"Сейчас в моде разухабистые заголовки, выхваченные из текста. Например, я говорю: "Такое чувство, словно в груди у меня встает солнце!" А в газете крупно: "У меня встает". Потом я протестую, а мне в ответ: "Но ведь говорили же". Говорил... М-да..." Так началась наша беседа с Александром КАЛЯГИНЫМ.
Сейчас он руководит театром "Et cetera", который все называют "театром Калягина". Недавно Калягин поставил мольеровскую пьесу "Лекарь поневоле", и мне вспомнилась сакраментальная реплика одного из персонажей: "Кой черт меня понес на эту галеру?"
- Саша, а ты не чувствуешь себя тем персонажем?
- Когда-то горевал, взявшись за СВОЙ театр. На душе становилось муторно, руки опускались, и, конечно, задавался вопросом: "А на кой черт мне все это нужно?" Играл бы себе спокойно... Я ведь в Ленкоме сыграл, в спектакле "Чешское фото" - недавно была премьера, во МХАТе продолжаю работать: роль предлагают. Меня и преподавать зовут... Но в руководство театром втягиваешься. Маховик запущен: идет строительство сцены, зала, гримерных...
Хочется все делать постепенно, по правилам, но как время-то бежит, а мне уже пятьдесят три...
- А с кинематографом как у тебя сейчас складываются отношения?
- Никак. На "Мосфильме" есть у меня комната, на которой висит табличка "Режиссер-постановщик А. Калягин". Я думал, Кинокомитет России даст денег на фильм по сценарию Анатолия Гребнева "Большой спорт". Я должен играть главную роль. Сценарий - трагикомедия. Он получил премию имени Эйзенштейна. Но денег нет.
Я иду к спонсорам. Те произносят милую фразу: "Подождите, сейчас деньги ушли на оплату - на зарплату, и вообще, Александр Александрович, поговорим после третьего июля". Такое впечатление, что после третьего июля Солнце будет крутиться вокруг Земли и все будет наоборот.
- А в фильмах других режиссеров тебе сниматься пока что не светит?
- Нет, мне не предлагают сценариев. И я не жалею. Потому что не вижу на экранах хороших фильмов. Раньше, бывало, смотришь кино и думаешь: "Ах, черт, моя роль!" Сейчас, клянусь, нет ни одной "завидки". За исключением фильмов Никиты Михалкова. Наоборот, думаю: "Как хорошо, что мимо меня плывет этот корабль - нынешний отечественный кинематограф". Участвовать в этой бредятине, в которую превратился отечественный кинематограф, мне просто не хочется.
А самое безобразное: наш брат кинематографист идет на поклон к министру и просит денег на кинематографическое фуфло - фестивали! Миллионы долларов! Московский международный, "Кинотавр". Их организуют милые, хорошие люди. Но я хотел бы им посоветовать: займитесь делом!
- Судя по твоим актерским работам, ты обладаешь острым чувством юмора. Это спасает тебя от отчаяния?
- Да, я часто дурачусь. Иногда устраиваю домашний театр своим близким, друзьям, среди которых могу расслабиться. Но это у меня в крови. Нельзя сказать, что я таким образом убегаю от трудностей жизни. Наоборот, чем мне хуже, тем больше дурачусь.
- Твои близкие это знают?
- Жена знает.
- Ладно, давай о приятном. Что в этой жизни тебя веселит?
- Да вообще веселее стало жить.
- Ты это без иронии?
- Я без иронии. Хотя вчера я так решил, но, к сожалению, тут же увидел на улице нищего. Я это явление понять не могу. Я видел столько нищих после войны, но тогда это было понятно. А этот нынешний ужас...
- Вернемся все же к веселому...
- Да-да... я по методу контраста. Я всегда был интернациональным человеком. Не космополитом, нет, не думай, что я не люблю Родину. Другого места для жизни я просто не вижу. Меня всегда бы тянуло к своему сумасшедшему дому, к своей палате номер шесть. И я с удовольствием вхожу в нее - просто эту радость надо ощутить в дальних странствиях.
Мне действительно нравится наш сумасшедший дом, наш Диснейленд. Тут тебе - комната ужасов, тут - пираты Карибского моря, там тебя обольют, тут поднимут на горку, потом вниз с такой скоростью, что вот-вот сердце выпрыгнет...
- Что в нынешней нашей жизни вызывает у тебя злой смех и над чем смеешься по-доброму?
