БАБУШКА Анна чутко вслушивалась в холодное звяканье инструментов и грустные вздохи врачей. Все стихло. И тревожная эта тишина оглушала, как самый пронзительный крик. "Мы решили не скрывать от вас правду, - совсем рядом раздался сочувственный голос, - вернуть вам зрение уже нельзя, поздно. Нам очень жаль..."
Бабушка Анна сказанное приняла как должное, спокойно кивнула и на ощупь стала отыскивать выход. "Я мужественная, сильная", - твердила она про себя, не замечая, как из незрячих, широко распахнутых глаз бегут предательские слезы.
Молитва во здравие
СОЛНЦЕ скрылось от Анны Лукьяновны Капчериной не в одночасье, а незаметно, исподволь. Тьма подкрадывалась неотвратимо и неслышно, как горе. Накануне первой чеченской войны бабушка Аня похоронила одного за другим дорогих сердцу людей - мужа, мать, сына - и поняла, что нет сил жить. Не для кого. Не для чего. Она не могла приказать себе умереть, значит, надо было выживать. Но как? Однажды она вышла из дома и, расспросив дорогу, направилась в ближайший монастырь. Мужской. Пробралась сквозь толпу страждущих исцеления и благословения к монаху, который составлял списки заказавших молебны, и попросила: "Меня запиши..." Он развел руками: "К батюшке подойди, если он распорядится, я запишу, только он не каждому разрешает..." Священник выделил ее из толпы, наверно, по огромным, переполненным болью глазам и подошел к ней сам: "О чем хочешь просить у Бога?" Она растерялась, смешалась, перезабыла от волнения слова: "Господи, как же это называется? За упокой - это чтобы о погибших молиться... А мне, батюшка, молебен за меня нужен... Чтобы жить..."
Предсмертное "Ура"
И ОНА стала жить, лелея свою беду. Одна. Без родных людей. Без солнца. Родные жили в ее воспоминаниях. А солнце она научилась ловить ладонями. Вставала рано утром и караулила теплый солнечный лучик, который начинал путешествие по ее дому с подоконника, потом перекочевывал на подушку на кровати, потом на сервант... Она следовала за ним, настигала его чуткой ладонью.
Однажды она вышла в подъезд своего дома и узнала, что в Грозный пришла война. К дому пришли боевики и хриплыми голосами прокричали: "Уходите все, мы тут насмерть стоять будем!.." Русские и чеченские женщины заплакали, запричитали, стали уговаривать на чеченском и русском: "Там, сзади нашего дома, высокий кирпичный забор, туда отходите..." Бабушка Анна стояла в толпе вместе со всеми и прислушивалась к звяканью оружия и торопливым шагам. Уходят... А часом позже по улице донеслось громкоголосое раскатистое "Ура!" По улице, не таясь, бежали российские солдаты. Застрочил пулемет, заухал гранатомет, заглушая редкие голоса, по-прежнему кричавшие нестройное "Ура!" Скоро все стихло... Бабушка Анна плакала, забившись в укромный уголок своей квартиры: "Милые, глупые, не таясь в атаку шли..."
Кружка кипятка
СМЕРТЬ обходила бабушку Анну стороной, может быть, потому что она ее не страшилась. Даже когда артобстрел стучал по стенам кирпичной многоэтажки, как град, она не спускалась в подвал, отсиживалась в маленьком закутке между входной дверью и дверью в санузел. Осколки снарядов залетали в окна, разбили вдребезги сервант. Бабушка Анна, прибирая осколки стекол и деревянные щепки, ощупала выщербленные стены и радостно удивилась: иконы уцелели.
К голоду она почти привыкла, питалась одними сухарями, а вот кружку горячего кипятка добыть было очень тяжело. Соседи во дворе разводили костры, чтобы погреться и сготовить чего-нибудь горяченького, а ей, незрячей, это было не под силу. Однажды она вышла во двор с кружкой и молча стала в сторонке, ожидая, не окликнет ли кто. Обычно ее окликали и делились кипятком. А сейчас откуда-то доносился какой-то странный треск. Потом послышались крики, поспешные шаги: соседи тушили загоревшийся подъезд...
