Когда в прошлом году на сцене ортодоксального Большого театра и не менее ортодоксального Кремлевского дворца при полном аншлаге показал два своих балета всемирно известный хореограф и в прошлом сам танцовщик Морис Бежар - человек, более чем чуждый ортодоксальности во всем, то разговоров о его сексуальной ориентации и любовных связях было не меньше, чем о его творчестве, тем более что последнее насквозь пронизано темой любви. О том приезде Бежара мы уже писали (см. "Любовь" N 9 (42) '98), а сегодня публикуем мысли этого неординарного человека, почерпнутые из его автобиографической книги и посвященные любви, эротике, сексу в жизни человека искусства.
Вся жизнь - любовь. Любовь - это театр. А театр - публичный дом
Художник (как исполнитель, так и сочинитель) недалеко ушел от публичной женщины. Недалеко? Почему недалеко? Художник и есть публичная женщина! Если он получает удовольствие, удовлетворение - прекрасно, но это вовсе не обязательно. Он не вправе этого требовать. Он тут не для того. Он обязан удовлетворить клиента - публику. "Моя дорогая публика", - говорила Анна Маньяни, простирая к ней руки...
То, что я спал бок о бок с отцом в возрасте от семи до девяти лет, то есть между смертью матери и моментом, когда был выдворен новой женитьбой отца, дало мне эротические ощущения, яркость которых я приукрашивал. На кушетке доктора Фрейда я, наверно, был бы вынужден об этом сказать, но я предпочел все театры мира этой узкой кушетке.
Является ли хронология моей жизни хронологией моих балетов? Я убежден, что моя жизнь была начертана всем, что я любил, прежде всего людьми. Моя жизнь, если в этих двух словах есть какой-то смысл, - перчатка любви, которую я выворачиваю и превращаю в спектакль. В таком случае мои спектакли - мои любовные романы, надетые наизнанку? Да.
Любовь мертва. Да здравствует любовь!
Свои любовные романы я отказываюсь каталогизировать, я не архивариус. Я неизменно констатировал: любовь, которая кончилась, для меня мертва, и нет никакого риска, что она воскреснет. Меня обвиняли в холодности и в вещах куда похуже. Но разве это моя вина? Что мертво, то мертво. Я гляжу на другого, как будто никогда ничего не было. Ужасно? По-моему, это здоровое отношение.
Что есть истинного в обмане новых встреч? "Я никогда еще никого не любил так сильно, как тебя" - ложь, из которой хочешь сделать правду, доверительно делясь ею с редкими друзьями: "Говорить такое вроде глупо, но, право, эта новая любовь точно первая, - так я никогда еще не любил!"
Рассказы о любовных связях еще скучнее, чем порнофильмы. Правда, если это написано, есть хотя бы время вообразить - чего фильмы, увы, не дают. Главное - желание. Порнофильмы были бы гораздо увлекательнее, если бы то, что они показывают в каждом кадре и с первой секунды, происходило только в последнюю. Что за радость получить немедленно то, чего еще даже не успел пожелать?
Танец страсти и страсть танца
Я почти всегда любил танцовщиков. Я не мог бы любить никого, чуждого моей профессии. В любви я люблю отождествлять себя и отождествляю полнее, радостнее с танцовщиком, а не с танцовщицей. Тем не менее в возрасте двадцати-двадцати пяти лет я делил дни и ночи с несколькими женщинами. Но женщина, наделенная организаторским гением (я ничего не имел бы против того, чтобы во главе всех государств стояли женщины), никогда не обладает, на мой взгляд, ни тем даром бессознательной мечтательности, ни той любовью к игре, которая присуща мужчине. Я говорю это потому, что так думаю.
Во всяком случае, я люблю отождествлять себя и, повторяю, люблю отождествлять себя с мужчинами. Мне хотелось бы стать Нижинским или Рихардом Вагнером, или Мольером. Я любил Стравинского и Веберна, и Малера. Изучая партитуру, я пытаюсь стать тем, кто ее написал. Я безостановочно предаюсь любви. Я часто говорил, что хореография - дело двоих, как и любовь. В хореографической работе танцовщик важнее хореографа. Произведение существует благодаря танцовщику. Я только организатор. Не будь со мной танцовщика, чем мог бы я заниматься? Только предаваться смутным грезам.
А танцовщицы? Я работал с чудесными танцовщицами. Я нуждаюсь в женском мире. Я дал сценическую жизнь Ромео и Джульетте, Лауре Петрарки, Матильде, любимой Вагнером. Скажем, я вижу Ромео собственными глазами, а Джульетту - глазами Ромео.
На поле сражения, которое я избрал для себя - в жизни танца, - я дал танцовщикам то, на что они имели право. Я не оставил живого места от женоподобного и салонного танцовщика. Я вернул лебедям их пол - пол Зевса, соблазнившего Леду. Мне осточертели лебеди "Лебединого озера", и я создал балет "Лебеди", где три танцовщика с обнаженными торсами воплощали мифическую птицу.
Зеркала, тени, двойники, маски - через все это любовь проникает в мою работу.
Блеск и нищета секса
Что до секса, он подчас фокус мира, lingam (фаллический символ, связанный с культом Шивы) индуизма, а подчас нечто ничтожное, предмет разочарования Х и увлечения Y.
Я был счастлив, создавая "Орфея", потому что был счастлив быть в нем Орфеем. Здесь и правда ничего не стоило сказать: Орфей - это я. Тут не было, полагаю, никакой претенциозности, поскольку я сделал Орфея современным человеком, избавив его от всей накопившейся за века дребедени и символики, отяжелявшей легенду.
Работая над мифом (Орфеем), который вторгается в область отношений между искусством и человеком, я в итоге показывал отношения человека и его жизни: одиночество, путешествия, секс, ненависть, любовь, смерть. И, вместо того чтобы перепевать слова, столь же глупые, как поддельные жемчужины, танец давал мне счастливую возможность говорить телами и пробуждать тела зрителей.
Ибо балетный спектакль следует воспринимать телом, а не глазами.
Занимайтесь любовью, а не войнами!
Смерти нет. Есть те, кто умирает. К своей смерти я равнодушен, о ней я не думаю, это случится, только и всего. Чтобы уберечься от смерти, можно ввести ее в балеты. Но меня это никогда не привлекало. Я не люблю заканчивать смертью. Я люблю возрождение. Когда я ставил "Ромео и Юлию", то после смерти, обязательно по сюжету, я выводил всех на сцену, чтобы они крикнули: "Любите - не воюйте!" В финале "Нижинского" раздается фраза из дневника Нижинского: "Нет ничего ужасного, все - радость", - и рука протягивает розу.