ГРУППА певцов: Милашкина, Атлантов, Мазурок, - придя на вечернюю запись своей "Тоски", узнали, что утром началась запись той же оперы с другим составом. Казалось бы, ну и делай свое дело, пой как можно лучше, их же не лишили их работы. Но куда деваться от зависти? Нужно было любыми средствами избавиться от опасных конкурентов. Ухватившись, как за якорь спасения, за высланного уже Солженицына и его "Архипелаг ГУЛаг", пошли они в ЦК партии к тому же Демичеву. К их благородной миссии, почуяв хорошую поживу, присоединились Нестеренко и моя бывшая ученица Образцова. Увидев у себя в приемной рано утром караулящих его приход "трех мушкетеров" и двух "леди", Демичев был несказанно удивлен.
- Чем я обязан столь раннему визиту артистов Большого театра?
Первым выступил тенор - Атлантов, - хватив сразу с высокой фальшивой ноты:
- Петр Нилыч, мы пришли к вам по чрезвычайно важному делу, и не как артисты, а как коммунисты. Мы просим отстранить Ростроповича (Мстислав Ростропович - муж Галины Вишневской. Прим. ред.) от оркестра театра.
- А разве он плохой дирижер? Вы имеете что-нибудь против него как музыканта?
И он в отдельности каждому задал этот вопрос, на что каждый ответил, что музыкант Ростропович великий и дирижер то же самое.
- Так чем же он вас не устраивает?
Тенор, баритон, бас, сопрано и меццо-сопрано, не считаясь со слаженностью ансамбля, заголосили, каждый желая выделиться, кто как может.
- Он поддержал Солженицына своим письмом и тем самым выступил против линии нашей партии... И теперь, когда по иностранному радио передают "Архипелаг ГУЛаг", мы от имени коллектива и коммунистов Большого театра требуем не допускать Ростроповича к оркестру театра. (Ай, как не повезло. им, что был уже не 37-й год!).
Тут уж даже видавший виды секретарь ЦК по идеологии разинул рот от столь блестящего и хитрого хода и долго пребывал в таком состоянии. Когда же опомнился, то понял, что оставить сей великолепный донос без внимания нельзя: бравая пятерка, имея в руках "козырный туз" - не допустить к оркестру Большого театра врага народа, - побежит в другой кабинет по соседству, уже с доносом на него, что у него отсутствует чувство бдительности... Всю эту историю рассказал нам на другой день, зайдя к нам вечером, министр внутренних дел Н. А. Щелоков, закончив ее вопросом:
- А что же ваша протеже Образцова? Ей-то что было нужно?
Я хочу немного подробнее рассказать об этой женщине, чтобы показать, как именно при советской системе всячески поощряемая властями может проявиться и расцвести пышным цветом вся мразь, таящаяся в глубинах человеческой души.
Я познакомилась с нею в 1961 году в Хельсинки на молодежном фестивале. Я, уже знаменитая певица, была в жюри конкурса вокалистов, а она, двадцатитрехлетняя студентка Ленинградской консерватории, - участницей конкурса. В ее красивом меццо-сопрано был большой недостаток - тремоляция, и она обратилась ко мне за помощью, обливаясь слезами:
- Я целыми днями слушаю ваши пластинки. Я чувствую, что вы можете мне помочь.
- Но у вас же есть педагог в Ленинграде.
- Она ничего не может со мной сделать, я ее не понимаю.
...Мне было лишь тридцать четыре года, я много пела в театре, выезжала за границу, мне нелегко было найти время для занятий с нею. Но мне понравился тембр ее голоса, я знала, как избавить ее от столь явного недостатка, и пообещала позаниматься с нею. Вскоре она приехала в Москву на конкурс им. Глинки, где я снова была в жюри, и я поразилась деградации ее голоса - усилилась тремоляция, и голос стал мельче сопранового звучания. На жюри она не произвела впечатления, и после первого тура оказалась в списке в последних номерах. В перерыве она подошла ко мне и разрыдалась.
- Я знаю, я плохо пела. На колени сейчас встану при всех - умоляю, помогите! Вечно буду за вас Бога молить.
Мне стало ужасно жалко ее, ленинградскую долговязую девушку, жалко, что она не может проявить свои голосовые возможности, которые я своим опытным ухом так хорошо слышу. Я всегда помнила, через какие трудности с голосом я прошла в начале своего пути, как меня буквально спасла моя незабвенная Вера Николаевна, знала, как редко у певцов бывает шанс в жизни понять даже великолепного педагога и научиться вокальному мастерству.
- Хорошо, идите со мной.
Я забрала ее в класс тут же в консерватории, где и проходил конкурс, и с тех пор по два раза в день стала с нею заниматься - в перерыве после четырехчасового утреннего прослушивания, вместо своего обеда, и снова, тоже после четырехчасового вечернего прослушивания, полумертвая от усталости, я тащилась с нею в класс.
Естественно, я занималась с нею бесплатно. От тремоляции я ее избавила, научив правильному дыханию: она дышала высоко - ключицами - что и приводит к тремоляции. Надо отдать ей должное: хватала она мою науку на лету, все запоминала с первого раза, а главное - то, чему я ее научила, до последней капли сумела вынести на сцену. Когда через неделю она вышла в Большом зале консерватории - ее буквально нельзя было узнать, и она уже первой прошла на третий тур. Еще неделя занятий, и она получила первую премию.
Я была счастлива за нее больше, чем за свои успехи, конечно, для заключительного концерта с оркестром у нее не было длинного вечернего платья, и я подарила ей свое.
С тех пор, регулярно приезжая в Москву, она жила там месяцами, и я, придя домой с репетиций, садилась с нею заниматься. Всеми силами желая ей как можно скорее помочь, я часто, не жалея своего голоса, пропевала ее партии, чтобы она меня просто копировала. А спустя два года через свои связи в министерстве культуры, Фурцеву, через свои дружеские отношения с Мелик-Пашаевым и Покровским добилась для нее дебюта (!) в Большом театре в партии Марины Мнишек.
А через несколько месяцев Большой театр впервые выезжал на гастроли в Милан, и мне хотелось, чтобы эта девушка, ничего еще не видевшая в жизни, посмотрела Италию. Но борьба между солистками за поездку шла не на жизнь, а на смерть, и ни о какой Марине Мнишек для Образцовой не могло быть и речи - ее пели Архипова и Авдеева. Тогда я упросила Покровского быстро ввести ее на партии гувернантки в "Пиковой даме" и княжны Марьи в "Войне и мире", что он и сделал, хотя в том не было никакой надобности, и Образцова выехала с нами в Италию.
И вот теперь эта Лена, которую я вытащила за шкирку, как тонущего щенка, и на пуховых подушках принесла в театр, бедная Лена с глазами, всегда готовыми для слез, пошла с доносом на Славу и на меня, так щедро дарившую ей самое дорогое, что у меня было, - мое искусство.
ОТ РЕДАКЦИИ. История, описанная Г. Вишневской, широко гуляет по свету. "АиФ" предлагает высказаться по этой теме всем заинтересованным лицам.
Роковая любовь Моцарта