Спотыкаясь о пни-колоды и полусгнившие выворотни, отстраняя от лица хлесткие ветки, острые, сухие сучья, я пробирался сквозь лесную глухомань, продрогший, голодный, обреченный. Шла вторая неделя, как я плутал в поисках человеческого жилья или какого-либо охотничьего зимовья. Но все тщетно. Надеяться было не на что. Хотелось только упасть, заснуть и умереть.
ВДРУГ, втянув воздух ноздрями, я учуял запах псины. "Где-то неподалеку волки", - безразлично подумал я. Оглядевшись, вижу: у закрайка обрыва под корнями буреломного дерева - волчья нора. Хотя своими крупными размерами она больше напоминает если не пещеру, то довольно вместительную нишу... Смертельно усталый, страха я не почувствовал, лишь в голове мелькнуло: там тепло, можно уснуть... И я забрался в логово, оказавшись рядом с волчатами. Дрожа, они забились в дальний угол, притихли. Притих и я. Мертвецкий сон на несколько часов отключил меня от всего земного...
Под утро проснулся от озноба: была холодная весенняя ночь. Нащупал в темноте теплые меховые комочки, чтобы согреться, всех пятерых волчат засунул себе за пазуху. Немного высунувшись из приютившего меня подземелья, я вгляделся в ночную мглу: пара горящих глаз смотрела в мою сторону. Это был один из матерых. Где-то неподалеку затаился и другой зверь. Щенята тем временем находились у меня за пазухой. Похоже, им было уютно: они мирно посапывали, уткнувшись мне в бока. Так мы и спали, согревая друг друга, пока не рассвело. Наутро взрослых волков не оказалось, и я, отдохнувший, приободрился и решил вернуться сюда на следующий день. Как я и предполагал, на этот раз в логове было пусто. Звери, дождавшись моего ухода, перетащили детенышей в другое место...
До сих пор жалею кашу из конского навоза
КОГДА я вспоминаю ночевку в волчьем логове, невольно переношусь в детство. Словно вновь в наш дом, стуча сапогами, входят немцы. Мама закрыла лицо руками, бабушка поспешно молится на икону, а я, весь сжавшись, забился под стол - ну точно те волчата в логове.
Было мне тогда около пяти лет, и жили мы в провинциальном городке Боровске, что в Калужской области. Бревенчатый дом, за ним - сад-огород, а дальше - крутой спуск к реке Протве. Вода - чистейшая, для питья брали. Рыбы - полным-полно.
Хозяйничали завоеватели недолго. Началось наступление под Москвой. Вскоре наши войска подошли к городу. Вот тут-то мы, местные жители, и узнали, почем фунт лиха. Орудия били по городу, и большую часть времени бабушка, мама и я спасались в окопе, который мы вырыли на своем огороде. Помню, выползу ночью из земляной темницы, а вокруг все озарено пламенем пожарищ. Невдалеке трупы валяются: местные жители, немцы, наши солдаты... И вновь, словно волчонок, забирался я в свое логово.
Не выдержав натиска, фашисты начали отступать. И, уходя, все за собой сжигали. Не избежал этой участи и наш дом. На его месте остались лишь тлеющие угли да черная обожженная печь. Сгорело все. Осталось только то, что было на нас, да и то вместе со вшами.
Так мы и жили в сыром окопе. А бои не утихали. Кругом все горело, рвались снаряды. Стояла суровая зима...
Однажды мы втроем - бабушка, мама и я - решили перебраться в село Красное. Думали, там поспокойнее. Когда шли по заснеженной реке, нас заметил летчик пролетавшего над нами немецкого самолета. Развернувшись, он стал строчить в нас из пулемета. Видимо, принял за партизан. Мы упали ничком в снег и притворились убитыми.
