25 лет назад я служил в армии. Помню, как нас, молоденьких салажат, до одури муштровал на плацу толстомордый сержант Уткин. Километры, десятки километров мы наматывали по кругу строевым шагом и при этом должны были во всю глотку орать неимоверно популярную тогда песню "Не плачь, девчонка", которую исполнял Эдуард Хиль. Если бы кто только знал, как мы ненавидели тогда и наш плац, и нашего сержанта, и эту чертову песню...
И вот прошло столько лет, я сижу перед Эдуардом Анатольевичем Хилем и рассказываю ему эту историю. Он смеется. По-доброму, весело, от души.
- Да-а, не от вас первого слышу об этом. Зато сейчас, когда эти ребята, которым чуть за сорок, приходят на мои концерты, они обязательно просят исполнить "Не плачь, девчонка". И поют вместе со мной, и у многих слезы на глазах...
Кровь на зеленой траве
- ЭДУАРД Анатольевич, на днях, 4 сентября, вам исполнилось 70 лет. От лица всех читателей нашей газеты поздравляем вас с юбилеем. А беседу нашу хотелось бы начать с истоков, с вашего детства. Вот рос маленький мальчик, рос и...
- Осознанно помню себя в начале войны. Мне тогда было шесть лет. Немцы наступали, и всех детей (тогда не было брошенных, как сейчас) отправляли глубоко в тыл. На всю жизнь запомнил: кровь на зеленой траве. Очень много было раненых: безногих, слепых, безруких. Их, так же, как и нас, малышей, везли в глубокий тыл. В дороге нас почти не кормили, даже вода была не каждый день, и эти израненные солдаты делились с нами своими пайками. Потом когда приехали на станцию Беково Пензенской области (в одном из флигелей старого господского дома обосновалась детвора, в другом - госпиталь), мы, 5-7-летние мальчишки и девчонки, "отплатили" им: устраивали самодеятельные концерты, пели, танцевали, читали стихи...
Однажды я нашел авторучку, и она взорвалась у меня в руке (как потом стало известно, немцы не гнушались разбрасывать подобного рода "игрушки"). Меня привели в госпиталь - два пальца буквально болтались на честном слове. И тут я увидел, как одному матросу перепиливали ногу. Двое держали за руки, двое за ноги, еще один влил ему в рот стакан спирта - и... жуткий звук пилы. Это не фильм ужасов, я все это видел своими глазами. А вдоль длинной шеренги коек шел главный врач и отдавал распоряжения: этого на операционный стол, этот сейчас умрет... Заметил меня: "Ну, что же делать, раз так случилось, сейчас отрежем пальчики". И тут я поднял такой крик: "Не дам резать пальцы, и все тут!" - что врачи отступили. Не было ни обезболивающих, ни бинтов, разорвали какую-то простыню, перебинтовали, и каким-то чудом все обошлось...
Потом тех, кто был постарше и кому на следующий год идти в школу, перевели под Уфу. Там я узнал, что такое настоящий голод. Мы все мечтали заболеть: бегали босиком по снегу, ныряли в ледяную прорубь (больным давали сахар и белый хлеб), но никто почему-то так и не заболел. Всем без исключения снились довоенные белые французские булочки. Почему именно они - бог весть.
Когда меня нашла и приехала забирать мама, я был дистрофиком и не мог самостоятельно двигаться. 25 километров до станции она несла меня на себе. Мама привезла с собой конфеты, шоколад, печенье. А я взглянул на всю эту роскошь, и единственное, что смог прошептать: "А хлеб у тебя есть?"
По дороге на станцию мы встретили древнюю-древнюю бабушку. Она подошла к маме и сказала: "Милая, не плачь, была бы кожа да кости, а жирок нарастет". И налила мне стакан парного молока. Впервые в жизни я попробовал парное молоко. Многое тогда для меня было впервые: молозиво - молоко из-под коровы, которая только-только отелилась, жаренные на сале драники... Всем этим меня откармливали в деревне Беленки Смоленской области, где жили мои дедушка с бабушкой...
Прорезался голос