Наша газета - прежде всего для людей старших поколений, которые беззаветно создавали и защищали великую страну. Сейчас Россия вновь подвергается нелегким испытаниям, и вновь становятся востребованы нравственные устои и ценности наших стариков, их знания и исторический опыт. Величайшей вершиной подъема народного духа в истории страны была и останется Великая Отечественная война. Конечно, о ней написано немало мемуаров, опубликовано множество документов, но это - официальная история. А ведь у каждого война была своя - свои победы и поражения, горечь и радость, боевые друзья и подруги, встречи и расставания, потери и приобретения... "АиФ. Долгожитель" призывает всех, кто помнит нелегкие военные годы, поделиться личными воспоминаниями и внести свою лепту в создание народной истории войны. Ваши рассказы будут опубликованы на страницах "Долгожителя" и сборников "Народная война".
Меня трясло от звука немецкой речи
Мой папа был директором стекольного завода в Малой Вишере - это узловая станция недалеко от Ленинграда. В первый же день войны его взяли на фронт. С середины июля война добралась и до нас - стали бомбить. Многие от ужаса куда-то бежали, прятались даже на огородах между грядками. Потом дошли слухи, что немцы уже взяли Новгород, а это совсем близко, и мы срочно уехали в Ленинград. И оказались там за одну неделю до того, как была перерезана железная дорога и замкнуто кольцо блокады.
Бомбили страшно, потом прибавились артобстрелы, и мы - бабушка, мама, почти десятилетний я, полуторагодовалый брат и новорожденная сестренка - безвылазно три месяца просидели в подвале. В конце ноября выдерживать холод и сырость с грудным ребенком стало невмоготу, пришлось, махнув рукой на опасность, вернуться в квартиру. Чтобы согреться, сожгли всю мебель, книги. От голода в нашей коммунальной квартире умерли четверо соседей. Трупы вокруг стали привычным и обыденным явлением. На них просто не обращали внимания, они были деталью пейзажа. Однажды, уже в марте, я шел по мосткам через подтаявший лед, и мне под ноги выкатился череп. В начале зимы его припорошило, а тут снег просел, ну он и выкатился. Я перешагнул через него и пошел дальше. А сейчас с ужасом вспоминаю - как чудовищно снизился тогда порог восприимчивости! До чего надо было дойти, чтоб десятилетний ребенок так спокойно и равнодушно относился к смерти!
Как это ни странно, но мы все, даже грудная сестренка, пережили блокаду. Спасло то, что папа воевал на ближних подступах к Ленинграду. Он три раза за зиму, рискуя жизнью, добирался к нам. Солдат тоже кормили впроголодь, но он сумел сэкономить и один раз привез почти две буханки хлеба, потом - полмешка картошки и еще раз - полмешка свеклы. А как только смог, организовал нам выезд на грузовике по Дороге жизни.
Дальше был эшелон, который два месяца вез нас в Татарстан. Истощенные, чуть живые, вырвавшиеся из блокады люди продолжали умирать по дороге. Дистрофия... Организм уже не мог принимать пищу, даже когда она была. Умерших складывали в тамбуре, а на ближайшей остановке сгружали. Бывало, там уже не оставалось свободного места - тела и тела, до потолка...
В маленьком селе в Татарии я заработал свои первые трудодни - по половине стакана муки за день работы. Мама и бабушка трудились рядом, полтора стакана муки - это верный хлеб каждый день!
Я ненавидел немцев. Так ненавидел, что, когда в 1972 г. первый раз поехал в командировку в ГДР, меня трясло от звука немецкой речи. Теперь же мне стыдно за это, потому что я понимаю: эти люди ни в чем не виноваты, они молодые, они даже не воевали.
Маленькая девочка на большой войне
В январе 1942 г. многочисленные силы гитлеровцев, что шли через Калинин на Москву, были остановлены у г. Осташкова и отогнаны к г. Холму. Дальше им отступать было некуда: сзади дорогу также перерезали наши войска. Немцам, которые пережили это окружение, потом давали особый нарукавный знак: череп со скрещенными костями и внизу подпись "Холм". Так вот по этому Холму, где мы жили, термитными снарядами палили наши "катюши". Моего 14-летнего брата, заподозрив в нем партизана, немцы расстреляли на глазах всей нашей семьи. А через два месяца упавшим к нам снарядом были убиты дедушка и бабушка. Через неделю от еще одного снаряда погибла мама. Несколько дней спустя отец - партизанский связной, тяжело раненный на боевом задании, умер у меня на руках. Всех родных хоронила я, тогда 11-летняя девочка. Сначала - в снег, потом - в воронки от бомб.
В мае немцы пробили дорогу из окружения и по ней конвоем погнали нас, жителей г. Холма. Осенью погрузили в товарные вагоны и повезли в Латвию. Три недели мы были без пищи и тепла, лишь изредка давали мутную воду. А потом нас, как рабов, выставили на продажу. Мы с теткой попали к злому и жадному латышу, который кормил работников только ячневой крупой и недоваренным горохом. Я там чуть не умерла от постоянного расстройства желудка. Весной нас вызвали на комиссию для отправки в Германию. Я привязала едкий лютик к руке, и за ночь она покрылась волдырями. Тетка была уже немолодая, с бельмом на глазу. На осмотре немцы нас забраковали. Но на выходе мы столкнулись с предательницей - землячкой. Она донесла комиссии, что я дочь партизана. Нас отправили в концлагерь "Лишагов".
