Горбачев, и по его тону я сразу понял, что звонок никакого отношения к сегодняшнему совещанию не имеет. - Придется сдать билет.
- Все ясно, утром буду у вас, - без дальнейших дебатов согласился я, хотя как раз ясности-то никакой не было.
Впрочем, скажу сразу: такого рода случаи, сопряженные с отменой вылета и сдачей авиационных билетов, - вовсе не редкость для секретарей обкомов партии, прибывающих по делам в столицу. В те годы лично мне, наверное, раз десять приходилось сдавать билет и откладывать отъезд в Томск по причинам весьма прозаического характера. То переносится нужная встреча с кем-нибудь из министров или руководителей Госплана, то, наоборот, замаячила встреча, ранее не запланированная. Да мало ли какие неожиданные дела могут задержать в столице секретаря обкома, прилетевшего за три тысячи верст. Лучше уж задержаться на день, чем прилетать снова.
В общем, в ту ночь я спал крепко, домыслами не мучился, а на утро ровно в десять часов был у Горбачева - первый подъезд, третий этаж, справа.
Конечно, можно было бы прийти и пораньше - прямо к девяти часам. Но, повторяю, я оставался в полном неведении относительно истинных целей приглашения, а по собственному опыту знал, что у каждого руководителя рабочий день начинается со знакомства с обстановкой, чтения экстренных сообщений и перекройки заранее спланированного распорядка - в том случае, если возникали непредвиденные обстоятельства. К тому же был четверг, на одиннадцать часов назначено заседание Политбюро. Это я, разумеется, учитывал, ибо знал, что время заседаний ПБ соблюдается неукоснительно: именно по четвергам и именно в одиннадцать часов - такой порядок был заведен еще при Ленине и в целом сохранялся почти до XXVIII съезда КПСС.
Поскольку точного часа встречи Горбачев мне не указал, исходя из всего вышесказанного, я и решил, что для него самым удобным временем будет десять утра. И, как говорится, с боем часов открыл дверь его приемной.
С ЭТОГО момента и начался для меня новый отсчет времени, новый темп жизни, перед которым поблек даже бурный томский период.
Горбачев принял меня моментально и, поздоровавшись, сразу огорошил:
- Егор, складывается мнение о том, чтобы перевести тебя на работу в ЦК и утвердить заведующим организационно- партийным отделом. Вот что я пока могу тебе сказать. Не больше. Все зависит от того, как будут развиваться события. Тебя пригласит Юрий Владимирович для беседы. Он меня просил предварительно с тобой переговорить, что я и делаю. Это поручение Андропова.
Честно говоря, внутренне я испытывал определенное замешательство. Вопрос был не таким уж простым, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что заведующим орготделом в ту пору был Капитонов. Конечно, Политбюро вправе своим решением заменить его, но ведь Капитонов - секретарь ЦК. и тут уж правомочен только Пленум ЦК. Кроме того, второй секретарь ЦК КПСС Черненко в это время находился в отпуске, при нем Горбачев вряд ли смог бы так решительно вмешаться в кадровые вопросы, тем более что речь шла о заведующем орготделом. Среди членов Политбюро существовала негласная, но нерушимая субординация - не вмешиваться в кадровые вопросы, если они не входят в твои обязанности. Этот порядок, кстати, неукоснительно соблюдал впоследствии и я сам, он в значительной мере исключает возможность целенаправленного воздействия на подбор кадров со стороны каждого члена ПБ в отдельности, оставляя это право за генсеком, вторым секретарем и, разумеется, за всем Политбюро в целом, так как окончательное решение принимается коллегиально.
Поскольку события явно развивались нестандартно, мне стало ясно; что Горбачев пользуется доверием Андропова.
Однако ко всем этим сиюминутным оценкам ситуации примешивались и соображения иного порядка.
ВПЕРВЫЕ на работу в ЦК меня пригласили в 1961 году, - это был послекультовский период, когда былые, еще сталинских времен. обвинения в троцкизме, угрожающе обрушившиеся на меня, о чем хорошо помнит Шелепин, уже не "портили биографию" и не препятствовали работе в центральном аппарате. Не вдаваясь здесь в подробности, упомяну, что в пятидесятых годах я был секретарем райкома партии в том самом районе Новосибирска, где создавался знаменитый Академгородок, весь стартовый период Академгородка бок о бок работал с Лаврентьевым, Христиановичем, Марчуком, Будкерем и другими выдающимися советскими учеными, от которых многому, очень многому научился. Впоследствии меня избрали секретарем Новосибирского обкома партии по идеологии и уже с этой должности пригласили в ЦК - заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды Бюро ЦК КПСС по РСФСР. А затем после очередной реорганизации, потрясавшей в те годы партаппарат, утвердили замзавом орготделом этого же бюро.
