Евдокии Емельяновне Тарасовой за семьдесят. Но в деревне все к ней обращаются ласково и просто: Дуня. И стар и млад. С одними она сорок лет в колхозе отработала, других еще до колхоза, "в девушках", вынянчила. С 13 лет Дуня подрабатывала няней. Мою маму в тридцатые Дуня тоже катала на салазках, качала в зыбке.
У ДУНИ в сенях пахнет калиной. Пучками ссохшихся ягод утыканы бревенчатые стены. На каждом гвоздике что-то наколото. Один гвоздок держит пару березовых веников, второй - увядший букет зверобоя и душицы, которые тут непременно добавляют в чай, на третьем -хомут и подпруга, хотя лошади у Дуни отродясь не было.
Большую часть горницы зимой занимает "стан". Ему почти двести лет, и сработан он только топориком. В нем нет ни единого гвоздика. Решетки, зубчики, челнок, станина. Все друг в друга втыкается в определенной последовательности, и получается ткацкий станок. Летом он разбирается и складывается на чердаке. Отдыхает. Ведь летом на огороде да в поле дел полно.
Зимой Дуня ткет полосатые дорожки и немыслимые для горожанина нитяные полотенца. Из самых обычных шпулечных ниток, которые покупает в сельмаге.
- Это мне на смерть, - деловито, без тени грусти объясняет Дуня. - Ране утираться ткала, а теперь - на поминки. Двадцать метров надо. Опустют меня в могилу на полотенцах, а потом разрежут их, разберут, меня поминать будут.
Полосатые же дорожки ткутся для жизни. Ими устилают в несколько рядов "залу", покрывают лавки, сундуки. Для их производства в ход идут немыслимые обноски: ползунки правнука, внучкины джинсы, выношенные халаты, шторы. Любую вещь разрезают на длиннющие ленточки в палец шириной, сматывают в клубки. Это основа. Ленточку заправляют в челнок, а дальше двигающейся частью станка, похожей на гигантскую расческу, заталкивают этот цветной шнур между двумя рядами натянутых, как струны, обычных ниток. Было б из чего, за иную зиму Дуня по 50 метров ткет.
- А это валенки внучонку скатала. Примерь-ка. Петушай мне все говорит: "Кому, мама, твои валенки в городе нужны?" - а сам, как приедет, так и летом, когда сыро, в них по дому ширкает. Возвращайся, я ему говорю, Петька, в родной колхоз, тут тя с поцелуями пердеедатель встретит. Ему в городе ведь по три месяцу окладу не дают.
А ты ведь поди помнишь пердседателя-то нашего, бургавки такие у него на лице, еще маненькую тебя в мотоцикле с ящиком катал...
- Мотоцикл с люлькой...
- Ну вот вспомнила. Вот и говорит он третева дня: "Дуня, Дуня, что делать-то будем, работать ноне некому, все трактора ржут (ржавеют) на погривке".
Тарасовка - одна большая длинная улица. Молодежи почти нет. Через два дома на третий - заколоченные окна. Но купить дом непросто. Еще два года назад никому не нужные развалюхи стали рвать на части горожане-дачники. До города 30 км, а огород у каждого - гектар. Надо больше - бери. Иногда в валюте друг другу продают.
- А ты доллар видала когда?
- Видала.
- А можешь ты мне объяснить, что вы с ним так в городе беситесь? На что он?
Дуня любит разговаривать, а зимой - не с кем. До самого июня, пока не привезут на лето внуков. Между разговорами Дуня успела поставить квашню для шанежек. Шаньги - это что-то вроде ватрушек, но вместо творога сверху пышет золотой корочкой запеченное картофельное пюре. Успела поткать, поглядеть "Тропиканку", накормить "цыпушек" и поросенка, слазить в подпол за снедью и не пропустить без комментариев ни одну фигуру, проходящую по дороге мимо ее окон.
- Учительница. Надушилась и пошла. В этом году у нее на три класса четыре ученика. Отведет черед и марширует по подругам. Скотину б завела, ухаживала. А то все продукты из города возит.
А это Нюры-тальянки девки. Чистые лоси. Мы с их баушкой, когда в комсомоле были, по домам ходили, тараканов обихаживали. А ты мне от жуков-то лякарство привезла?
- Привезла. И колорадские жуки гибнут, и тля...
- С маникюром идут. А я своим тоже штаны с лапами купила. Капрон. Хоть и маненькие они еще, а пусть лежит.
- Колготки, что ли?
Дуня ловко разбивает кочергой тлеющие головешки, и они становятся похожи на пылающий бисер. Его разметают по углам печи и на чистое место ставят листы с пирогами.
С изумлением гляжу, как в чашку чая Дуня ловко добавляет ложку "Малютки" - детской молочной смеси.
- Молока не достать. Старухи коров не доржут. А тут те и сахар-руфинад сразу, и забелить можно.
На парадной хозяйской кровати заснуть трудно. Из-за гулливеровских подушек с мережками и вышивкой, полуметровой толщины перины всю ночь полусидишь. В доме что-то без конца потрескивает, вздыхает, поскрипывает.
- Кто это по потолку ходит?
- Суседушка. Домовой, значит. Да не бойся, - позевывая, говорит Дуня, - это он смотрит, кто в дом приехал. Если вдруг душить начнет, спроси: "К добру или к худу?" Молитву прочитай - отстанет. Или матьками его. Сразу отступится.
Из-за жарко натопленной печи мы заснули под утро. Домовой разглядывал меня, видимо, из укрытия. Сама его я так и не увидела.
Наталья БОЯРКИНА, деревня Тарасовка, Башкирия