На первый взгляд, пресса и литература сегодня наконец-то стали пользоваться всеми благами свободы. Но, пожалуй, не стоит забывать, какими усилиями эта свобода была завоевана. Тем более что последние шаги парламента недвусмысленно дают понять, что свобода эта дается не раз и навсегда...
На эту тему рассуждает известный писатель, редактор журнала "Знамя" Григорий БАКЛАНОВ.
"Я СТАРАЛСЯ НЕ ЗАНИМАТЬ ПОСТОВ..."
Литература в России всегда была не только одним из искусств, но и сферой общественной деятельности, оттого и была поднадзорна и гонима. Не зря еще недавно говорилось: нигде литература не играет такой роли, как в Советском Союзе, если за нее сажают. И сановные литераторы превыше всего в те годы полюбили места в президиуме, а ведь место писателя - за письменным столом.
Я никогда не служил, постов старался не занимать. Даже когда меня выдвинули в Верховный Совет, отказался: я не политик, это не мое призвание.
Два дела я считаю главными в своей жизни: годы на войне, где был солдатом, офицером-артиллеристом, и книги, которые написал и пишу после войны.
Литература о войне дала нравственный заряд нашему обществу. Книги эти проложили дорогу и последующей литературе, например так называемой деревенской прозе, прозе городской, - многим они придали мужества. Да и за рубежами нашей родины по ним узнавали, какова была для нас эта война, убеждались, что жива наша литература. Тридцать с лишним лет прошло, и получаю я из Голландии вновь переизданную мою повесть "Пядь земли". А ведь в свое время она издавалась там дважды. Думаю, это не исключение, не один я могу привести такой пример.
"ГОНИ ЗАЙЦА ДАЛЬШЕ..."
Когда в 1986 г. после VIII съезда писателей (никто не думал тогда, что этот съезд - последний) предложили мне стать редактором, я решился не сразу, предлагал вместо себя хорошего литератора. Но слишком уж могущественны были силы, которые рвались забрать журнал в свои руки, я знал этих людей, каждый из них искорку живой мысли придушил бы сапогом. Словом, нужны были не долгие раздумья, а действия.
Мысленно я положил себе полгода на то, чтобы поставить журнал на ноги, а потом, мол, будет у меня время писать, как прежде. Вот уже семь лет минуло, а я пишу урывками, журнал отнимает и время все, и мысли. И жаль, что многое из прожитого, передуманного не написано еще. Успею ли? Но журнал стоит крепко.
Сейчас странным, может быть, диким покажется, скольких трудов стоило напечатать в журнале, скажем, "Собачье сердце" М. Булгакова. Звонили нам из театров, с "Ленфильма", беспокоились. У них уже спектакль продуман, сценарии фильма готов, ждут. Напечатали повесть мы - начались съемки фильма. А "Верный Руслан" Г. Владимова, а "Повесть непогашенной луны" Б. Пильняка, а "Ночевала тучка золотая" А. Приставкина, которая чуть ли не во всех журналах побывала, и всюду повторялось: гони зайца дальше! Сколько чиновников высших рангов, уже бывших и еще занимавших посты, писали и Е. Лигачеву и М. Горбачеву, когда мы печатали "Новое назначение" А. Бека... Я перечисляю только малую часть, все это может показаться таким давним прошлым, о котором забыть пора. Но события последнего времени, так называемые наблюдательные советы на телевидении, проще говоря - цензура, попытки Верховного Совета изменить Закон о печати настраивают на мысль: а не станет ли это нашим будущим?
"ГРОМЫКО ВОЗВЫШАЛСЯ У МЕНЯ ЗА СПИНОЙ..."
Каждое время требует своих поступков. Для меня, например, выйти на трибуну перед многолюдным залом - это надо себя заставить. Но когда проходила XIX партийная конференция, а на нее тогда возлагались большие надежды, я вышел на трибуну. Хотя знал, из кого состоит этот пятитысячный зал: большинство - партаппаратчики старой закалки. На том заседании председательствовал А. Громыко, один из тех, кто принял преступное решение послать наших мальчиков погибать в Афганистане, начать вторжение, последствия которого мы сегодня расхлебываем в Таджикистане. Громыко возвышался у меня за спиной, и я сказал при нем, что народ не должен отвечать, за тех, кто совершал преступление, виновники должны быть поименно известны. Да много еще было сказано.
Как топала ногами определенная часть зала, сгоняя меня с трибуны! Дважды М. С. Горбачев поднимался, наводил порядок. Почему-то особенно запомнилось мне яростное лицо тогдашнего ректора МГУ Логунова, весь красный, борода седая. Сидевший рядом с ним Егор Яковлев попытался остепенить его: " Вы же культурный человек..." Но тот даже не расслышал, что он культурный, так топал ногами. А на меня от всего этого беснования - оно ведь дает силы - прямо-таки спокойствие снизошло, я сказал им с трибуны: "Вы не волнуйтесь, я выстою здесь, выстою."
"НЕ РАЗДЕЛЯЮ ПРИЗЫВА "ЗАГОЛИМСЯ!"
И как бы там ни было, выстояли мы, выстоял журнал. Две главные задачи мы выполняли, так мы их видели: быть собирателями культурного наследия и как можно шире предоставлять страницы новой, молодой литературе. Она есть. Разумеется, первой выплеснулась пена. Да и схлынула. Подлинная литература - явление редкое, штучное. И по строгому счету я назову двух прозаиков, кого выдвинул наш журнал, хотя открыли мы многих, взяв за принцип в каждом номере печатать новое имя. Это - Олег Ермаков с, его "Афганскими рассказами" и романом "Знак зверя" и Михаил Шишкин с романом "Всех ожидает одна ночь".
В одном интервью меня спросили, есть ли какие-либо табу в "Знамени". Мы никогда не призывали к ненависти - расовой, национальной, любой, не разжигали агрессивные страсти. Но я сказал еще, что в "Знамени", пока я редактор (а я не собираюсь посвящать этому оставшиеся годы), не будет печататься "секс ради секса" и не встретите на его страницах мата. Однажды это случилось по недосмотру и стало предметом строгого разбирательства. Я вот этот призыв - "Заголимся!" - никак что-то не пойму и разделить не могу. Речь-то ведь - об искусстве, о художественной литературе. И опять же с читателями как быть? Они подписываются на литературно-художественный журнал, никак не полагая по простоте душевной, что читать им предстоит те выражения, которые пишут на заборах и в общественных туалетах сексуально озабоченные юнцы. Тогда уж, если по-честному, надо в анонсе предупреждать, что и в каком виде предстоит вам прочесть. И неужели все это и есть главная несвобода, с которой ныне надо бороться нашему искусству? Думаю, что этой напасти, через которую Запад давно уже прошел - не без потерь, - мы все-таки избежим, традиции русской художественной литературы остерегают нас.
Владимир Войнович. Солженицын на фоне мифов