Примерное время чтения: 16 минут
293

Он ушел. Но ушел не насовсем

О масштабах таланта этого великого человека еще напишут. Проведут доскональный анализ всех его ролей, режиссерских работ, книг... Мы же ничего этого делать не будем. Просто вместе с вами, дорогие читатели, послушаем его голос. Еще раз послушаем его живой голос.

Брат "замминистра"

- СВОЕЙ родиной я считаю город Ашхабад, где закончил школу, где появились мои первые друзья и первая любовь. Мой отец был радистом - эта профессия предполагала, что его посылали в отдаленные уголки Советского Союза. К тому же он был классным радистом, мастером спорта по охоте на лис, и мы кочевали то в казахстанских степях, то в горах Киргизии.

По случайному и смешному стечению обстоятельств мои родители - однофамильцы. Во время Отечественной войны мода была такая: писать письма бойцам на фронт. Мама моя, Клавдия Николаевна, работала в Пензе на заводе. Им, девушкам, дали списки бойцов, номера частей и сказали: "Выбирайте". Мама увидела среди других фамилию Филатов, а она была тоже Филатова, вот и выбрала его. Война закончилась, отец приехал в Пензу. Надо сказать, он ловелас был еще тот, и в Пензе у него оказалось еще с десяток девушек, которые с ним переписывались.

Были в нашей семье и другие совпадения. Например, у отца до мамы была семья, и там был мой старший брат - его звали Леонид Алексеевич Филатов, как и меня. Не очень-то у отца с фантазией было... Брат был совершенно не похож на меня, мы не слишком тесно общались. Честно говоря, он был малый добрый и веселый, но все время сочинял про себя: то он заместитель министра, то еще кто-то, так что выносить его долго было невозможно.

Отец был маленького роста, с большой головой и огромной шевелюрой. Рано поседел и красился басмой, но так как никогда не мог соблюсти пропорции, цвет волос получался волнами - от огненно-рыжего до иссиня-черного. А мама была красавицей.

Себя маленьким помню лет с четырех. Была еще жива прабабушка Ксения Климентьевна, мамина бабушка. Удивительный она была человек - все ходили к ней лечить душу: она знала какие-то особенные слова и помогала людям.

В артисты с таким лицом?

- С ДЕТСТВА я любил кино и все смотрел, ничего не пропускал. Я хотел стать кинорежиссером, меня чем-то завораживала эта профессия. Читал журнал "Советский экран" и там, видя фотографии режиссеров Кончаловского, Тарковского, Вайды - все в свитерах по горлышко, темных очках, кепочках, - составил представление не о том, чем человек занимается, а о том, как он выглядит.

Поэтому и поехал сразу после выпускного бала в Москву во ВГИК поступать на режиссера. Оказалось, экзамены в августе, а денег было только на полмесяца. Это был шестьдесят пятый год, Московский кинофестиваль. Я накупил абонементов, но тут меня охватила паника: "Что я скажу, когда вернусь? Кино смотрел?" Тогда фестивальные программы возили по столицам союзных республик, для этого необязательно было ехать в Москву. Кто-то из новых знакомых посоветовал поступать на артиста. Я в ужасе: "Какой из меня артист с таким лицом?" - "Артисты разные бывают". И я сдал документы в Щукинское, где уже учились Настя Вертинская и Никита Михалков. Басню я выучил, а стишки и прозу читал свои - под чужой фамилией.

У нас был замечательный курс, со мной вместе учились Нина Русланова, Катя Маркова, Саша Кайдановский, Ваня Дыховичный, Ян Арлазоров, Боря Галкин, Вова Качан...

В училище я сочинял пьесы из западной жизни. А так как про жизнь эту никто ничего не знал, то был на этом поле отважен. Псевдонимы себе придумывал как бы киношные: Чезаре Джаватини, Ля Биш... А поскольку с самого начала это дело не просекли, я решил, что можно все, и один раз даже перешел все границы. Рассказ назывался "Процесс", а имя я поставил - Артур Миллер. Знать все невозможно, а показать невежество никто не хочет. И вот на мастерстве, которое вел ректор Захава, "Процесс" получает все плюсы, и он говорит: "Вот видите, когда берете высокую драматургию, все получается хорошо". На что Боря Галкин выкрикнул: "А это Леня Филатов написал!" Борис Евгеньевич побагровел - и перестал со мной общаться. Проходил мимо, как крейсер, не замечая.

