Эти рассказы написаны не для газеты. Владимир Васильевич Вычуров писал их для своей внучки - "чтобы помнила о том, что было с дедом". В них - правда о войне, какой увидел ее малыш в 41-м. В них - правда воспоминаний, умудренных опытом нескольких прожитых десятилетий. Правда, высвеченная в памяти яркими красками детства...
Но по прошествии времени домашние страницы стали частью истории. Истории Великой Победы.
Приехал фотограф!
Летом 1944 года (еще где-то на западе шла война) к нам в деревню Моршнево из Рыльска приехал на телеге фотограф с треногой и аппаратом. Вместо правой ноги у фотографа был протез в виде некрасивой деревяшки, расширяющейся к колену. Но это не мешало ему быть подвижным и веселым. Боже, что тут началось! Особенно среди детей и подростков: все захотели иметь фотокарточки. Мы забыли даже о минах, патронах, толовых шашках - своих любимых "игрушках", которые остались от немцев.
Местом съемки фотограф облюбовал сохранившуюся стенку единственного кирпичного дома в центре деревни. Дом назывался Володиным по имени его дореволюционного владельца. Эта стена хорошо освещалась солнцем почти весь день. На нее фотограф повесил экран из тонкого брезента, чтобы создать соответствующий фон. Остальные стены были разбиты снарядами год назад, когда деревню обстреливали наши войска, расположившиеся на левом берегу реки Сейм. А по правобережным селеньям, в том числе и по нашей деревне, проходила передовая линия немецкой обороны. Это был кусочек центральной части Курской дуги в 12 км к югу от города Рыльска...
Весь день с шутками-прибаутками работал фотограф: "Не дергайся, как контуженный! Замри! Смотри сюда, сейчас вылетит птичка". И он ловко то снимал, то надевал на объектив аппарата черный, кожаный чехольчик. Вся ребятня приоделась в свои лучшие одежды: штаны, рубашки, кепки. У многих не было ботинок: летом-то бегали босиком, до самых холодов, а зимой - валенки. Тут же на фотолужайке переодевались и обувались в ботинки тех, у кого они были. А Валя, мой старший брат, принес гармонь, которая у нас уцелела, потому что была надежно спрятана в коровьем хлеву, и немцы ее не нашли. Вот и стоим мы в лучших своих нарядах и смотрим, не мигая, из того далекого времени на ныне живущих детей и внуков, как бы спрашивая: "А знаете ли вы как жили-были ваши дедушки и бабушки, когда были детьми?".
Мне "четтёлтый" год
Уже осенью 1941 года мы оказались в немецкой оккупации. Вплоть до февраля 1943 г. в деревне было более-менее спокойно. Войск никаких не было. Даже работала Волобуевская семилетняя школа (в соседнем селе), где учился Валя. В учебниках потребовали замазать портреты Ленина, Сталина. Жители оставались в своих хатах. Носителями новой власти были полицаи из местных, из своих. Но они иногда были еще более жестокие, чем немцы. Всех коммунистов переловили. Правда, у нас их почти не было. Расстреляли около нашей хаты лесника, проводили обыски - искали оружие. Был обыск и в нашей хате: искали папино ружье. Папа был охотником, и до войны бывал в Моршнево с ружьем, в дни отпуска охотился на уток. Дедушка спрятал ружье под застреху (на чердаке хаты). Не нашли, а копали совсем рядом. Если бы нашли, то всех расстреляли, такой был немецкий приказ. Но в целом было тихо. Колхоз ликвидировали, людям раздали землю, и они ее обрабатывали. Летом 1942 года мне был четвертый год. Я помню, как мы с Валей ехали на возу вики с горохом, сидели на этой зеленой массе, с гордостью посматривая на всех свысока, а вел за узду лошадь дедушка, бабушка шла рядом. Это самые первые кадры моих детских воспоминаний. Помню, как на Покров день, 14 октября этого же года, у нас были гости. Сидели за столом, выпивали, закусывали. Сидели на длинных лавках, а длинное-предлинное льняное домотканое полотенце от бабушкиного приданого служило салфеткой. Гости просили меня станцевать, спрашивали, сколько мне лет. Я топал ногами (это был танец) и отвечал: "Мне четтёлтый год". А бабушка поправляла: "Ну, какой же четтёлтый, тебе уже четыре года без трех дней". В Моршнево Покров день - престольный праздник, и в гости приходили родственники и знакомые из соседних сел, где этот праздник не был престольным. Эту веками устоявшуюся традицию не сломала даже война.
Чудом остались живы
После того как фашисты потерпели сокрушительное поражение под Сталинградом, к концу февраля 1943 года их войска появились в наших краях.
В марте немцы, вернее, мадьяры (венгры) начали выгонять жителей со всех сел и деревень со своей передовой линии, в ближайший тыл, село Сухое. Всех, кто не подчинялся или замешкался, или убегал - расстреливали. Наша семья (дедушка, бабушка, мама, Валя и я), чудом остались живы.