Первые два-три года мне было интересно работать в ЦК, расширился кругозор, пришло более глубокое понимание многих общественных явлений. Словом. "интеллектуальный багаж" основательно пополнялся. Но постепенно я стал ощущать все возрастающую тоску по живой работе с людьми. Интерес к делу падал, я буквально тяготился, мучился, возвращался вечерами домой в скверном настроении. И в 1965 году, посоветовавшись с женой Зинаидой Ивановной, написал на имя Брежнева заявление, в котором просил направить меня на партийную работу куда-нибудь подальше от Москвы, желательно в Сибирь. Разумеется, фразы "куда- нибудь подальше от Москвы" в заявлении не было, однако предварительно я поговорил со своим непосредственным руководителем, заведующим орготделом Капитоновым, и уж с ним-то говорил откровенно, начистоту.
Капитонов меня поддержал.
ДЕЛО в том, что в послесталинский период ротация руководящих партийных кадров - их перемещение из центра на периферию и обратно - носила вполне определенный и отнюдь не случайный, а целенаправленный, я бы сказал, волнообразный характер. Когда Хрущев окончательно утвердился у власти, отправив в политическое небытие своих оппонентов Молотова, Маленкова, Булганина и Кагановича, он в 1959 году начал новый цикл замены московских кадров. В тот период многие партийные работники под различными предлогами были отправлены из Москвы. В частности, первый секретарь Московского обкома партии Капитонов стал работать в Иванове, второго секретаря МГК Марченко перебросили в Томск и так далее.
Но при Брежневе сразу же начался обратный процесс. Капитонова быстро, уже в 1964 году вернули в Москву и утвердили заведующим орготделом. Отозвали из Томска в столицу Марченко... В общем, Брежнев собирал тех, кого разгонял Хрущев, и, в свою очередь, разгонял тех, кого Хрущев собирал. В частности, кандидата в члены Президиума ЦК КПСС Ефремова отправили в Ставрополь, чуть позже спровадили на пенсию Председателя Совмина России Воронова...
Правда, эта "волнообразная" тенденция меня не касалась, - мои связи с хрущевской командой ограничивались лишь тем, что на работу я ездил в служебном автомобиле вместе с Бурлацким и Арбатовым. Бурлацкий, как тогда шутили за глаза, носил в этой команде чемоданы, причем даже не самому Никите Сергеевичу, а его зятю Аджубею. Правда, сегодня, видимо, за давностью лет, все смотрится иначе: Бурлацкий выглядит чуть ли не главным советчиком Хрущева, а вот Аджубея почему-то почти не слышно.
Кстати, в июне 1985 года мне принесли письмо Аджубея, адресованное в ЦК, в котором была высказана поддержка новому курсу и содержалась просьба снять сусловские ограничения на публикации под своей фамилией. Я не знал, что существовали негласные запреты, и был потрясен: разве можно так поступать с людьми? Разве можно запрещать журналисту печататься под своим именем? Разумеется, я показал это письмо Михаилу Сергеевичу, и мы положительно решили поставленный в нем вопрос. Аджубей вновь начал без псевдонимов печататься в газетах и журналах. Однако по каким-то не ясным для меня причинам по-настоящему на арену общественной деятельности он так и не вернулся. Не исключаю, что этому помешали некоторые из бывших весьма второстепенных членов хрущевской команды: ведь политическая "реанимация" Аджубея снизила бы их собственный "рейтинг", из главных советчиков Н. С. Хрущева превратила бы их в глазах общественности именно в тех, кем они были на самом деле.
НО Я несколько отвлекся. А возвращаясь к событиям 1965 года, скажу, что не сомневался: мое заявление на имя Брежнева будет быстро рассмотрено. В ту пору мало было охотников покидать Москву, переезжать в провинцию, да вдобавок в Сибирь. А я, кстати, переезжал из Москвы в Сибирь уже в третий раз.
Однако прошла неделя, вторая, третья, а никаких сигналов сверху не поступало. Лишь примерно через месяц последовал вызов к Генеральному секретарю*. В его кабинете находился и Капитонов. Я, конечно, понял, что в предварительном порядке мой вопрос решен положительно: для отказа генсек к себе не приглашает. Но куда именно мне предложат поехать, не знал.
Продолжение следует.
___
* Строго говоря, в те годы Л. И. Брежнев был Первым секретарем ЦК КПСС, однако для простоты изложения я называю его должность так, как принято сегодня.