Думая, что дело сделано, немец полетел восвояси. Мы же поднялись, чтобы продолжить путь. Однако летчик заметил нашу хитрость. Снова развернулся, приблизился и стал расстреливать. Пули ложились совсем рядом - спереди, сзади, сбоку. И вновь мы лежали на снегу. Руки, ноги, лицо онемело от холода. Но теперь мы не вставали до тех пор, пока самолет не скрылся из глаз.
В Красном мы тоже не нашли покоя: там было все в огне. Пришлось возвращаться в свой окоп.
Когда немцев окончательно выбили, нам как погорельцам выделили небольшую комнату в двухэтажном кирпичном доме. И надо же было такому случиться - беда и тут настигла: в наш дом угодил мощный снаряд. Удар пришелся как раз в ту стену, возле которой я сидел, поедая кашу из овсяных зерен, которые бабушка насобирала из конского навоза, благо что немцы кормили зерном своих коней.
Снаряд вдребезги разнес стол и горшок с кашей, которую я и поныне жалею, уж больно вкусной она мне казалась тогда.
Меня сильно контузило: я потерял слух, была нарушена речь. Первый класс я осилил лишь на одиннадцатом году. С четвертого класса мне стало стыдно ходить в школу, поэтому в четырнадцать лет я поступил в ремесленное училище. Освоил специальность столяра.
Отказ от цивилизации
НЕ ОБЛАДАЯ должным здоровьем, я тем не менее был рисковым мальчиком. Однажды на вершине горы собралась гурьба лыжников. Никто из них не решался спуститься вниз. Я же не устоял перед риском, поправил прикрепленные к отцовским валенкам старые "деревяшки" и метнулся с вершины. В конце трамплина торчала из оледеневшего сугроба толстая проволока. Зацепившись на скорости дырявым валенком, я взмыл птицей вверх и, потеряв равновесие, приземлился. Сломал правую ногу в колене, причем перелом был спиральный, с раздроблением и осколками. Чашечка не только сместилась, но и сползла к середине голени.
В семнадцать лет - вновь травма. Возвращался в Москву на велосипеде с Медвежьих озер, стал обгонять автобус и столкнулся с грузовиком - машина проехала по ногам, сломала правую ключицу, помяла сухожилия. Долго лежал в больнице в гипсовом коконе, из-за этого образовался сколиоз - искривление позвоночника.
Всякое случалось со мной. Переживал и такое, когда мир вдруг становился пустым и неинтересным, а личная жизнь - безразличной.
Однажды почувствовал, что своей неизлечимой хворью я досаждаю и врачам, и всем тем, кто меня окружает. Вот и решил тогда отказаться от цивилизации, от всего мирского и уйти в природу, раствориться в ней. Долго брел по неведомым мне лесам и болотам, пока не оказался в местах, куда, как мне показалось, не ступала нога человека. Тут и умереть не грех, ибо погибшим телом могут воспользоваться воронье, зверье и всякая иная живность. А кому польза, если умрешь на домашней или больничной койке? С этими мыслями и затерялся я в бесконечном царстве прекрасного. Так вот и жил - не то Робинзоном, не то Маугли, не то отшельником, бок о бок с лесными братьями. Никогда не обижали друг друга.
Продукты, что прихватил с собой, быстро кончились, соль размыли дожди. Я готов был к любому исходу: может быть, выживу, а может быть... Хотя жить все же хотелось.
Знал я, что некоторые обреченные кошки и собаки, предчувствуя свою погибель, уходили из дому. Они разыскивали среди диких зарослей нужные им лекарства. Если животные осиливали недуг, они снова возвращались к своим хозяевам, если нет - погибали в стороне от человеческих глаз. Вот и я решил: либо здоровым вернусь домой, либо навсегда останусь в лесу.
Поначалу питался лишь растительной пищей. Однако сколько бы я ни поглощал ягод, плодов, семян, корней и всяких торчащих из земли вершков, мне все же иногда хотелось отведать и какой-либо животины. Однажды не удержался, съел горсть муравьиных яиц, потом несколько гусениц, лягушку, змею.