Когда убегали от мадьяров, хотели спрятаться в чьем-то подвале в соседнем селе Волобуево. Но в нем уже было много людей, некуда было приткнуться. И мы побежали дальше. А тот подвал мадьяры забросали гранатами. Отовсюду слышались выстрелы, автоматные очереди, взрывы снарядов. На улице в Волобуево лежали убитые.
Какое-то время мы и несколько других семей прятались в окрестных небольших лесах и оврагах в километре от своей деревни, думали, что все это скоро кончится. Было холодно, голодно и страшно. Соорудили кое-какие шалаши, получился лагерь. Обитали в нем женщины, дети и единственный мужчина - наш дедушка. Однажды к нам нагрянул немецкий патруль, человек 5-6 с автоматами наизготовку. Что-то кричали. Они прочесывали местность, видимо, в поисках партизан. Мы уже прощались с жизнью, бабушка крестилась, обратив лицо к небу: "Господи милостивый, прости и помилуй нас грешных". Немцы увидели у мамы вставной золотой зуб, хотели выбить его. Но бабушка бросилась на защиту своей дочери, крича: "Бронза это, бронза!".
То ли бабушкин крик помог, то ли немцы подумали: действительно, откуда в этой глуши у какой-то старухи может быть золотой зуб? И они оставили маму в покое. Маме в то время было 29 лет, она выглядела молодо и привлекательно. Но бабушка, как только в деревне появились немцы, закутала маму в рваные одежды. На голове у нее был старый-престарый платок, завязанный по-старушечьи. А зуб она вставила, действительно, золотой, когда перед войной жила в Москве. Немцы перерыли все наши пожитки, искали оружие, ничего, конечно, не нашли и, взяв с собой дедушку, повернули назад. Все женщины, как по команде, завыли в плаче, но бесполезно, дедушку увели. В Моршнево его долго допрашивали, думали, что он партизан. Дедушка всю жизнь носил большую, красивую, окладистую бороду и выглядел стариком, хотя ему тогда было 55 лет. Немцы, видимо, поняли, что никакой он не партизан, но приказали переводчику, немцу, говорившему по-украински, увести его подальше и расстрелять. Когда они подошли к лесу, немец сказал дедушке: "Тикай до лису", - и выстрелил в воздух. Ни жив, ни мертв, дедушка вернулся в лагерь.
Остальное - моё!
Есть в нашем лагере было нечего. Бабушка, прячась от немцев, ходила в деревню, чтобы принести оттуда чего-нибудь съестного. Иногда это была картошка или капуста, добытые в чьем-либо погребе, куда легче было проникнуть незамеченным. Однажды бабушка, Валя и соседка Нюся пошли в очередной раз за едой. Вышли они из кустов к колодцу, что стоял на краю деревни, решили достать воды. Здесь же, чуть повыше, стояла хата дедушки, куда можно было пройти незамеченными через верхний огород и сад, а во дворе был вожделенный погреб. Колодец хорошо просматривался от крайних хат, где стоял немецкий часовой, охранявший передовую их обороны. Часовой увидел троих нарушителей и начал стрелять по ним. Они побежали по оврагу в кусты, но Нюсю настигла пуля ...
Становилось все хуже и хуже, мы голодали, мерзли. Иногда бабушке удавалось сварить кое-какой суп. Ели мы его из общей большой миски, потому что другой посуды у нас не было. И когда в миске оставалось еще довольно много супа, я кричал: "Остальное - моё!" И мои дорогие дедушка, бабушка, мама и Валя прекращали есть.
Мы наелись и повеселели
Наконец, стало совсем невмоготу: или поумираем с голоду, или придут мадьяры и всех перестреляют. Не помню как, но мы все же оказались в селе Сухое. Оно раскидано среди холмов и оврагов. В нем много улиц и дворов, раз в 5 оно больше Моршнево. Село почти не пострадало от войны, разве что у некоторых немцы отобрали коров и другую скотину, но не у всех, не успели. А разрушений никаких не было.
Приютила нас в своей хате тетя Настя. Наконец-то мы наелись и повеселели. А вскоре мама нашла себе работу. Она умела хорошо шить одежду. Этому ремеслу она обучилась еще подростком у своей мамы, нашей бабушки. Местные жители дали ей швейную машинку фирмы "Зингер", правда, старую, но исправную, и завалили заказами на пошив платьев, пиджаков, брюк. И работа закипела. И днем, и ночью тарахтела машинка. Маме помогала бабушка. Но ей было некогда, надо было хлопотать, чтобы приготовить еду на всю семью. Расплачивались с мамой продуктами. У нас появились молоко, сало, яйца. Тут уж мы совсем повеселели!
Снова в своей деревне