В ответ на публикацию в N 7 интервью с доктором медицинских наук, профессором И. И. КОНОМ, лечащим детей, больных сколиозом, в редакцию пришло около тысячи писем. Все они, как и просили читатели, переданы недавно И. И. Кону. В ряде писем содержится просьба рассказать о судьбе этого замечательного человека, ныне всемирно известного ученого-медика. В частности, П. Сергиенко из Киева пишет: "В голове просто не укладывается, что человек, отсидевший при Сталине в лагерях, не сломался и сегодня еще находит силы сражаться с бюрократами за здоровье наших детей. Считаю что вам следовало бы рассказать всю правду о судьбе И. И. Кона".
Наш корреспондент П. Лукьянченко вновь встретился с И. И. КОНОМ и его супругой Полиной Юльевной. Вот что они рассказали.
И. И. КОН. Когда в 1938 г. в Румынии к власти пришло профашистское правительство и начались гонения на евреев, мы с женой решили выехать в Советский Союз. И тут нам повезло: Бессарабия переходила к Советскому Союзу и производился официальный обмен населением - румыны выезжали в Румынию, а молдаване - в Бессарабию. Сдав румынские паспорта, сели на баржу и 10 августа 1940 г. в 10 часов 10 минут ступили на советскую землю.
Попали в город Аккерман (ныне Белгород-Днестровский). Меня как начинающего врача (я как раз только что закончил Болонский университет в Италии) направили на работу в село Старая Царичинка.
Вскоре началась война. Пришлось уходить на восток с беженцами. А три месяца спустя меня мобилизовали. Служил на Западном фронте, в медсанэскадронах сначала 44-й, затем 17-й кавалерийской дивизии. Работы было очень много. Шли тяжелые бои.
В середине мая 1942 г. меня арестовали. Думаю, кто-то в политотделе дивизии обнаружил в личном деле диплом, выданный в Италии, и решил "подстраховаться".
Предъявили совершенно вздорное обвинение из трех пунктов: 1. Занимался сбором сведений о Красной Армии; 2. Восхвалял жизнь румынских офицеров; 3. Собирался перебежать к немцам, для вида согласившись лететь к партизанам.
Следствие длилось три месяца. Часть все это время отступала. Нас, арестованных, под конвоем гнали пешими с раннего утра до позднего вечера. Есть почти не давали. Питались колосьями с неубранных полей. Воду пили из луж. На ночь запирали нас в какой-нибудь погреб. Каждую ночь вызывали на допрос, длившийся, как правило, до утра.
Наконец наступил день суда. Судила так называемая "тройка" - три члена военного трибунала. Приговор гласил: антисоветская агитация, статья 58.10 - 10 лет лагерей и 5 лет поражения в правах.
КОРР. Как формулировался приговор?
П. Ю. "Военврач Кон И. И., будучи антисоветски настроенным, рассказал анекдот, компрометирующий советских вождей".
И. И. Это была ложь. Никакого анекдота я не рассказывал!
После суда меня отправили в Тульскую пересыльную тюрьму. Это было большим счастьем - хотя бы потому, что прекратились ежедневные изнурительные переходы. Поместили в камеру, где сидели главным образом старосты, полицаи и уголовники.
Потом был этап. Попал в Темниковские лагеря в Мордовии, в 18-й лагерный пункт, где назначают меня врачом. Принимаюсь за дело, пытаюсь выяснить причины, по которым люди в лагере умирают один за другим.
На работу выгоняли всех без разбору. Я решил отбирать больных. Сначала смотрел только на общий вид человека и говорил: "Отойди, отойди..." Но все равно не мог с первых дней решить, кто в состоянии работать, а кто - нет. Осматриваю заключенных до выхода на лесоповал - сердце и легкие в норме. А живыми возвращаются далеко не все.
Лесоповал находился в 12 км от лагеря. И тех, кто в лесу терял сознание, волокли за ноги по узкоколейке, ударяя головой о шпалы. Понятно, что в лагерь приносили уже мертвецов.
Самым распространенным заболеванием среди заключенных была элементарная дистрофия - следствие истощения и авитаминоза. Поэтому решил наладить питание. Начальник лагеря неплохо ко мне относился (ведь я лечил и его тоже), разрешил. Я уже знал, что лагерные "придурки", т. е. уголовники, занявшие в лагере все должности "потеплей", безжалостно обирают обессилевших людей, в основном "политических".
Ставлю замки на кладовые. В 4 часа утра встаю, открываю их вместе с кладовщиком, слежу за отпуском и распределением продуктов. Затем иду на кухню, контролирую весь процесс приготовления и раздачи пищи. В результате питание заключенных улучшилось. Но смертность все еще была велика.
