ЛЕНА пришла устраиваться к нам на работу, и, пока я просматривал ее документы и рекомендации, она в упор смотрела на меня, не думая стесняться или нервничать. Ее жадные и очень нескромные глаза гипнотизировали и притягивали, поэтому не взять ее к себе в помощники я не смог. Жалеть об этом мне не пришлось: любое мое поручение девушка выполняла с таким энтузиазмом, что очень скоро я стал чувствовать себя на работе, как дома, так она за мной мило ухаживала: делала кофе, смеялась моим шуткам, молчала часами, когда я был не в настроении, моталась на другой конец города с поручениями. Мне недавно исполнился 31 год, и я уже успел жениться, обзавестись ребенком и развестись; Лена же была младше меня на 7 лет, и рядом с ней я чувствовал себя большим, сильным и незаменимым. Как бы по-хамски я ни разговаривал и ни вел себя, Лена сохраняла готовность услужить. Для меня это было в новинку. Я так сильно привык к ее ненавязчивым хлопотам и постоянному присутствию, что чуть с ума не сошел, когда она заболела. Целый день чувствовал себя потерянным, говорил невпопад, грубил подчиненным, терял важные документы, и все это только из-за того, что ее не было рядом. Узнал номер больницы, приехал с букетом и апельсинами и, увидев ее бледное, осунувшееся лицо, понял, что она мне очень дорога. Взглянув на меня, Лена заплакала и сквозь слезы сказала: "Ты, конечно, можешь уволить меня за это... Но я люблю тебя. И с этим уже ничего не поделаешь". Она вышла из больницы, и мы начали встречаться. Наша любовь и отношения хоть и были взаимными, но строились на том, что я хотел, а она выполняла. Причем так решила именно она. На работе Лена сдувала с меня пылинки и ничего для себя не просила (повышения, прибавки к зарплате и др.), хоть и была моей девушкой. Казалось, что смысл ее жизни сводился к тому, чтобы делать мне приятно, удобно, хорошо - и в офисе, и дома. Сначала я чувствовал себя несколько неудобно из-за того, что она меня чуть ли не на руках носит, но, заглядывая в ее любящие глаза, понимал, что Лена счастлива. И единственной причиной ее счастья был я. Мне это нравилось. Когда мы оказывались в кровати, она вставала передо мной на колени, расстегивала кофточку и спрашивала, что я хочу, чтобы она сделала. Я выдумывал что-нибудь "эдакое" - и она это выполняла. Ее добровольное рабство сделало меня настоящим барином, и иногда я спрашивал сам себя, есть ли что-нибудь, на что она не согласится. Однажды вечером мы сидели обнявшись, и вдруг я почувствовал, что безумно хочу сделать ей больно, такая Лена была тихая и ласковая. Спросил, не против ли она, и, к моему огромному удивлению, Лена сама взяла мою руку и стала бить себя по щекам. Меня возбуждала и сводила с ума такая покорность, и я стал бить ее сам - по лицу, по груди, по ногам. Она улыбалась и говорила: "Тебе нравится? Значит, бей меня до крови... со всей силы. Ведь я твоя собственность. Я твоя вещь". Иногда я заставлял ее ползать на четвереньках по комнате, лизать мне ноги, ходить по дому голой в туфлях на высоком каблуке. Не думайте, что я по натуре садист или извращенец. Я любил Лену и давал ей возможность унижаться ради меня и получать от этого удовольствие. Она была не совсем нормальной, и рядом с ней я чувствовал себя таким же. Девушка никогда меня ни о чем не спрашивала и не ревновала, но как-то раз, застав у меня в кабинете бывшую жену, она бросилась бежать по коридору, посмотрев на меня перед этим, как на палача. Вечером я увидел, что все руки у нее порезаны лезвием, плечи и шея исцарапаны до крови. Она молча смотрела на меня, и я чувствовал, что виноват, хотя ничего плохого вроде бы не сделал. Начал бояться оставлять ее одну, ведь она могла с собой что-нибудь сделать. Продолжая любить Лену, я понял, что мы должны расстаться, иначе она не выживет, сгорит, истощится от бушующих в ней чувств. Ради ее безопасности и здоровья, ради будущего с другим человеком, который не будет иметь над ней такую власть, как я. Другой мужчина вряд ли отказался бы от готовой на все рабыни, но я боялся того, что могло с ней случиться. Сказал, что возвращаюсь к жене, потому что сын не должен расти без отца, и попросил ее уволиться и уехать. Она сделала все, как я сказал, - молча, покорно, и больше мы с ней не виделись. Я страдал и плакал, как ребенок, потому что продолжал любить ее. Эта жертва далась мне очень тяжело, но я был готов к ней. Потому что больше остального хочу для Лены счастья. Ведь по сути любовь - это жажда отдавать, а не брать. Я не мог взять ее свободу, жизнь, молодость, поэтому предпочел лишить себя ее любви. И единственный, кто сможет упрекнуть меня в этом, - это только я сам.
Владимир, С.-Петербург