Эти слова произнес в 1928 году Александр Довженко, сняв свой первый фильм "Звенигора". Увы, жизнь великого режиссера оказалась недолгой - всего 62 года. Да и мешали ему власти предержащие более чем достаточно.
Из дневников Александра Довженко
6 марта, 1942 г.
КОГДА я вспоминаю отступление, я вижу долгие-долгие дороги, бесчисленные села и околицы и сплошь женский невыносимый плач... Ой, деточки наши, куда ж вас гонят? Занесет ли ворон ваши кости до дому? Увидите ль, найдете ли могилы наши или втопчут нас в землю немцы, что и следа не будет на земле?
Отбивали мы у немцев наши села. Полусожженные, полуразрушенные, опозоренные. Вылезали нам навстречу наши люди. Вылезали те, кого немцы не успели или не смогли забрать с собой. Люди не радовались своему освобождению. Им нечем было радоваться. Не было силы. Они смотрели на нас бледные, измученные, и на человеческом лбу лежало клеймо чего-то такого, что нельзя высказать никакими словами...
5 апреля, 1942 г.
УЖЕ случилось самое страшное, чего я так боялся. На Южном фронте вместе с немцами есть пленные украинцы, будто бы из добровольческих батальонов. Их, конечно, расстреливают, так что и следа от них не останется. Проклятый Гитлер! Сколько ж народу сбить с пути и погубить, сколько слез, сколько будет расстрелов, и какие страшные козыри снова даются негодяям... вперед на много лет, сколько поживы для мести и уничтожения народа. На украинских полях и селах в огне и пламени решается гигантская проблема мировой гегемонии, определяется будущность человечества на нашей безбудущности. Так несчастлива земля наша.
Временами думаю, ой как же много дали мы Гитлеру для агитации против себя. И что особенно обидно - в таких вещах, где нечего спорить и где, по совести говоря, никогда он не должен был иметь в свою пользу ни на крупицу.
7 августа, 1942 г.
БОГАТОЕ государство, которое создают бедные люди, - абсурд!
Мы проехали от Саратова до Тамбова. Бедность, серость такая же, как и повсюду.
По тротуару проходят люди. Ни одного красивого лица, приветливого выражения, ни одной стройной, четкой фигуры. Обтертые старики и молодые ходят без каких-либо знаков человеческого достоинства в позах. Они напоминают расхлябанные муляжи.
- Как называется эта речка?
- Эта?
- Да.
- Да так как-то... Течет себе.
Ночевал в селе у красивого русского деда Бородина. Дед похож на древнюю икону святого, с чудесными тонкими чертами, тонким носом и классическою долгой бородой. Внуки одеты под босяков, как и все. Как жаль, что нет старой деревенской русской одежды.
"Да так как-то. Течет себе", - фраза чудесная. Истинно русская.
И война у нас "как-то течет себе", и кровь.
...В Тамбове и Рязани были прекрасные русские люди - глава облисполкома Тамбова и секретарь обкома Рязани.
Много-много хороших людей у нас, и хочется самому до самой смерти творить им добро. Как оглушила всех война, как напугала всех, и как хочется очиститься от причин наших кровавых бедствий. Много доброго заложено в нашем народе.
28 ноября, 1943 г.
ЗАПРЕТ "Украины в огне" сильно подавил меня... И все ж таки думаю: пусть запрещается, Бог с ними, она все равно написана. Слово произнесено. И я верю, что, несмотря ни на что, несмотря на гражданскую смерть, "Украина в огне" прочитана и будет на Украине из-за этого недоуничтожена не одна сотня людей. Я верю в это, и ничто не собьет меня с этой веры. Я знаю: меня обвинят в национализме, в христианстве и всепрощенчестве, будут судить за игнорирование классовой борьбы и ревизию воспитания молодежи, героически бьющейся на грозных фронтах. Но не в этом суть. А суть в том... что мы, освободители, все до одного давно забыли, что малость виноваты перед освобождаемыми. А мы считаем их уже второсортными, нечистыми, виноватыми перед нами дезертиро-окруженцо-приспособленцами. Мы - славные воины, но у нас не хватило обычной человеческой доброты для своих родных людей.