Красавица и... щенок

- В ТЕАТРЕ я познакомился с Ниной Шацкой - она была уже ведущей актрисой Театра на Таганке. Очень красивая женщина. А я - провинциальный щенок. Чрезвычайно нахальный, не битый еще жизнью. Мне просто нравилось смотреть на нее. И какое-то время этого было достаточно. Я прибегал в театр (наврав что-то жене, которая знала мое расписание, поскольку мы вместе работали), когда здесь должна была появиться Нина... Когда мне сказали, что она замужем за Валерием Золотухиным, - я просто воспринял это как несчастный случай...

Мистика какая-то. Бред. Но в глубине души я этого ждал. Тихо подошел и поцеловал ее в шею. Отчего? Почему? Не могу объяснить. Мы стояли в проходе, одновременно что-то невнятно бормотали... После этого случая мы долго избегали встреч. Потом украдкой стали видеться, подолгу разговаривали. О чем? Наверное, о какой-то ерунде, главное - нам было просто приятно быть рядом. Ужас положения был в том, что страсти разгорались на одном "пятачке", внутри небольшого творческого коллектива. То, что мы так старались скрыть ото всех, на самом деле ни для кого тайной не было. Нас выдавали глаза, интонации голоса. А нам казалось, что мы такие конспираторы!.. Но тяжесть на душе была... Я передать не могу. И длилось так несколько лет: мы встречались, но ни она не уходила из семьи, ни я. Нина первая разошлась со своим мужем, а я еще два года был в браке.

Прощение Райкина

- КАК-ТО я написал пьесу для курса, который был на два года младше и где учились Костя Райкин, Юра Богатырев, Наташа Варлей, Наташа Гундарева. На один из показов пришел Аркадий Исаакович Райкин. Вечером мне звонит Костя: "Папа просил тебя зайти". Я собрал свое лучшее тряпье, оделся, пришел. Вхожу. За столом сидят Леонид Лиходеев, Лев Кассиль и хозяин дома. Меня усадили, дали чего-то выпить. Я рта раскрыть не могу. Мальчишка из Ашхабада - а напротив три классика. Понемногу пришел в себя, стал шутить. Райкин милостиво улыбался, потом взял меня за руку и повел в кабинет. Там, до сих пор помню, держа меня почему-то за пульс, он стал расспрашивать: "Квартиры нет, конечно, постоянной прописки тоже, и в армию, поди, нужно идти. Да -а... ситуация. Так я вам предлагаю. От меня уходят трое одесских людей. Одному я, к несчастью, успел дать квартиру на Литейном, а второму - нет, так вот она - ваша. Если вы ко мне пойдете работать в театр, я вам обещаю полное освобождение от воинской повинности. Осенью у нас гастроли в Англию, Бельгию, весной - в Польшу".

Я хоть и ошалел, но все же набрался наглости и пролепетал: "Я должен подумать, взять тайм-аут". "Возьмите, - как-то разочарованно произнес он, - два дня, но больше думать нельзя".

Я помчался к маме Ваньки Дыховичного, который в ту пору работал у Райкина и жил в ленинградской гостинице. Александра Иосифовна только руками всплеснула: "Да где ж ты сейчас Ивана найдешь? Он же гуляет!" Все же часа через три мы созвонились. Я ему все рассказал, а он в ответ: "Ни в коем случае, я сам мажу лыжи". - "Почему?" - "Потому что двух солнц на небе не бывает". - "Но он меня заведующим литературной частью зовет!" - "Еще новое дело. Ты знаешь, кто от него уходит?! Миша Жванецкий, Рома Карцев и Витя Ильченко. Ты хочешь заменить всех троих?" Я, конечно, для себя все решил, но как сказать об этом Мэтру? К счастью, в театр позвонила его жена. Я, мямля, стал говорить, что на Таганке много работы, что я привык к Москве. Она засмеялась: "Вы так же привыкнете и к Ленинграду... Ладно, оставайтесь. Но я вас хочу предостеречь - бросайте курить. На вас же невозможно смотреть!"

Прошло много времени, я написал пародии и читал их с эстрады. Как-то на вечере в ВТО - вел его Федя Чеханков - стою за кулисами и слышу, он кому-то говорит: "За Райкиным идет Филатов". Я бросился к нему: "Федя, ты с ума сошел! Я не могу в таком порядке!" Вдруг сзади мягко рука ложится на плечо, и до боли знакомый голос: "Артисту Филатову можно идти после артиста Райкина". Это был не комплимент, ни в коем случае. Это означало, что он меня простил.