- Смешны и жалки люди, которых я часто вижу на телеэкране. У них скромный интеллект, но они этого не чувствуют. А говорить сейчас можно все, что они и делают. И поэтому очень хорошо видна их глупость. Особенно когда человек уж слишком павлин. На телевидении одна лысая девица заявляет, что она писает, как мужчина! А Бари Алибасов называет артистов проститутками. Мои студенты часто говорят: "Не мог смотреть, выключил телевизор". Но нельзя выключать! Надо смотреть, как бы ни было противно. Надо видеть этот примитив! Я говорю и о собратьях-артистах, и о политиках.
А над чем смеюсь по-доброму? Над столичным снобизмом. Я сейчас много езжу по стране с гастролями - давно у меня не было таких насыщенных поездок по глубинке. И моя жизнь в Москве, мои мысли, мечты в Москве и все, что я испытываю в двухстах километрах от нее, - это такие ножницы, такое несовпадение! Ничего там не изменилось. А в Москве? Отовсюду только и слышишь: "топ-модель, топ-модель..."
- В чем для тебя главная прелесть актерской профессии?
- Я люблю эту профессию за то, что она... погоди, приступ смеха одолевает... она - для ленивых. Я поработал фельдшером на "скорой", я знаю.
- А все слышишь: "Дико трудная".
- Профессия очень трудная - это само собой разумеется. Но потому и трудна, что - для ленивых. И наш брат актер это подтвердит. И еще - это возможность жить фантазиями. Наш брат ведь и в жизни играет. И хорошо это делает. Между прочим, притворяемся мы с великим наслаждением. Играть в жизни - не меньшее наслаждение, чем на сцене.
- Ну так теперь расскажи, какое наслаждение ты испытывал, играя Ленина.
- Колоссальное. Да и суди сама: пьесу писал Шатров, ставил Ефремов. Самое главное: мы знали, что хотели сказать и для кого. Зрители не видели вождя перед смертью. Он до этого был живым Богом, а тут - человек, уходящий из жизни. За десять минут до смерти увидевший весь свой земной путь: ошибки, просчеты, взлеты, падения, предательство ближайшего окружения. И - одиночество. Мы пытались играть трагедию одинокого вождя. На этом спектакле у меня впервые в жизни был чудовищный зрительный зал. Когда партноменклатура наконец-то разрешила нам играть спектакль и сама же пришла смотреть. Не могу этого забыть. В антракте я вышел со сцены и сказал Олегу Николаевичу Ефремову: "Я не могу играть, они меня выталкивают". Помню сидящих в зале: эти черные костюмы, все мужчины при галстуках. Эти женщины: на головах большие шиньоны. Все они ненавидели происходящее на сцене, они желали видеть другое! Но наслаждение мы испытывали, ибо знали, для какого зрителя играем. Это был зал, который потом "захлопывал" Сахарова. "Хороший" был зал...
- Какой случай свел тебя с актрисой Глушенко? (Евгения Константиновна Глушенко - жена Александра Александровича. - Е. Б.)
- Съемки "Механического пианино". Супругов играли я и моя будущая жена, но на протяжении всех съемок ничего не было. Через полгода я ей позвонил. А на съемках у меня, извини, были другие романы. Женя это видела. Никиту Михалкова считаю шафером.
- Как распределяются роли в семье актеров - людей, вечно играющих? Кто главнее?
- В нашей семье ролей нет. И никто не главнее. Я считаю, женщина - самое совершенное создание, лучшее. Но я несу ответственность за семью. Так меня мама воспитала.
- Расскажи о своих детях.
- Я их обожаю. Ксенечка закончила Московский университет, французское отделение, но живет в Филадельфии. Закончила компьютерную школу по курсу программистики, работает в страховой компании, с английским языком никаких проблем. Конечно, я тоскую. Но рядом сын Дениска, учится в школе, ему шестнадцать лет.
- Ты отговариваешь его от профессионального актерства?
- Нет. Я и Ксанюлю не отговаривал. Я сказал ей: "В состоянии раздрызга в театр лучше не идти". Она ведь у меня однажды спросила: "А что если мне?.." - "Ну, раз ты задаешь такой вопрос, значит, никогда не будешь актрисой". Это же болезнь, одержимость, навязчивость. Сумасшествие!
- Какие люди тебе наиболее симпатичны? Кем надо быть, чтобы стать твоим другом?
- Стать? Да я новых знакомств не ищу.
Беседу вела Елена БЕЛОСТОЦКАЯ.
Галина Волчек. Песня о настоящем Олеге.