...Теперь про обстановку. Сначала скажу, что, пользуясь оказией, посылаю вам письмо из Ростова. Всякая переписка с родными - дело щекотливое. Изредка, два-три раза, еще ничего, но часто... берут на заметку.
...В нашей станице сейчас три лавки. Из них в первой имеются признаки мануфактуры (сукно, шерсть), но из легкой материи нет ни аршина. Покупать можно 2 - 3 раза в году. Всегда на все и всюду очередь и норма. Красота! Ни о цветах, ни о сортах уже тут не думай. Лопай, что дают.
Если бы вас, свежих людей, окунуть в наш рай, то на вас нашел бы столбняк от всех наших прелестей. В городе с зимы хлеб дают по карточкам - 1 фунт, только гражданам, а "лишенные", коих весьма изрядно, могут питаться манной небесной. Ни хлеба, ни муки на рынке нет. Казак за торговлю мукой на базаре предается бойкоту. Предается суду, ссылается, а имущество конфискуется за то, что переработал свой хлеб и сбыл на базаре мукой.
Хлеб зерном, кроме нормы на людей и лошадей (птица, собаки, свиньи у нас теперь не едят!), подлежит сдаче государству по ценам, которые оно само устанавливает. Всю зиму и весну у нас беспрерывно сидят продовольственные агенты по сбору хлеба. Дошло до того, что собирают по чашке муку, по фунтам зерно, фасоль, и если у кого будет обнаружен излишек зерна или муки (хотя бы 2 - 3 пуда), предают суду: тюрьма и ссылка. Притом такие чудеса! Выбирается группа более зажиточных в хуторе, и хуторская же власть им определяет (сколько Бог на душу положит) - подай сюда двести, туда триста-четыреста пудов, а у них-то весь урожай был не больше.
Если нет хлеба, значит, конфискуется имущество на сумму в пятикратном размере из расчета цены хлеба. Так у нас пока конфисковано имущество с домами у трех...
Богатеть у нас теперь нет охотников, ибо это сулит мало прелестей. Земли много пустует, скот не разводят, с свиньях и птице где уж там думать, когда людям жрать нечего. В чем же секрет голода? А в том, что весь хлеб неизвестно куда девается, хотя нам говорят, что никуда за границу не вывозится. И это ведь ужасно! Своих морят голодом, делают нищими, а загранице продают.
При такой тяжелой налоговой системе народ не хочет работать, ибо от труда своего он ничего не получает. В наших местах от прежней запашки пустует 60%. Сеют по 3 - 5 - 6 - 8 десятин середняки, и нет выше 20 - 25 дес., у кого большая семья, ибо нанять работника нельзя. Страна пришла в упадок.
Режим ужасный, беспощадный. У людей не стало ни радостей, ни светлых надежд. Все угрюмы, печальны. Каждый бьется, а толку нет. Не знают ни праздников, ни старого родства, гостеприимства. Все сжалось, забилось в нору, а кругом всюду "глаза и уши". Опричников так много, что и в семье язык держать нужно на привязи.
И, может быть, теперь понятно станет вам мое решение уйти отсюда навсегда, чтобы не видеть этого кошмара.
Я имел крепкие нервы, твердое убеждение, упрямую волю, но теперь потерял все. А когда-то была надежда, охота работать на благо родины, чтобы чувствовать себя и человеком, и гражданином одной общей семьи - отечества. Но мы - "отверженные", и нас таких тысячи легионов...
14 августа 1929 г.
Это письмо неизвестного родственникам за границу до адресата не дошло. Как, впрочем, и сотни подобных писем. 60 с лишним лет они пролежали в спецархиве.