Это я-то благонадежный?
АДМИНИСТРАТОР Театра на Таганке выдает мне пропуск на премьеру спектакля "Десять дней, которые потрясли мир". При этом шутливо замечает: "Вы - режиссер "Беларусьфильма", человек благонадежный..." Заметив мой недоуменный взгляд, поясняет: "Будете сидеть рядом с исторической личностью". Я понимающе улыбаюсь, а сам думаю: "Это я-то благонадежный, которого именно как неблагонадежного изгнали с телевидения из-за пражских событий?"
...Звенит третий звонок, и я уже сижу на своем месте в восьмом ряду партера. Два кресла слева от меня пустуют. Как только гаснет свет, неожиданно по залу проносится шепот: "Молотов... Молотов..." Чей-то голос добавляет: "Смотрите, Жемчужина..." Вижу, как суховатый, среднего роста человек в сером костюме пробирается к своему месту. Следом за ним двигается худенькая, выцветшая женщина с гладко зачесанными волосами. Ее лицо покрыто глубокими морщинами. Да, это действительно они: Вячеслав Михайлович Молотов и его супруга Полина Семеновна Жемчужина.
Как только они подходят к своим местам, я невольно приподнимаюсь. Молотов смотрит на меня, слегка кивает и опускается в кресло. Я чувствую, как дрожь пробегает по моему телу, боюсь шевельнуться. Никогда бы не подумал, что буду сидеть рядом с такой важной персоной и наши локти будут соприкасаться.
Все враги уродливы
ВЛАДИМИР Высоцкий, игравший в пьесе роль солдата, обращаясь к зрителям, произносит: "Братцы, как не было правды раньше, так нет ее и теперь".
Зрители восторженно аплодируют, и большая часть сидящих в зале оборачивается в сторону Молотова, непременно желая увидеть, как он отреагирует на эти слова. Краем глаза замечаю, как его плотно сжатые губы растягиваются в улыбке. Полина Жемчужина наклоняется к его уху и что-то шепчет. Молотов одобрительно кивает головой, и его лицо опять становится непроницаемым.
Острые реплики, идущие со сцены, принимаются зрительным залом бурно и восторженно. Чета Молотовых по-разному реагирует на них: где-то сдержанно улыбается, а где-то, поддавшись общему настроению, слегка похлопывает.
Антракт. Молотов и Жемчужина остаются сидеть на своих местах, тихонько переговариваясь. Не знаю, что меня дергает за язык, но я вдруг обращаюсь к Молотову:
- Простите, Вячеслав Михайлович, не кажется ли вам, что отрицательные персонажи слишком утрированы?
Молотов смотрит на меня ледяными глазами. Мне становится неловко. Я понимаю, что мои слова прозвучали как детский лепет. Наконец он, сдвинув брови, изрекает: "Все враги уродливы..." Отворачивается, продолжает разговаривать с женой. Но я не сдаюсь. Набравшись смелости, указываю на свою программку и нерешительно произношу:
- Вячеслав Михайлович, простите за нескромность. Можно ваш автограф... на память?..
Он снова смотрит на меня, в его карих глазах отражается любопытство. Слегка наклонившись, полушепотом спрашивает:
- А вы не боитесь? Ведь я человек опальный...
- Что вы, Вячеслав Михайлович, ваш автограф на всю жизнь останется для меня дорогим воспоминанием!
Тогда Молотов вынимает ручку с золотым пером, берет мою программку, подкладывает под нее сумочку Полины Семеновны и коряво выводит: "В. Молотов".
Каким ты был, таким ты и остался
НАЧИНАЕТСЯ второе действие. Спектакль продолжается, я постепенно успокаиваюсь, но невольно вспоминаю свое недавнее прошлое: то время, когда я был репрессирован и отбывал наказание в Воркутинском лагере. Там я познакомился с интересным человеком, хорошо знавшим Молотова, Иваном Михайловичем Гронским. До своего заключения он был помощником Сталина по культуре. Одно время являлся редактором газеты "Известия". В лагере Гронский вел себя "правильно": не роптал, не обижался, считал, что его арест - дело рук "врагов народа". И мне, восемнадцатилетнему юноше, посоветовал написать прошение о пересмотре моего дела на имя Молотова. Ведь Молотов - рука Сталина.
- Что толку. Моя мать писала прошение о помиловании Калинину, Швернику, Георгадзе. Ответ один: виновен.
- Ты должен сам стучаться во все двери, - убеждал меня Гронский.
С его помощью я составил прошение о пересмотре дела на имя Молотова. А через пару месяцев вызвал меня к себе лагерный "кум". "Почему нарушил режим? - зло спросил он. - Минуя администрацию лагеря, передал через освобождающихся просьбу о пересмотре дела... Ты, я вижу, из молодых да ранних... Не зря сидишь... Это подтверждает и ответ из канцелярии Молотова... За нарушение режима - трое суток карцера!.."
А теперь, по иронии судьбы, я сижу рядом с тем, на чье имя писал прошение о пересмотре моего дела, и мы вместе смотрим спектакль по мотивам книги Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир". И я вдруг понимаю, что Молотов, невзирая на исключение из партии, остался прежним - он твердо убежден, что сталинские репрессии были правильны и необходимы!
Окончился спектакль, долго звучали аплодисменты. Публика стоя приветствовала актеров, режиссера Юрия Любимова и его, Молотова, как участника тех страшных событий, потрясших мир. Администратор почтительно произносит:
- Машина подана, Вячеслав Михайлович!
- Доброго вам здоровья, - желаю я обоим.
Молотов кивает и незаметно пожимает мою руку. Почти один я остаюсь в пустом зале. Рассматриваю театральную программку с красным бантиком в верхнем углу. Изучаю корявую подпись Молотова и улыбаюсь: "Ах, Вячеслав Михайлович, если бы мне получить этот автограф хотя бы лет двадцать назад. Может быть, что-то и изменилось в моей жизни. А теперь?.."