Незрячее сердце
КОГДА спасатели из Грозного ушли, она снова осталась одна и почти физически почувствовала, как вокруг сгущается черная, гнетущая тьма, густо замешанная на страхе. И, прежде отказывавшаяся уезжать из своего дома, она вдруг легко согласилась переехать на Ставрополье, в дом престарелых, в Иноземцево, куда многотерпеливо принимают старичков из нашего "грозненского списка". "Поеду, только с одним условием - все иконы с собой заберу, хорошо?"
Мы заехали за бабушкой Анной на следующее утро. Среди прочих узелков выделялся большой фанерный чемодан с малюсеньким навесным замочком. Пока грузили весь немудреный скарб - почти все "богатство" вместилось в багажник "Жигулей", - бабушка Анна все время проверяла чуткими руками, на месте ли чемодан с иконами. Мы уже миновали самые строгие блокпосты и въехали в Ставрополье, как вдруг пожилой старший лейтенант приказал гнать машину в отстойник, на досмотр. "Это иконы? Значит, вы российское достояние вывозите?" - Бесполезно было объяснять, что мы иконы не вывозим из России, а, наоборот, ввозим, что рыться в вещах слепого человека рука не поднимается. "От досмотра отказываетесь?" - обрадованно прорычал старший лейтенант и вдруг ошарашенно затих, встретившись взглядом с устремленными на него тревожными глазами незрячей бабушки Анны. "Проезжайте", - махнул он рукой, поспешно отвернувшись...
Письмо Хадишат
КОГДА бабушка Анна обосновалась в Иноземцеве, раздарив добрую половину икон новым своим соседям, таким же горемыкам, как она сама, вдруг пришло письмо. Бабушку Анну разыскивал грозненский Красный Крест. Сначала она от письма отмахнулась: мол, некому меня искать, одна я на белом свете, как перст, а потом вдруг вспомнила, что, когда уехали московские спасатели, к ней чаще других захаживала медсестра Хадишат. Письмо было действительно от нее: "Милая тетя Анна, как вы там? Не ложитесь ли спать голодной? Если вам плохо, напишите, я вас не брошу... Я бы так хотела приехать проведать вас, только очень страшно, я ведь никогда из Грозного никуда не выезжала, а вдруг меня сразу арестуют..." Бабушка Анна тут же пошла к начальству просить разрешения: можно ли гостье переночевать в доме престарелых? Говорят: конечно, можно. Бабушка Анна тревожно уточняет: она ведь чеченка... Ну и что - говорят - какая разница, если она человек хороший...
Подарки
В МОСКВЕ ("АиФ" вместе со спасателями привезли бабушку Аню в НИИ глазных болезней им. Гельмгольца, где до этого бескорыстно помогли прозреть нескольким старичкам-грозненцам) она после неудавшейся операции постепенно успокоилась, рассудила философски: "Это к лучшему, что я теперь знаю, что видеть никогда не буду. Так бы корила себя, что был шанс, а я его не использовала".
И все же в один из вечеров неожиданно расплакалась. "Что ты?" - "Ничего, я сильная..." - отвечает, а слезы не высыхают. Кое-как разобрались. Оказывается, дело в том, что мы обещание не сдержали с ней в магазин сходить. Зачем? А чтобы она смогла всем, кто в Москве ее привечал, подарки купить. Пошли в магазин. Она кошелечек свой открыла и на ощупь денежку покрупнее отыскивает, чтобы подарок вышел получше да подороже... Беру у нее десятку и, пряча глаза, говорю: "Знаешь, давай еще что-нибудь купим, а то сдачи много осталось". Она смеется счастливо и всепонимающе: мол, что же это за деньги такие: чем больше тратишь, тем больше их становится...