"Через несколько дней он умрет"

- МНОГИЕ люди помогали мне, когда я заболел, - и коллеги, и даже совсем незнакомые. Среди тех, кто откликнулся на мою беду, мой новый близкий друг, очень приятное приобретение - Леонид Ярмольник. И конечно же, я обязан своей самоотверженной жене Нине, которая годами жила со мной в больнице и санатории, даже оставила театр, чтобы быть всегда рядом.

Непонятно, что такое болезнь - испытание или наказание. А моя жена... Не то чтобы я в ней сомневался, но при неблагополучной ситуации думал, что она, как многие красивые артистки, взбалмошная, беспечная... Женщинка этакая. Я не думал, что она меня тут же бросит, но думал, что буду ей сильно в тягость.

Как все обыватели, я думал, что инсульт - это кровоизлияние в мозг и паралич. Поэтому, когда мне поставили такой диагноз, я очень удивился... Я продолжал плохо разговаривать, с трудом ходил. Я становился подопытным у самых видных медицинских светил, но ничего они у меня не находили. Проверяли все что угодно, кроме почек. Как-то лежу в палате, открывается дверь, и врач так радостно, прямо с порога: "Поздравляю, у вас рака нет!"

Когда валялся в одном из подмосковных санаториев, где, по сути, медленно умирал, вдруг появился Ленька Ярмольник. (Я был уже никакой - сил самостоятельно подняться не было, жена меня переворачивала с боку на бок.) Ярмольника отозвала мой лечащий врач и предупредила: "Через несколько дней он умрет..." Ленька не стал дожидаться моей кончины и тут же запихнул меня в машину (сам я уже не ходил) и повез в какой-то медицинский НИИ.

Обследование показало, что все дело в почках. Но при моем состоянии нельзя было делать операцию - не вынес бы. Год меня безуспешно пытались поставить на ноги. Не буду вдаваться в физиологические нюансы, это мало кому интересно, но помотаться со мной жене и маме пришлось изрядно. Я старался не падать духом, по возможности подбадривал их. Чтобы не раскиснуть окончательно, начал писать "Лизистрату" - комедию в стихах. Но, поскольку рука уже не работала, затверживал в уме строчки, доносил до дома и там жене диктовал.

Подвиг - всегда подвиг. Есть подвиг многолетний, христианский, как несение креста, который человек осуществляет годами изо дня в день. Нина взвалила меня на горб и тащит по жизни. И моя старенькая мама тоже. Они верили, что я еще поживу. Да плюс еще Ленька Ярмольник.

Эфрос

- ЕСЛИ БЫ он отзвонил хотя бы пятерым людям из театра и сказал: "Ребята, вы на руинах, я на руинах. Ну что мы будем плакаться? Давайте на время объединим усилия и займемся профессией, а вернется Любимов - решим". Если бы он так поступил, его бы внесли в театр на руках. А он пришел с бандой начальников, высадился как десант. Такое навязывание кому ж понравится? Я не стал ничего доказывать, просто ушел в никуда... Сейчас понимаю: не должен был я себя так вести. Не нужно было хлопать дверью, не нужно было про него обидные стихи писать. Может быть, как раз я и стал для него последней каплей? Сейчас можно сколько угодно кричать: "Я был прав!" Это ощущение собственной незыблемой правоты, острова свободы в море вселенского зла - я же помню! А потом вдруг оппонент умирает, и ты остаешься победителем... в одиночестве... с полным ощущением тотального поражения! Продолжаешь жить со своей правотой, и кому это теперь нужно...

В палате напротив моей лежал актер Николай Афанасьевич Крючков. Однажды вечером мы с ним пообщались, а наутро медсестра вошла ко мне и говорит: "Нет больше вашего соседа". Хоть криком кричи, а ничего не изменишь.

С возрастом, я бы сказал, не мудреешь, а слабеешь. По молодости, даже если не было особенной необходимости, казалось, что только так и нужно поступать. Теперь все больше думаешь: а зачем? Не лучше ли посидеть спокойно, не суетясь, подумать, чтобы дров не наломать ненароком.