Обратил внимание: на лесоповал уходят вполне здоровые люди и первые недели две выполняют 100% плана, получая по 1200 г хлеба в день. А потом производительность сразу падает до 50% и, соответственно, пайка уменьшается до 400 г. Спрашиваю у бригадиров: в чем дело? А дни мне: пока у нас есть шмотки (сапоги, телогрейки, шерстяные вещи), которыми можно откупиться от учетчиков, пишут нам столько, сколько сделали. Когда же вещи кончаются, то, сколько бы мы ни сделали, все равно выводят лишь 50%.
Иду на лесоповал и смотрю: так и есть. Но как найти управу на учетчиков - они вольнонаемные. Решаюсь на хитрость. Говорю бригадирам: после смены все с нарядами приходите ко мне. В тех бригадах, где выполнение плана занижено, часть людей задним числом освобождаю от работы "по болезни". В результате все получают честно заработанный паек хлеба.
И все же смертность в первые три месяца окончательно ликвидировать не удалось.
Помню, в начале января 1943 г. прибыл большой этап. Я даже осматривать людей не успевал - многие сразу погибали. Заключенные прятали мертвецов на нарах, чтобы получать их пайку. Когда лагерные власти провели проверку, то на 4 барака набрался 1 барак умерших...
Надо сказать, порядки в лагере были жестокие. Случалось, зимой конвоиры раздевали догола умирающих и оставляли замерзать на делянке. За малейшую провинность людей бросали в карцер. Каждый вечер заходил туда и властью врача пытался освободить людей. Иногда это получалось.
КОРР. А вы не боялись, что лагерная администрация и с вами расправится?
И. И. Впоследствии я часто задумывался над тем, почему не испытывал тогда страха, И знаете, к чему пришел: главное в таком положении - самому не сломаться, не стать рабом. Ведь мне и в лагере грозили новыми статьями. В конце 1943 г. оперуполномоченный 21-го лагпункта Левченко завел на меня новое дело - по статье "экономическая контрреволюция" (10 лет лагерей). Спас меня от этого "довеска" начальник медслужбы Темлага майор Волошин - на основании того, что освобождение заключенных от работы касается только медслужбы.
Думаю, лагерному начальству я не так уж мешал. Во-первых, лагеря тоже работали по плану. Поскольку смертность резко снизилась, наш лагерь всегда выполнял план по выработке и считался передовым. Соответственно, начальство наше хвалили. Во-вторых, я лечил всех, начиная от начальника лагпункта и кончая членами семей охранников. В то время с врачами было плохо - почти все находились на фронте.
Как-то из Главного медуправления Темлага пришло распоряжение (правда, через месяц отмененное): умирающих можно сактировать, т. е. освободить по акту. В конце концов какая разница начальству, где умрет человек - в лагере или за его оградой. А в нашем лагпункте были тяжелобольные. Один из них, майор А. П. Гальцов, страдал открытой формой туберкулеза. Успел сактировать его и еще 19 человек. К сожалению, Гальцов - единственный человек, чью дальнейшую судьбу я хорошо знаю. Он выжил, поправился, стал видным ученым-географом, профессором.
Однажды в моей лагерной жизни случился настоящий праздник. Жена приехала на свидание...
П. Ю. Когда уходил на фронт, то обещал писать каждый день. Первое время получала письма. Потом они перестали приходить. Уже и не знала, что думать. Но вот к нам в дом пришли с обыском. Так, наконец, я узнала, что муж жив. А спустя еще месяц пришла и весточка от него.
В 1944 г. решила поехать в Темлаг. Я работала главным бухгалтером комбината в Чимкенте, и мне помогли устроить командировку в Москву. По дороге остановилась в Мордовской АССР. Удалось вымолить разрешение на двухчасовое свидание. Муж рассказал мне все, как было. Надеялся, что по окончании войны его амнистируют.
Закончилась война. Амнистия действительно была - в августе 1945 г. Но она коснулась лишь уголовников. Я сразу же решила ехать в Москву. Три недели, пока ходила по инстанциям, ночевала на Казанском вокзале, сидя на скамейке. Первым делом попыталась попасть в Президиум Верховного Совета СССР на прием к Калинину. Меня там даже слушать не стали: "Придете еще раз - и вас посадим!" Обошла все районные прокуратуры - нигде дела моего мужа нет.