Все узники там были русские: 10 тысяч военнопленных и 4 тысячи гражданских. В апреле 1945 года немцы за 5 минут уничтожили всех бомбовыми ударами. На месте лагеря осталась только земля в воронках, перемешанная с кусками человеческих тел. Уцелели лишь два крайних барака. Их не бомбили, так как совсем рядом, через улицу, находились жилые дома немцев. Нас, оставшихся 30 - 40 узников, построили и повели под конвоем на расстрел. Я и еще трое человек сумели, улучив момент, убежать и спрятаться в развалинах дома.
Лица узников и картина того, что осталось от лагеря после бомбежки, навсегда впечатались в мою память...
Лейтенантская могила
Война началась с первых повесток. Такой вой стоял по дворам, когда провожали близких на фронт! Сперва у наших соседей, Ромашиных, сына Павла взяли, а потом еще и еще - одного за другим. Не стало мужиков, мы маленькие, девяти- двенадцатилетние сразу повзрослели, старались работать, помогать взрослым.
Очень скоро со стороны Тулы стали подходить немцы, и через деревню пошли наши бойцы, старавшиеся выйти из окружения. Первой оказалась целая рота - командир, медсестра, несколько пулеметов и даже пушка, которую везла лошадь. Они хотели пробиться к Москве, наши старики их предупреждали, что там не пройти, очень много немцев, но они все равно попробовали. Вечером произошел бой, и этот отряд, к сожалению, был разбит. Правда, несколько бойцов, командир и медсестра уцелели и ушли в сторону Орла. Не знаю, довелось ли им выжить, а у нас в селе появилась первая братская могила...
И еще мучает одно воспоминание - в поле нашли лейтенанта, раненного в живот. Бабы и девки старались спасти его, но, хотя одна из них и была местной повитухой, ничем помочь не смогла, рана была смертельной. Он и сам это понимал - очень просил, чтоб его семье в Москву сообщили, где он погиб. Мы стояли вокруг, плакали. Он достал из нагрудного кармана фотографию жены и дочки лет трех-четырех, отдал нашему счетоводу Дунаеву. Тот отослал весточку по указанному адресу. Лейтенанта похоронили на Старогольском кладбище. Но немцы уже были всюду, и я очень боюсь, что письмо не дошло и так и не узнали молодая женщина и девочка с фотографии, где похоронен их муж и отец.
Непоэтическая встреча
Летом 1941 года мы, студенты 5-го курса медицинского института г. Сталино, ныне Донецка, проходили практику в центральной поликлинике. Однажды к нам на прием явился красивый молодой военный. Но одет он был не совсем по форме. Одна нога в сапоге, другая - в тапочке. Сразу насторожил его внешний вид и то, что он обратился к нам, а не в свою медсанчасть. "Боится засветиться - значит, он чужак, заброшенный с парашютом. Приземляясь, наверное, и травмировал ногу", - решили мы. Излагая свою жалобу, незнакомец еще и заикался, с трудом подбирал слова. Мы окончательно поняли, что он немецкий разведчик. Но все же осмотрели пациента, а заодно с привлечением милиции проверили его документы. Рана оказалась обычной мозолью, а подозреваемый - военным корреспондентом Сергеем Михалковым. Позже в местной газете появилась статья с подписью военкора С. Михалкова и его фотография с сыном Андрюшей. Мы сгорали от стыда за свою сверхбдительность. Но чего не сделаешь по молодости, да еще в такой опасной обстановке. На встречах боевых друзей мы часто вспоминаем этот курьезный случай. Надо же, бессменного творца гимнов и "Дяди Степы" приняли за немецкого шпиона! А помнит ли это Сергей Владимирович?
Мы не мелюзга, а комсомольцы
Москву бомбили, Москва горела, немец стоял под Коломной, каждый вечер - воздушная тревога. Мы учились в седьмом классе, все рвались на фронт, а нас, конечно, не брали. Приходили похоронки - поселок маленький, всех знаешь, каждая гибель - как будто твоего родственника убили.
И вот кто-то из мальчишек предложил попробовать устроиться работать на завод, где делают мины, в нашем же поселке Фосфоритный, и вносить свой вклад в дело победы. Утром явились мы к начальнику цеха и попросились: "Возьмите нас клеить пакеты для мин, а ребят постарше, которые сейчас на этой работе, переведите в цеха!" Начальник на нас посмотрела, усмехнулась, говорит: "Не могу! Работать с горячим битумом опасно, а вы еще от горшка два вершка!" И не взяла.
Но прошло совсем немного времени, нас вызвали в горком комсомола, вручили комсомольские билеты. Не представляете даже, как мы летели обратно двенадцать километров до нашего поселка! Сразу на завод: "Теперь мы не мелюзга, а комсомольцы! Берите работать!" И нас взяли. Утром мы учились в школе, а после обеда клеили в цехах пакеты для мин, а когда приходили вагоны (в основном ночью) помогали грузить мины. На большой перемене в школе нам давали 50 г черного хлеба и щепотку сахарного песку.
В 1943 году мы написали письмо товарищу Сталину о том, что работаем на военном заводе, помогаем взрослым, приближаем победу. Всех нас наградили медалями за доблестный труд в годы Великой Отечественной войны.