ЭТА большая семья одна в целом мире. И у них горе. Маленькое... По имени Владик.
НАВЕРНОЕ, раз в неделю наш факс выдавал письма от Веры Чикуновой, ещё тёплые, только-только отправленные ею с саратовского главпочтамта и уже ложащиеся ровной волной на редакционный стол.
ПОЖАЛУЙ, здесь можно обойтись устойчивыми уже словосочетаниями: пьяница-муж бросил с детьми на руках, диплом медички был забыт ради места уборщицы, колбаса в семье - по большим праздникам, одежда с чужого плеча и - раз начистоту, так слушайте же! - невозможная, немыслимая, давно загаданная мечта - сводить детей в старый саратовский цирк, так, чтобы хватило на билеты для всех четверых... И вот он, основной витраж, стержень истории, то, из-за чего каждую неделю Вера Чикунова ходит на саратовский почтамт, лейтмотив всех её писем, писанных ровными строчками, молодой ещё рукой. Младший ребёнок. Сын. Владик. Нужна операция. Помогите.
И ещё вот эта трогательная приписка, в начале или в конце: "Я понимаю, у нас это не смертельно, у вас, должно быть, есть проблемы посерьёзней..." Видите, она и сама понимает, как банален сюжет, какое расхожее у неё горе. Даже на вашей лестничной клетке, пожалуй, есть такая Вера Чикунова - ну, если не считать Владика.
Другой вопрос, есть ли вам до этого дело.
"А кому мы нужны?"
"ЧИКУНОВСКАЯ мафия" - так называют во дворе их аварийного дома, прошитого насквозь скрепами, чтобы не рассыпались стены, её детей. Один за всех, все за одного. "А кому мы ещё нужны?" Дети-погодки, мальчики и девочки пополам. Обедать садятся по очереди на кухне в два с половиной шага. Живут впятером в 2 комнатах дома, готового под снос.
"Неужели вы к НАМ приехали?" - всё недоумевала Вера, когда "мафия" окружила нашу машину, клином врезавшуюся в их семейный футбольный матч под бельевыми верёвками, пол футбольной команды. Чикуновы - большая семья.
На воротах лежал Владик.
...Если опустить всё - и как Вера кажется старшей сестрой своих детей; и как они целуют её, расставаясь на секунды; как, стесняясь гостей, шепчут на ухо: "Мам, я тебя люблю"; как она рада, что смогла купить в кредит стол, стул и кровать, а до этого они спали на полу; как она прячет в пустой холодильник единственное мороженое, чтобы дать Владику, когда все улягутся, а он приковыляет спать к ней под бочок. Так вот, если опустить всё это, то про самое главное нужно будет сказать вот что.
- Мы с ним договорились, что вам покажем ногу. Он ведь никому её не показывает, даже лучшему другу. Даже купается в штанах. Но сегодня надо показать, Владик.
То, что на "футбольном поле" под бельевыми верёвками казалось развеянной ветром штаниной, надутой как парус, на кухне в два с половиной шага оказывается выгнутой горбом костью, худенькой мальчишеской ногой, развёрнутой на 90 градусов, без мягкого овала коленки, выпрямленной тугой стрелой, ногой, изрешечённой шрамами.
"Это ведь не смертельно..." - звучат в ушах строчки из писем.
"Я жить не хочу, страшная нога", - говорил сын в 7 лет и бился о стену", - звучит на кухне. Факсовой бумаге не доверить таких слов.
Через год после рождения последнего ребёнка из семьи ушёл отец. Почти незаметная в первые месяцы жизни разница - одна нога короче другой - к этому времени уже была видна невооружённым глазом. Пошёл Владик, прихрамывая, на мысочках, а к 7 годам левая нога была длиннее на 7 сантиметров. Его прооперировали, короткую ногу вытянули аппаратом Илизарова и повели снимать гипс. Мама сидела в перевязочной на корточках рядом с сыном, пока разматывали бинты.
- Нога сломалась у меня на глазах, кость выгнулась дугой в сторону, Владик рычал, синий от боли...
Он даже не успел походить на одинаковых ногах... Собственно, с этого момента он вообще мог ходить только на одной ноге.
Через несколько месяцев операцию повторили. Повели в перевязочную. Кость сломалась на глазах у мамы, доктора и ребёнка. Ещё через несколько месяцев снова.
"Деревянный друг" - звал Владик свой костыль с забинтованной пластырем ручкой, знакомый до боли. Им он мог отбивать мячи, если не справлялся одной ногой, когда старший брат учил его на голкипера. И всё чаще просто ложился на траву, закрывая своим телом амбразуру ворот...
Так и прошли последние три года с той самой первой операции, и изменилось только одно: Владик вырос, деревянный друг стал мал, и его сменил другой - холодный, литой.
Больше чем жизнь
...ХОТЯ, может, самое главное не это. А то, как Вера стала искать клиники за рубежом, но одна за другой ей отказывали: "После того, ЧТО сотворили ваши доктора, мы ничем не можем помочь". И вдруг в Германии сказали "да!" И уже это короткое слово, намёк на надежду, было почти чудом.
Или главные слова вот эти: "Если бы сказали жизнь отдать, я бы отдала - чтобы сын мог играть в футбол"!..
Но специалисты гамбургской клиники ей сказали только: "48 тысяч". Евро. Для Веры Чикуновой это в общем даже больше, чем жизнь. Где найти их женщине, которая говорит: "Я теперь на такую хорошую работу устроилась, уборщицей. Мы теперь не пропадём, у меня сейчас роскошная зарплата - 5 тысяч. Раз уж мы не умерли раньше..." Раньше её зарплата медички была 2 тысячи.
Или, может, вот это самое главное: семейный футбольный матч под бельевыми верёвками, вратарь лежит на воротах, его "металлический друг" создаёт зримый барьер, мама в полузащитниках, брат набрасывает мячи, сёстры атакуют... "Мы же одни на свете, больше никому, кроме друг друга, мы не нужны. Правда, кому мы нужны-то?" - Вера откидывает светлую чёлку с совсем молодых глаз, в которых отражаются её дети.
Ответьте ей.
До востребования. Вере.
Смотрите также:
ХОЧУ БРАТЬ И ОТДАВАТЬСЯ