НА ПОХОРОНЫ отца приехали его родственники. Среди них был человек, которого я не знала и не запомнила, но встреча с ним ждала меня впереди и не в Москве, где мы жили в часе езды друг от друга, а в маленькой заброшенной деревне на Рязанщине. А в тот печальный день собралось много близких по крови людей, но вот так за одним столом они сидели впервые.
На поминках мама вдруг сказала: А через три года и я уйду за ним .
Это настолько противоречило ее внешнему виду и неуемной энергии, что родственники искренне возмутились. И только я вспомнила письмо отца в Заполярье, где мне тогда пришлось работать. Он писал о том, что мама лежит в больнице уже месяц, но что с ней происходит, врачи определенно сказать не могут. А заболела мама после пожара в цехе, где разлился свинец, и она принялась сбивать пламя.
Через три года после смерти отца и ее не стало. Я похоронила ее на Николо-Архангельском кладбище, где лежат отец и моя бабушка Акулина.
Первые годы после смерти мамы я приходила на кладбище с двумя малютками и плакала, плакала от жалости к ним и к себе, от того, что вся наша жизнь, будь она с нами, стала бы иной, но со временем эгоизм потери уступил место чувству вины. Что я сделала для нее хорошего?
Ни любви, ни доброго слова - ничего не выпало моим старикам. Теперь я вспоминаю и отца, которого почти не замечала в детстве. Он старался меня не беспокоить, когда я сидела за учебниками или слушала музыку и лишь изредка приоткрывал дверь в мою комнату и так молча минуту-две стоял в проеме, и просто смотрел на меня любящим взглядом. Это раздражало. Он понимал и тихо исчезал, не сказав ни слова.
Образование у него было - три класса деревенской школы, но он семь лет помогал мне решать задачи по математике. В свободное время отец любил срисовывать с фотографий портреты военноначальников и получалось один к одному, но самым большим его талантом был голос - голос Лемешева. Его голосом звучат во мне многие русские песни. Как часто в трудные минуты они выплывали из памяти, и я возвращалась мыслями в прошлое, и успокаивалась, и набиралась сил от стариков, ушедших из этой жизни.
Рядом с ними - могила бабушки, матери отца. Я привычно убиралась и там, сажала цветы, но до последнего времени как- то не думала о ней. У нас не было общей жизни, вспомнить было нечего. И вот недавно, не знаю от чего, я внимательно взглянула на старую затертую фотографию на кресте: ее спокойные голубые глаза светло и благодарно смотрели на меня. За что? - подумала я. - Я ведь тебя совсем не знаю. Но виновата перед тобой, наверное, больше, чем перед отцом и матерью.
БАБУШКУ отец привез к нам в дом из деревни в середине пятидесятых. К тому времени она почти ослепла. Безмолвная бесправная (ее мнение в семейных делах не спрашивалось) она была мне неинтересна. Ее совершенно не восприняла моя мама - деловая быстрорукая аккуратистка. А бабушка была как я: неуклюжая неумеха. И я смотрела на бабушку глазами своей матери. И только теперь понимаю: ее душа была особым огромным неоткрытым мною миром.
И оказалось, что воспоминания, пусть скудные, но сохранились в памяти. Однажды меня, пятилетнюю, оставили с ней. Я отказывалась есть из ее рук манную кашу, капризничала, вертелась, а она принялась наизусть читать стихи. Птичка Божия не знает ни заботы ни труда, - сказывала бабушка добрым спокойным голосом. Стих показался мне длинным, многие слова я не понимала. Кроме Пушкина, она не раз цитировала построчно и Плещеева, и Фета, и Сурикова. Но я этого тогда не могла оценить, потому что ее не слушала. Только теперь понимаю, как хотелось бабушке поделиться со мной своими знаниями, стать моим другом, отдать мне нерастраченную ласку. И как много общего между нами выявило время, но тогда я уходила от самой себя, уходила за мамой, однако лучшего в ней не унаследовала, не скопировала. И свое упустила.
