Наша газета - прежде всего для людей старших поколений, которые беззаветно создавали и защищали великую страну. Сейчас Россия вновь подвергается нелегким испытаниям, и вновь становятся востребованы нравственные устои и ценности наших стариков, их знания и исторический опыт. Величайшей вершиной подъема народного духа в истории страны была и останется Великая Отечественная война. Конечно, о ней написано немало мемуаров, опубликовано множество документов, но это - официальная история. А ведь у каждого война была своя - свои победы и поражения, горечь и радость, боевые друзья и подруги, встречи и расставания, потери и приобретения... "АиФ. Долгожитель" призывает всех, кто помнит нелегкие военные годы, поделиться личными воспоминаниями и внести свою лепту в создание народной истории войны. Ваши рассказы будут опубликованы на страницах "Долгожителя" и сборников "Народная война".
Мы не уклонялись
Через несколько месяцев мне исполнится 80 лет.
А в июне 1941 года я только-только окончила школу, не хватало двух дней до восемнадцати. Ничто не забыто, но вспоминается не в плавной последовательности, а эпизодами.
Первый день войны. В дневнике запальчиво написала: "Как это могло случиться? Ведь они напали на Советский Союз! От них останется мокрое место". Этой фразой заканчивается мой детский дневник, который вела с пятого класса. Началась новая эпоха.
Собрали все деньги, которые были в семье, их оказалось очень немного, и в магазин - запасаться продуктами. Купили спички, соль и два килограмма макарон. На следующий день пришла в детский сад за пятилетним братишкой. Он и еще несколько ребят сосредоточенно роют лопатками землю. "Что делаете?" - "Окопы роем - врага не пропустим".
Явилась в школу получать аттестат, встретила нескольких одноклассников. Мальчики побывали в военкомате, кто-то уже получил назначение: "На фронт, на фронт". У меня - то же желание. Обнялись и остро почувствовали, что за эти два дня стали взрослыми. Пережили несколько ночных тревог. Говорят, что есть разбомбленные дома. Семьи, в которых маленькие дети, эвакуируют. Мы едем в Казань. Настроение ужасное, но уверены, что едем ненадолго. Вещей минимум. Не берем даже зимнюю одежду, до зимы война, конечно, закончится, а вот единственное нарядное платье, купленное к выпускному вечеру, поразмыслив, кладу в чемодан. А вдруг танцы...
В день приезда в Казань выяснила, что очень нужны медсестры. Пошла, буду учиться на практике. Из клиники в срочном порядке переводят или выписывают гражданских больных, здесь будет госпиталь, и завтра ждут первый эшелон с ранеными.
Утро, во двор въезжают машины с первыми ранеными. Многие прямо с границы. Кому-то нужно помочь идти, кого-то нести на носилках. Все движется, здание наполняется множеством людей. На какой-то миг растерялась, не зная, что делать и куда идти. Пробегающая мимо старшая сестра говорит, чтобы я шла в перевязочную на первом этаже. Перед дверью остановилась, глубоко вдохнула воздух - охватил страх. Там же кровь, страдания! Вошла - как на дно морское нырнула. Работа идет сразу на нескольких столах. Меня тут же подозвал хирург, велел держать ногу раненого, которому накладывали гипс, только важно ее не двигать. Вложила все свои силы и старания в это, казалось бы, нехитрое дело. Вокруг пыталась не смотреть, но напряжение столь велико, что теряю сознание. Кто-то подхватывает ногу, кто-то меня. Позор! Неужели не смогу? В коридоре отдышалась, вошла и уже около суток не выходила со всеми вместе.
Последующие годы войны слились в одни длинные сутки: день-ночь-работа-работа. Десятки, сотни раненых и выздоравливающих, отправляющихся кто на фронт, а кто домой. Некоторым получившим инвалидность ехать было некуда, т. к. их дома были под немцем. Судьбы многих из них пропустила через свое сердце. Страшно было и так жаль всех, так хотелось помочь, облегчить страдания. Столько лет прошло, а хорошо помню первую смерть. Максименков - ярко-голубые глаза, в бреду, кричит все время, отдает какие-то приказы: "Что делаете, черти!" "Давай, подноси, быстрее". Ругается. Он прибыл с первой партией раненых в самом начале войны, их везли от границы. У него была гангрена ноги, спасти не удалось. Так и умер он, не остыв от того, может быть, первого и единственного боя. И кто-то у него дома одним из первых получил похоронку, овдовел, потерял сына, осиротел. Как же много их будет потом, этих похоронок!
Нам выдавали по 800 г (по-моему, это была самая большая норма в войну) черного мокрого, с камешками и соломой хлеба. Получался тяжелый и поэтому небольшой кусок. Мы, вольнонаемные, которым не полагался военный паек, иногда съедали его за один раз. В обед давали затируху - темная мука, заваренная кипятком, - нечто среднее между супом и киселем. Раненых кормили хорошо, и часто на своем сестринском рабочем столе я обнаруживала кусок белого хлеба с кусочком сахара. И не знала, кому спасибо сказать.
Передо мной лежат фотографии. Подписаны они бесхитростно, коряво и не всегда грамотно. Средних лет мужчина, перевязана вся голова, подвязана рука, рядом две медсестры, одна из них я. Подпись: "Благодарю за ваш уход за мной". А вот на фотографии я и двое раненых. У одного - постарше - очень хорошее открытое лицо, мужественное. Другой - почти мальчик - как-то застенчиво улыбается. Надпись: "...от командира партизанского отряда Авдюкевича Георгия и подрывника-партизана Митько Н. Достоин жизни тот, кто борется, и не достоин тот, кто уклоняется от борьбы."
Мы не уклонялись.
Неизвестный солдат