Бога чувствуешь, когда беда

- ЕСЛИ Бог меня оставил жить, то это зачем-то, что-то я еще не сделал. Раньше я был очень агрессивен к другим людям, к разным явлениям, к режиму... После ЭТОГО агрессия ушла, я понял, что жизнь гораздо умнее и многообразнее, чем ее себе представлял.

Я человек верующий и считаю, что все нити судьбы держит Бог. И если Главный Режиссер захочет что-то поменять, он поменяет сам. И ты не можешь знать, как было и как стало. Ну как стало, ты знаешь, потому что оно уже есть, а вот как было задумано...

Кстати, я ведь был некрещеный лоб до 33 лет. После смерти Володи Высоцкого пошел в церковь вместе с одним знакомым, который стал моим крестным. Надел чистую рубашку. Не сказать, чтобы было какое-то просветление, нет, ничего не понял я к тому времени в этом обряде. Был там молодой попик, который попутно меня интервьюировал: "А где вы сейчас снимаетесь?" Хотелось сказать: "Ну сделай хотя бы вид некой торжественности". К тому же в церкви стояли два гроба, вроде как она и церковь и часовня. Гробы, и здесь же крещение.

Говорят, Бога чувствуешь, когда беда, когда возникает такая ситуация, что не на что больше надеяться. Вот тогда ты вызываешь его на разговор. И хотя он тебе ничего не объясняет, но создается ощущение покоя и начинаешь понимать, что если ты и уйдешь, то уйдешь не насовсем.

Штурмовать умеем, спасать - нет

- НА ЧЬЕЙ стороне можно быть, когда Буш против Хусейна? А когда Немцов или Хакамада против Зюганова или Жириновского? Положим, до какого-то момента можно еще было говорить: "Немцов, Немцов лучше!" Но когда ты видишь, что этот купальщик не всегда в состоянии даже озвучить репризу, написанную для него другими... Когда ты видишь мурло людей, выдающих себя за демократически настроенную интеллигенцию... Что, мне их считать спасителями России от грядущего тоталитаризма? Еще Путин рта не успел открыть, а уже грянул дружный хор: "ФСБ, ФСБ!" - хор людей, далеко в этом самом отношении не безупречных, и это тоже на лице у них написано. Между тем на него хоть смотреть не так стыдно, как на Ельцина, - мне при любом его появлении хотелось спрятать голову в подушку...

Один неглупый человек любил повторять: "Делай что должно, и пусть будет что будет". Не надо ни к кому присоединяться. Здравый человек не может полностью быть ни на чьей стороне. Рано или поздно он всем говорит: "Нет, вот тут уж - извините".

Надо остановиться в саморазрушении и грабеже, как ни банально это звучит. И антигосударственной риторики сейчас стало поменьше, и вроде как довольно сильно желание сплотиться вокруг государства, чтобы как-нибудь уже начать вылезать из ямы. Но - и в этом я тоже вижу довольно страшную логику - всякий раз не получается, что-то мешает. Вот ситуация вокруг "Норд-Оста", которая затронула всех - вся страна не спала эти три ночи, и я не спал, и так было нужно, чтобы все закончилось хорошо! Не то чтобы без сучка без задоринки - но чтобы хоть все живы остались... Нет, не вышло. Сначала - тридцать жертв, потом - шестьдесят, потом - сто двадцать восемь, многие о двухстах говорят... Штурмовать умеем, спасать - нет...

***

- Я ЛЮБЛЮ жизнь, но не хочу, чтобы ко мне относились с сочувствием и жалостью, как к калеке. Хочу, чтобы меня воспринимали как нормального человека, хотя понимаю, что это уже трудно сделать. Но сегодня я ближе к жизни, чем наоборот. Слава Богу, он не отнял у меня разум. Это главное. Как сказал Пушкин: "Не дай мне Бог сойти с ума..." Самое жуткое, что может быть, - это жить без башки.


Главнейшая забота для творца -
Не заиграться в роли до конца.
А публика - хоть расшибись в лепешку -
Не уважает гибель понарошку.
Ты можешь довести толпу до слез
Лишь в случае, когда умрешь всерьез.


О, не лети так, жизнь!..
На миг, но задержись!..
Уж лучше ты меня
Калечь, пытай и мучай,
Пусть будет все: болезнь,
Тюрьма, несчастный случай, -
Я все перенесу,
Но не лети так, жизнь!..

Смотрите также:

Оцените материал

Также вам может быть интересно