Хотя, что толку жалеть об этом, когда полжизни уже позади, и я в том возрасте, в котором бабушку привезли в Москву из родной рязанской деревни. Но и в этом возрасте бывают не только сожаления, а еще и мечты, и планы, и надежды. Наверное, были они и у нее, но на самом деле, на этом моменте ее жизнь оборвалась, хотя она дожила до 82 лет и умерла в результате аппендицита уже после операции: шов не зарос, а это значит, организм как бы не хотел бороться за жизнь.
В ее смерти есть и моя вина. А она вот смотрит на меня с креста своими безгрешными глазами и не держит зла. И мир этой чистой русской души остался для меня непознанным.
И ТОГДА я решила найти ту деревню, где она выросла, где родила моего отца, где осталась вдовой с двумя детьми, когда мой дед в 1914 году утонул на одной из первых русских подводных лодок, где она была одинока, когда сыновья уехали в столицу. Мне очень нужно стало, ну просто будто что- то меня толкало увидеть ту деревню, ту природу, что наполняла ее душу поэзией. Там ведь и мое начало. Но сохранилась ли деревня?
В книжном магазине на Мясницкой открыла карту Рязанской области и нашла ее. И вот я в Рязани. В руках билет до Пронска. Автобус отправится через 10 минут. Надо бы уточнить где моя деревушка - до Пронска или может быть в другом уголке района и следует добираться иначе? Возвращаюсь к кассе, спрашиваю. Кассирша листает справочник, водит пальцем по карте, висящей за ее спиной, и, наконец, сообщает: Нет такой деревни в Пронском районе
- Не может быть, - возражаю я - сама видела ее в Москве на карте области.
Выхожу на перрон, где уже должна начаться посадка в автобус. Вот спрошу у водителя ... но ни водителя, ни автобуса не видно. У обочины лишь старенькая маршрутка с надписью ГРЭС .
- А где же автобус на Пронск? - спрашиваю я у водителя маршрутки.
- Садитесь, сейчас поедем, - весело позвал молодой усатый парень. - Я еду через Пронск, и другого транспорта нет.
Мы летели по улицам Рязани. На светофоре водитель притормозил, и я решила спросить о своей деревне.
- Нет такой деревни, - чуть задумавшись, ответил усач. - Я ведь сам из Пронска, знаю эти места. Пока мы не выехали из города, возвращайтесь. В Пронске ночевать негде.
- Но это же райцентр, - возразила я - Должна быть гостиница.
- Была в советские времена. Многое было, а теперь нет. Осталась одна безработица и пьянство. И ночевать вас никто не пустит.
ЧЕРЕЗ час он высадил меня на обочине шоссе. Вышло еще несколько пассажиров, но они мгновенно расползлись по маленьким тропкам, убегающим налево и направо, и я осталась одна. Сквозь серую паутину близких сумерек белели каменные двухэтажные домики. И я пошла к ним наугад. Возле крайнего женщина и девушка пилили дрова. Я поздоровалась и спросила, далеко ли от Пронска деревня N.
- Полчаса езды, - неожиданно ответила женщина - Только автобуса сегодня не будет. Уедете завтра утром... Автостанция тоже закрыта, - на всякий случай сказала она.
- А где бы можно переночевать? - дипломатично закинула я удочку, не решаясь попроситься прямо к ним. Но они поняли.
- У нас негде. Одна комната и нас пятеро. Пожалуй, идите к Татьяне. Дом за новым клубом. Может, возьмет.
Я шла довольно долго и думала: вот найду Татьяну, а она откажет. Надо спрашивать у всех, кто попадется. Так шансов больше. Навстречу шли две дряхлые старушки. Взять меня отказались, но предложили постучаться в крайний дом у дороги.
Дверь открылась. Из нее вывалились два мальчишки лет 4-5, а за ними поспешала полная пожилая женщина в белом платочке.