9 декабря, 1943 г.
ПЕРЕДО мной фотографии из газет - конференция трех союзных держав в Тегеране. Сталин - Рузвельт - Черчилль. На другой фотографии - они же на фоне Ворошилова, Брука, Кенингхема и адмирала Леги.
Я долго разглядывал эти фотографии. Мне почему-то вспомнилось, как когда-то в школе проводились беседы по картинкам. Я думал по фотографиям. Я читал их вместо статей... Они мне сказали больше, чем все коммюнике и прочая газетная эзоповщина.
...Рузвельт чувствует себя главным постановщиком предприятия. У него деньги, реквизит, пиротехника. У него в достатке благородства, довольства, спокойствия и величавой ясности безошибочной, заранее подсчитанной с подведенным балансом страшной игры. Его душа витает в "возвышенных" сферах. Он цивильный, он не то, что Сталин. Он воюет капиталом. Его люди умеют умирать на войне! О! Они умеют умирать в наименьшем количестве. Чего им закрывать животами амбразуры вражеских пулеметов, как это делают большевики, которые, безусловно, жить не умели, ведь разве условия их жизни можно назвать жизнью? Ну, так и пусть они умирают, раз это у них так кинематографично выходит. Да, мистер Сталин, ваши солдаты бьются о.кей, и вы, о, фы, самешательный полководець, фы настоящий военный хений, фы толжны пится то полного уничтожения наших врагов... Да, к слову, фам бы не помешало начать войну с японом, что есть тоже фашим врагом, плиз. Савтра же начинайте, плиз. Работа ваша, консервы наши...
Черчилль потонул в кресле, убрал голову в плечи. Он расселся, будто старый хищник, будто старый кондор. Это сидит старая Англия, холодная, хищная, разумная. Она презирает нас. У нее гордо обвисли щеки. Глаза ее смотрят далеко вдаль и вперед. У нее нет американского спокойствия. Ей трудно. Она два раза ездила к сатане за помощью. Черчилль готов облететь всю планету хоть пять раз, добраться до самого дьявола, сочинить с ним договор, продать ему душу, лишь бы спасти свою великую, мудрую владычицу моря и земель Англию.
Сталин уперся в кресло ногами и руками, будто на корабле в шторм. Он чужой. Ему нужно улыбаться. И он это делает с колоссальным трудом. Он не умеет этого. У него несвободные руки и картуз повернут не в ту сторону. Он для них отдельный. Низшая грубая сила. Рузвельт даже отвернулся от него, покривившись. Он кажется простоватым среди них. Ворошилов хочет поддержать его вес. Он надулся и грозно выпятился. Пусть никто мне не говорит, что на этой конференции была дружба или душевное единство... Это разные миры, персонифицированные в разных символичных персонах, сидели на разных стульях, думая разное зло про других во имя спасения своих государств от грозы и разрухи.
7 января, 1944 г.
...БУДУТ обманы, предательства, продажность, дипломатичный блуд и множество событий в жестоком 44-м году. Полетит Гитлер со своим гитлеризмом в трубу, вынырнут другие немецкие псы, сторгуются с англо-американскими тузами, и станет перед советским великомучеником-воином на Западе дымовая отравленная завеса, которую не пройти и не проехать. И будет много печали от несправедливости и много страданий и трудностей житейских после невиданной щедрости нашей на кровь и смерть в Великой Отечественной войне.
19 января, 1944 г.
СМОТРЕЛ два фильма - "Конференция в Тегеране" и "Суд идет". Обе картины, каждая по-своему, оставили тяжелое впечатление...
В сцене передачи английского меча я ощутил нечто обидное для Сталина и для всего русского народа, я бы сказал, что-то нахальное со стороны Черчилля, что-то на грани унизительного для Сталина. Они ставят его где-то возле Чан Кай-ши. И мы для них полукитайцы, то есть не первая, а вторая половина человечества, второсортная.