Пользовался я остатками трапезы и со стола орлана-белохвоста, скопы, беркута, ястреба и даже черного ворона. Делилась со мной своими излишками и рысь. Лесная кошка, поймав зайца, глухаря, тетерева или какую-либо иную крупную живность, съедает лишь часть добычи. Остатки прячет про запас. Подобные захоронки мне удавалось разыскивать во все времена года.
Приходилось прибегать и к медвежьим услугам. Не такие уж они закоренелые вегетарианцы, как некоторые предполагают. Видел я, как лихо косолапый расправляется с секачом и даже с сохатым.
Однажды, оказавшись один на один с медведем, я растерялся на какое-то время, но в самый последний момент решился на хитрость, притворился мертвым. Упал ничком на землю, затаил дыхание. Медведь обнюхал меня и отошел в сторону. Тут уж, словно выброшенная на берег рыба, я спешно стал глотать воздух. При этом даже осмелился слегка повернуть голову, чтобы хоть одним глазом узреть топтыгина, понять его настроение.
То ли мое шевеление, то ли еще что медведя вынудило снова развернуться, приблизиться к моему оцепеневшему телу. На этот раз зверюга решился прикинуть меня на вес. Подцепив когтем мою довольно потрепанную штормовку, косматый тяжеловес слегка оторвал меня от земли. Вслед за этим, как бы на посошок, еще раз обнюхал меня и подался в хвойные потемки. Вскоре его и след простыл. "Пора ноги в руки, и дай Бог скорости", - подумал я. Но, видно, слишком много размышлял. Шевелящиеся, как мне показалось, от напряжения уши снова уловили хруст сучьев. Вслед за этим и сам Михал Иванович объявился, да не с пустыми "руками". Как-то неуклюже придерживая зубастой пастью и передними лапами охапку кедрового лапника, "лесной человек" вдруг снова предстал передо мной. Бросив на мой зад свою не столь увесистую ношу, заботливый хозяин снова скрылся в зарослях. На этот раз я подумал: "Не дай бог, медведь в очередной раз принесет не хворост, а увесистое бревно, тут уж и позвоночник не выдержит". С этими мыслями я вскочил на ноги и что есть духу припустился куда глаза глядели...
Охочего судьба ведет
ПРИРОДА много мне дала, многому научила и прежде всего одарила умением в обычном подмечать необычное. Но и этого стало мало. Для полного душевного благосостояния стал вести дневник. Записывал все то, что волновало сердце. Затем стал сочинять стихи. Однако, когда в одном из литературных объединений я прочитал свои куплеты, меня так раскритиковали за мою бездарность и безграмотность, что я навсегда покончил со стихоплетством.
Перешел на прозу. Но теперь уже избегал учебные и всякие иные вспомогательно-литературные заведения. Стал свои заметки о природе отсылать в редакции самых разных газет и журналов. Сначала отфутболивали, затем вдруг кое-что стали печатать.
Кем бы ни работал, писать не прекращал. Не прекращал и украшать свою жизнь бродяжьей палкой и сумой. Даже после очередных пластических операций при мучительно сильных недомоганиях старался не падать духом. Когда врачи были бессильны, я обращался за помощью к природе. И она меня никогда не подводила. Главное - не унывать от каждой неудачи. За жизнь надо бороться. Недаром говорят в народе: "Бог-то Бог, да и сам не будь плох" или "Охочего судьба ведет, а неохочего тащит"...
А напоследок я вам так скажу. Мы все - дети природы. И, как в библейской притче, отец всегда рад и счастлив возвращению блудного сына, так и природа-мать никогда не оставит в горе и несчастье своих детей, пусть глупых, пусть неразумных, свою же мать обижающих и губящих. Природа зла не держит. Когда вам плохо, идите в природу, она вам всегда поможет.