- Здравствуйте, - обратилась я к ней просто - Не пустите ли меня переночевать? Мой автобус будет только завтра утром.
- Нет у нас места, - бойко ответил черноглазый мальчуган, тот, что на вид постарше, а бабушка сказала: Пойду, позову дочку . Она скрылась, а я завела разговор о житье-бытье, и мальчишки уже готовы были на все лето поселить меня в доме. Когда на пороге показалась молодая женщина, старший мальчик кинулся к ней с радостным криком: Мама, тетя у нас жить будет! , но женщина его остановила: Да где жить-то? Мы сами свалились бабушке как снег на голову и все кровати заняли. Вы уж извините...
Я поняла, что это не увертка, и только попросила дать совет, к кому обратиться на этот раз. Вот дальше по улице в двухэтажном доме живет семья: муж, жена и взрослый сын. Может быть, они и пустят на ночлег. Дом большой.
Я постучалась, никто не ответил, толкнула дверь и вошла в сени. На топчане лежал грузный пожилой мужчина. Он как будто даже обрадовался моему приходу, начал рассказывать о себе, о Пронске, но когда я спросила о ночлеге, огорчился: Вот видите, я даже встать не могу, поврежден позвоночник, а без согласия жены в таком вопросе нельзя . И снова хозяин рассказывал о каверзах жизни и болезнях. Я ждала: вот-вот придет его жена, и вопрос с ночлегом решится. А хозяин тем временем, узнав, что я еду в деревню N, завел речь о совхозе, в который она входила. Он был лучшим в районе. Теперь же - развален. Выжил лишь один совхоз в Пронске, но платят там так мало, что никто не идет туда работать.
За окном было совсем темно. Я уже не могла сосредоточиться на беседе с хозяином: что делать? Скрипнула дверь. На пороге возник молодой человек с военной выправкой.
- Это мой сын, - обрадовался хозяин - Он ночует в беседке. Если бы вы были мужчиной, вы уместились бы там вдвоем.
- А может быть, ты уступишь беседку женщине? - неожиданно обратился хозяин к сыну.
- Разве у нас мало места в доме? - в ответ спросил тот и вышел в сад, прихватив лопату.
Вот такой расклад: отец колеблется, сын - за. Остается выяснить мнение матери. Вскоре появилась и она. Брови сведены. Узкие губы сомкнуты. Она могла бы и не открывать рта: ответ был написан на лице: Нет, нет, у нас совершенно негде вас принять .
Я не стала искать аргументы в свою пользу, а сразу же, извинившись и поблагодарив хозяина за интересную беседу, покинула пустой дом.
Двери магазинчиков еще были открыты. Над ними уже зажглись огни. Я шагала мимо, как вдруг из одного магазина на крыльцо выплыла крупная женщина и, уперев руки в бока, крикнула мне с крыльца: Ну что не нашли ночлег?
- Не нашла, - ответила я, удивившись, в свою очередь, откуда она знает о моей беде.
- А я с вами в маршрутке ехала, - пояснила незнакомка. - Сзади сидела. Ну ладно желаю успеха. В гостиницу сходите. Она на самом краю, на берегу Прони. А вдруг работает?
И она ушла также неожиданно, как появилась. Я поднялась в горку и свернула к белому двухэтажному дому на крутом берегу реки. Молодая мама, оставив коляску с ребенком у подъезда, быстро собирала с веревки в тазик сухое белье.
- Подскажите, пожалуйста, где найти администратора гостиницы, - спросила я у нее.
- А гостиницы уже два года как нет. Здесь жилой дом, - ответила она.
Я вышла на дорогу. Больше идти было некуда. Две женщины: пожилая и помоложе с ведром воды смотрели на меня с любопытством.
- Вот надеялась переночевать в гостинице, - упавшим голосом пояснила я.
- Куда едешь-то? - спросила пожилая.
Я назвала деревню.
