Автора романов "Блокадная книга", "Зубр", "Искатели", "Иду на грозу", "Бегство в Россию", "Однофамилец" Даниила ГРАНИНА часто называют образцом чести, нравственным эталоном эпохи, совестью нации. Даниил Александрович считает все это сильным преувеличением. "Моя жизнь полна грехов. Был грешен и хочу грешить и дальше", - шутит 85-летний классик российской литературы.
Есть ли у нас идея?
- ДАНИИЛ Александрович - вы ветеран Великой Отечественной войны. С каким настроением готовитесь к встрече 60-летия Победы?
- А я не готовлюсь. Чего я должен готовиться? Ожидать ожидаю, как и все наши граждане. Но никакой специальной подготовки не веду.
- Мы получаем очень много писем от ветеранов, читая которые складывается картина, что настроение у большинства из них совсем не праздничное. В первую очередь это связано с монетизацией и реформой ЖКХ. Один наш читатель даже написал: мы этот праздник снова встречаем со слезами на глазах, только теперь это отнюдь не слезы радости.
- А в чем дело? Что конкретно они имеют в виду? Ветеранам увеличили пенсии...
- Которые даже близко не компенсируют отобранные у них льготы.
- Я вам так скажу: с ветеранами, участниками войны бесчеловечно начали обращаться практически сразу же после победы. Отменили доплаты за ордена и медали, инвалиды войны получали гроши, освобожденные из плена вообще считались людьми второго сорта... Это все было в сталинское время. Именно тогда начались безобразия в отношении участников войны.
А сейчас... Основания для недовольства и печали, конечно, есть. Но нельзя не замечать и то хорошее, что было сделано для ветеранов за последние годы. Другое дело, что их уже так мало осталось, что власть могла бы помочь им гораздо более существенно.
- Известно, что вы вступили в партию в 1942 году на фронте. Каково ваше отношение к идеям коммунизма сегодня?
- Совершенно другое. Сейчас к партии коммунистов я не имею никакого отношения. А тогда, в январе 42-го года, было отчаянное положение. Я был на Ленинградском фронте и не думал, что Ленинград выстоит. А раз уж все равно суждено погибать, то лучше во имя идеи. Другой идеи не было.
- А сейчас есть? У вас? У страны?
- К сожалению, сейчас только одна идея - обогащайтесь кто как может. Вот какая у нашего общества идея. А моя личная идея - сохранить порядочность, честность, интеллигентность. Такие вот простые вещи...
"За Родину! За Сталина!" - никто не кричал
- ВЫ УШЛИ на фронт добровольцем, хотя работали на Путиловском заводе и имели бронь, освобождавшую от призыва.
- Не хочу говорить о долге, патриотическом порыве. Эти слова и чувства понятны представителям моего поколения. А нынешней молодежи вряд ли возьмусь растолковывать, почему записался в народное ополчение и попал в окопы с бутылкой зажигательной смеси в руках. У меня даже винтовки не было, не говоря уже про автомат, но я шел вперед и без колебаний умер бы за родную страну. Хотя умирать, конечно, не хотелось...
- А "За Родину! За Сталина!", Даниил Александрович, кричали?
- Не только сам не кричал, но ни разу ничего подобного не слышал. Поднимаясь в атаку, люди орали от страха, себя подбадривали, врага испугать старались. Одни матерились, другие вопили "Ура!", третьи молились, четвертые вспоминали родных...
- Многие до сих пор убеждены, что, если бы не гений Верховного главнокомандующего, мы бы войну не выиграли.
- Однажды мы выпили с соседом по землянке, и он вдруг заговорил, что не понимает сталинских слов о вероломности Гитлера, о внезапности нападения фашистов, якобы и предопределивших их успех на первом этапе войны. Мол, а где же наша разведка, где сталинские соколы, которые с воздуха должны были все увидеть и доложить в Кремль? Вопросы наивные, но я тогда подумал: а ведь и правда, странно все получается...
Долгое время мне казалось, что только на нашем участке фронта не хватает танков, орудий и самолетов, а везде они есть. Но постепенно я прозревал все больше и больше. Приступы сомнений, критического отношения к поступкам и словам Сталина стали повторяться, учащаться. А когда мы вошли в Германию, я совсем загрустил. Оказывается, загнивающий капитализм выглядел совсем не так, как нам о нем рассказывали.
Смерть вождя была личной трагедией
- КОГДА Иосиф Виссарионович умер, плакали?
- Смерть вождя казалась мне катастрофой, личной трагедией. Удар был невероятный. Услышав по радио страшную весть, я тут же отправился на Дворцовую площадь Ленинграда - она тогда называлась площадью Урицкого. Все огромное пространство было заполнено рыдающим, растерянным, потрясенным народом. Никто не проводил митингов, не произносил речей - нет. Люди интуитивно собрались вместе, чтобы заслониться, спрятаться от горя. Слишком страшно, жутко казалось остаться в такую минуту одному.
С Дворцовой мы с женой пошли на Московский вокзал, я хотел во что бы то ни стало поехать в столицу и лично проститься с вождем, участвовать в похоронах. Билетов, разумеется, не оказалось, пробиться в Москву было невозможно... Я не мог представить, как жить дальше, что делать, во что верить. Внутри сидело ощущение, будто мир рухнул, всему пришел конец. Сталин умер! Пока это не случилось, почему-то никому в голову не приходила банальная мысль, что он, как и любой другой, смертен, что тело его бренно. Наверное, это результат работы советской пропагандистской машины, не допускавшей отношения к Сталину как к равному. Он был высшим существом, богом.
- А через несколько лет случился ХХ съезд партии и знаменитый доклад Хрущева, развенчавший культ личности...
- Полагаю, что от Хрущева потребовалось колоссальное мужество, чтобы осмелиться на антисталинский доклад. Без сомнения, это был героический поступок. Хрущев разрушил культ, который строился, казалось бы, на века. Я не историк и могу говорить только о собственных ощущениях. В 56-м году я пережил настоящий шок.
Возвращение к тоталитаризму невозможно