"Суд идет" - фильм потрясающий. Это суд над немецкими палачами в Харькове. Это картина эпохи...
Я задаю себе страшный и грозный вопрос: неужели мы можем производить даже на немецких выродков такое впечатление, что на нас может подниматься чья бы то ни было рука и так уничтожать нас, не впадая при этом в безумие? Почему они не творят такого в Западной Европе?
Почему газовый автомобиль и все эти апокалипсические смертные рвы, эти "бабьи яры" и пропасти, заваленные трупами, - почему все это у нас, а не в Европе Западной, где действуют те же собако-немцы? Почему там им этого не положено? Почему там они ограничиваются обычными формами военного террора? Я думаю не только про нечеловеческие планы Гитлера относительно Восточной Европы, а думаю про исполнителей этого невиданного, неслыханного... Думаю про самое страшное - а не утратили ли мы в массе своей чего-то такого, что могло бы не дать даже немцу никакой возможности поступать с нами так? Игнорирование храмов, красоты зданий, улиц, хат, цвета, одежды, человеческого внешнего достоинства, памятников старины и многого другого не превратило ли нас в массу, которую можно с ходу отдать педантичным мерзавцам цивилизованной Европы...
Русский народ должен выйти из этой войны прославленным победителем, достойным лучшей доли, высших почестей. Думается, что послевоенный период принесет ему большие достижения в искусстве, науке; должна начаться пора послевоенного ренессанса.
С другой стороны, у меня вдоволь опасений. Ведь мы утратили в этой войне в целом миллионов сорок, а то и больше людей - если считать утраты суммарно, с не рожденными за эти три года. Эти гигантские потери и громадный размах инвалидности и разорений, и нехватка лошадей, коров, одежды, материалов, и бюрократическая наша надутость и безразличие к потребностям житейским обычных людей - как бы все это не выявилось после войны в форме великого обессиливания страны, безысходной бедности. Меня поразила одна моя беседа с бойцом-шофером, молодым, славным сибирским юношей: "Плохо живем. Так плохо, что думать не хочется, до чего обеднели деревни в Сибири. Разве можно сравнить с тем, что было. Я очень часто думаю, да и не только я, все мы так думаем: эх, если б проехался наш т. С. по деревням да посмотрел на истинную правду, он бы этого так ни за что бы не оставил. Разве можно так бесхозяйственно и бедно жить? И все мы, знаете, ждем, чтоб были какие перемены и пересмотры нашей жизни. Все мы ждем. Все. Только этого не говорят".
24 июля, 1945 г.
Я БЫЛ вчера на параде Победы на Красной площади. Перед Мавзолеем стояли войска и народ. Мой любимый маршал Жуков прочитал торжественную и грозную речь Победы. Когда вспомнил он про тех, что пали в боях в небывалых в истории количествах, я обнажил голову. Шел дождь. Оглянувшись, я заметил, что шапки больше никто не снял. Не было ни паузы, ни траурного марша, ни молчания. Были сказаны будто между прочим одна или две фразы. Тридцать, если не сорок, миллионов жертв и героев будто провалились в землю, а то и вовсе не жили, про них упомянули как про понятие. Мне стало горько, и я уже после не интересовался ничем. Перед Мавзолеем проходили солдаты, генералы, несли немецкие рябые знамена, будто загаженные птицами, вели собак, танки ехали, пушки, одна другой грознее. Мне было жаль убитых, Героев, мучеников, жертв. Они лежали в земле, бессловесные. Перед величием их памяти, перед кровью и муками не стала площадь на колени, не задумалась, не вздохнула, не сняла шапки. Может, так и нужно. Или все же нет? Почему лились с неба слезы? Отчего ж плакала весь день природа? Неужели пророчествовала живым?
Смотрите также:
- Донатас Банионис думал бежать в Америку. Не удалось →
- "Граждане, послушайте меня!" →
- "Тройка" по-калмыцки →