- А зачем ?
- Отец у меня там родился, бабушка с дедом жили.
- У меня тоже там отец родился. Только жили-то мы в другой деревне, а корни у нас с тобой в одной земле.
- Возьми ее, - почему-то вдруг сказала женщина с ведром.
- Ладно, пойдем, - согласилась пожилая. - Беру только потому, что землячка по отцу. Иначе бы не взяла.
УТРОМ она отвела меня на автостанцию, а через час, выскочив на повороте и протопав километра четыре полем с дубовыми перелесками, я подходила к деревне. На подворье крайнего дома сухенький мужичок косил траву.
- Это деревня N? - спросила я.
Да. А кого надо? - в свою очередь спросил он.
Я назвала фамилию отца. Просто так. Из любопытства.
- Их дом в конце деревни напротив церкви, - ответил мужичок. - А вы им кто?
- Бабушку мою Акулиной звали, а отца Григорием, - пояснила я - Может, знали их?
- Как не знать? Баба Акуля добрая была женщина тихая. Гриша ее в Москву увез, когда она ослепла. А каждое лето в этом доме живет ваш родственник - Николай. Он и сейчас должно быть там.
Деревушка подпрыгивала по ухабам, перемежая старые дома поросшими крапивой пустырями. А ведь когда-то большое село было, иначе церковь не строили. Но вот дорога выправилась, дома тоже пошли поисправнее, поновее и, наконец, я увидела полуразрушенную с изящными коваными решетками на окнах, невероятно красивую шатровую церковь.
- Я здесь девочкой на клиросе пела, - подошла ко мне бесшумно сзади старушка - Хор по всей округе славился. А вы, чья будете?
Я назвалась. - Николай на рыбалку уехал, - сообщила она - А дом я вам покажу. Вот он, за вашей спиной.
Я обернулась. Дом из мелкого красного кирпича с окнами, обрамленными как бы короной, сильно осел, но дряхлым не смотрелся. А строился еще прадедами для двух молодых семей: моего деда с бабушкой и его брата с женой. Николай был их внуком. В армию при царе брали одного от каждой семьи. Служить выпало моему деду. Он погиб, а его брат прожил долго, воспитал хорошего сына, а сын, как раз и был отец Николая, который, между прочим, стал военным моряком и плавал на подводной лодке.
Об этом я узнала позже, когда Николай догнал меня на машине уже далеко за деревней и снова привез к нашему родовому дому. Мы стояли на крутизне холма. Под нами был глубокий узкий овраг, а за ним такой же холм, но совершенно безлюдный, сплошь покрытый сочной клубникой. Дальше расстилались поля и очень далеко - лес, где на диком озерце Николай ловил карасей.
- Пойдем, я покажу тебе дом, - сказал он. Мы вошли внутрь на большую чистую террасу. Из нее одна дверь вела в жилую комнату метров 20 величиной, другая - в помещение тоже просторное, но не жилое: то ли мастерская, то ли кладовая.
- Вот здесь и жила бабушка Акуля, - сказал Николай. - Там у стены кровать стояла, а вот тут печка. Я на ней провел все свое детство. Твоя бабушка такая сказительница была - заслушаешься. А сколько историй о чудесах помнила, сколько стихов! Мы с тобой столько не знаем.
Я СЛУШАЛА Николая, в каком-то странном состоянии. Внутри меня будто свет разливался теплый ровный, а в мыслях была грусть: сколько потеряно, да я и сама была бы другой, если бы выросла с бабушкиными сказками и стихами, сколько хорошего во мне не состоялось. Но все-таки я приехала к бабушке, не отпала от рода. И этот человек, который больше ее внук, чем я, мне родной. Оттого, наверное, с ним так легко и многое в жизни мы понимаем сходно, одинаково любим и жалеем эту общую нашу землю, этот дом в дальней деревеньке, который будет стоять на вершине холма, пока есть хоть кто-то, для кого он родной.