Наконец, добралась до Главной военной прокуратуры. В огромной приемной набилось несколько сот человек. Люди сидели в очереди неделями: передвигались, пересаживаясь со стула на стул. Заняла очередь и я. Просителей принимал майор. Внимательно выслушав меня, он сказал: "Ничем помочь не могу. Ваш муж осужден военным трибуналом. Он никогда не выйдет на свободу, даже после того, как отсидит свой срок. Что я вам могу посоветовать? Разводитесь. Вы молодая. Еще устроите свою жизнь".
После этих слов со мной случился обморок. Когда очнулась, майор стоял рядом, со стаканом воды. "Ну что вы! Так нельзя! Ладно, что-нибудь придумаем... Знаете что? Раз в неделю, по пятницам принимает заместитель Главного военного прокурора. Принимает всего 3 - 4 человек, у которых есть какая-то надежда. У вас, сразу говорю, этой надежды нет. Но все-таки попробуем. Обещаю одно: проведу вас к нему на прием".
Как и было назначено, я пришла через неделю. Майор (фамилия его была Малютин) - подвел к двери кабинета и на прощанье сказал: "С богом!". Я вошла. За столом - человек. Села на предложенный мне стул и молчу. В тот момент лишилась речи, забыла, зачем и куда пришла. Вы должны понять мое состояние: это была моя последняя надежда.
Наконец, собралась с силами и рассказала всю нашу жизнь. Говорила так искренне, как если бы напротив меня сидел не посторонний человек, а моя мама или брат.
- А почему же ваш муж, если он считал себя невиновным, подписал приговор?
Дело, оказывается, лежало у него на столе. Я прочитала приговор, увидела подпись мужа:
- Товарищ полковник, а как бы вы поступили, если бы вас долгие месяцы свои же подвергали унижениям, мучили, морили голодом? Моему мужу было уже все равно, что с ним будет...
- Поверьте, я вам ничем помочь не могу...
- Ну что же, мы ехали в СССР искать правду. Оказывается, и здесь ее тоже нет, - говорю, а сама чувствую, пол начал уходить у меня из-под ног.
- Постойте: вы сказали, что его брат погиб на фронте? А вы не могли бы прислать мне справку из военкомата, подтверждающую ваши слова? Но не стройте больших надежд. Я не всесилен. Обещаю, что попробую добиться пересмотра дела. Но решаю не я один.
Не помню, как добиралась домой, как послала эту справку.
Прошло 4 с лишним месяца... Наконец, получаю извещение, что 13 февраля 1946 г. мой муж полностью реабилитирован. До конца своих дней не забуду майора юстиции Александра Григорьевича Малютина и полковника юстиции Михаила Петровича Малярова.
И. И. Должен вам сказать, что это были весьма суровые годы сталинской эпохи. Думаю, я был один из немногих, кто вышел живым из лагеря в тот период.
Выдали проездные документы, и я отправился в Среднюю Азию за семьей.
Привез жену и сына в Москву и стал оформляться заведующим кости о- туберкулезным отделением в больнице для детей раннего возраста, что на станции Битца под Москвой. Проработал там около трех лет.
В это время опять начались репрессии - сначала было "дело космополитов", потом "дело врачей". Многих знакомых взяли. И я ждал каждую ночь, что за мной придут. Ведь ко всему прочему я - бывший политзаключенный.
П. Ю, У нас было несколько настоящих друзей. Они в один голос говорили нам: уезжайте куда-нибудь в глушь, и чем скорее, тем лучше. Мужу помогли перевестись в костно-туберкулезный санаторий, который находился в Кирицах Рязанской области.
Но и в Кирицах не чувствовали себя в безопасности. Муж приходил с работы и от усталости падал замертво. А я спать не могла, садилась в кресло и ждала, что за ним придут. Ждала год, два. Увы, тогда уже настоящий животный страх поселился в наших душах. Мы ни с кем не общались. И только когда по радио объявили, что 5 марта 1953 г. Сталин умер, я вздохнула с облегчением. Знала - что-то наверняка изменится к лучшему. И действительно, наша жизнь пошла по другому руслу.
КОРР. Полина Юльевна, что позволило выжить вам и мужу и не сломаться?
П. Ю. Он никогда не терял веры. И даже в тех страшных лагерных условиях он находил в себе силы работать, а главное - любить людей, служить своему врачебному долгу.
Мы выжили и благодаря тому, что встречали на своем пути очень хороших людей. В самые тяжелые времена, когда посадили моего мужа и я осталась с 8-месячным ребенком на руках, я находила поддержку у окружающих. И того, как мне помогли, забыть невозможно, так же как, к сожалению, нельзя забыть и подлецов.
КОРР. Израиль Исакович, а как был отмечен ваш многолетний труд?
И. И. Вы имеете в виду правительственные награды? У меня их нет. Но пусть это вас не волнует. Главная для меня награда - это вылеченные дети.