Примерное время чтения: 25 минут
164

Уик-энд

ПО УТРАМ она делала гимнастику. Махала руками и ногами. Гнула спину вперед и назад.

- А ты не боишься упасть и сломать шею? - пугалась я.

- Я чувствую, когда граница, - отвечала Нинон.

- А как ты чувствуешь?

- Центром тяжести. Он в позвоночнике. Я чувствую грань между "да" и "нет".

После зарядки Нинон направляется в душ. Плещется долго. Я вхожу следом и замечаю, что колонка течет. Распаялась.

Наша хозяйка, у которой мы снимаем дачу, умоляет только об одном: не смешивать воду в колонке. Отечественные колонки рассчитаны на один режим: холодная или горячая.

Нинон это знает. Но для здоровья и удобства ей нужно смешать воду, и значит, все остальное не идет в расчет: хозяйка, ремонт колонки, деньги водопроводчику. Все эти мелочи Нинон не учитывает.

Я вошла в кухню и сказала:

- Нинон! Какая же ты сволочь!

Нинон пьет кофе - свежая, благоухающая, с маникюром и педикюром. Она кивает головой в знак согласия: дескать, сволочь, что ж поделаешь..

Ничего не поделаешь. Я вызываю по телефону водопроводчика и сажусь пить кофе.

Уже за столом я вспоминаю, что забыла свой кофе в Москве.

- Дай мне ложку, - прошу я. - Иначе я не проснусь.

- Не могу. Я привезла только в расчете на себя.

Я вздыхаю, но делать нечего. Нинон - это Нинон. От нее надо либо отказываться, либо принимать такой, как есть.

Я ее люблю, а значит, понимаю. Любят не только хороших, любят всяких.

Нинон эгоистичная и жадная до судорог. Однако жадность - это инстинкт самосохранения, поэтому дети и старики, как правило, - жадные. Я застала Нинон в среднем возрасте - между ребенком и старухой. Нам обеим под сорок. На середине жизненного пути. Вторая половина идет быстрее. Но сейчас не об этом.

Наша дружба с Нинон имеет дачный фундамент. Мы вместе снимаем дачу - одну на двоих. Аренда на зимние месяцы стоит недорого, даже для меня, учительницы русского языка в общеобразовательной школе.

Нинон - переводчица. Она знает немецкий, французский, испанский, португальский, а заодно и славянские: польский, сербскохорватский, болгарский. Нинон - полиглот. Она невероятно чувствует природу языка и может подолгу разглагольствовать на эту тему. Меня интересует одно: кто дал народам их язык? Откуда он взялся: испанский, французский и так далее. Это результат эволюции? Нинон не знает. И никто не знает. Значит, язык - спущен Богом. Так же, как и сам человек.

Нинон любит профессию и владеет ею в совершенстве. Ее приглашают переводить на международные выставки. Она и сама похожа на иностранку: большеротая, большеглазая, тип Софи Лорен, но нежнее. Ее красота не такая агрессивная.

Что касается меня, то я - белая, несмелая ромашка полевая. У меня золотые кудряшки и лишний вес. Мечта офицера, коим и является мой муж. У меня муж - полковник. Нинон снисходительно называет его "красноармеец".

Ы с Нинон совершенно разные - внешне и внутренне. Она худая, я толстая. Она светская, я - домашняя. Она жадная, я равнодушна к собственности. Она атеистка, я верующая. Но при этом мы дружим. Нам вместе интересно. Она меня опекает, критикует, ей нравится быть сильной. Она самоутверждается за мой счет, а я не против.

Мы вместе уезжаем на дачу, проводим субботу и воскресенье, - Нинон называет это уик-энд. Мы гуляем на большие расстояния, смотрим телевизор, обмениваемся впечатлениями, отдыхаем от Москвы, от семьи.

У каждой из нас неполная семья. У меня муж без детей. У нее - дети без мужа. Неизвестно, что хуже.

Мы обе страдаем - каждая по-своему. Я страдаю от пустоты, а она - от неблагодарности.

Ее муж, Всеволод, в повседневности Севка, достался ей иногородним студентом. Она его прописала в Москве, выучила, содержала до тех пор, пока он не встал на ноги. Он встал и ушел к другой, оставив ей двоих маленьких детей. Теперь детям пятнадцать и шестнадцать - сын и дочь. Соня и Сева. В выходные дни, пользуясь отсутствием матери, дети собирают в доме ровесников. Эти ровесники портят мебель. Недавно оторвали колесико от кресла и потеряли. Колесико не купить, поскольку кресло с выставки. В одном экземпляре. Надо заказывать колесико, потом вызывать плотника - все это время, деньги, усилия...

Я слушаю и киваю головой.

- Какие свиньи, - комментирую я.

Я - единственный человек, который понимает Нинон. Всем остальным это надоело. Ну сколько можно про кресло и про колесико и про неблагодарность. Уши вянут...

Пока мы завтракаем, я звоню в контору и вызываю водопроводчика. Водопроводчик Семен появляется довольно быстро, чинит - меняет какую-то трубку. Называет цену. Нинон вздыхает и говорит, что она внесет свою половину. Значит, вторую половину должна платить я, хотя испортила колонку Нинон. Но я счастлива, что мне досталась половина, а не целая сумма. Могло быть и так.

Мы уходим на прогулку, в этом смысл уик-энда: двигаешься, дышишь, покрываешь большие расстояния, проветриваешься кислородом.

Как хороша природа Подмосковья. Всякая природа красива, и джунгли в том числе. Но джунгли - это чужое. А Подмосковье - свое. Лес... березовая роща... заброшенная почти деревушка. Грубая бедность прикрыта снегом. Все смотрится романтично.

Нинон шагает рядом на крепких страусиных ногах, шапочка над глазами, черные пряди вдоль лица. Чистый снег пахнет арбузными корками, а может быть, это парфюм Нинон. Она душится японскими духами, которые имеют запах арбуза.

Нинон идет размеренно, как верблюд. Я задыхаюсь, а она нет. Я прошу:

- Давай передохнем...

Нинон не соглашается.

- Останавливаться нельзя. Нельзя терять ритм.

Я чертыхаюсь, но все-таки иду. И вдруг через какое-то время ощущаю, что у меня открылось второе дыхание. Действительно стало легче.

Нинон усложняет задачу. Она выбирает наиболее трудные тропинки, а еще лучше бездорожье, чтобы проваливаться по колено. Трудно поверить, что с ней это было. Может быть, она выдумывает... Но нет. Такое не выдумывают.

Дело в том, что несколько лет назад Нинон пережила тяжелую болезнь. Она не любит это вспоминать. Это - тайна, которую она поведала только мне. И я приняла тайну на сердце.

Была болезнь в стадии 2-б. Всего четыре стадии. Была операция. После операции навалилась депрессия, хотела покончить с собой, но нельзя. Дети маленькие. Их надо поднять, хотя бы до совершеннолетия. Кроме нее, поднимать некому. Мать старая, муж у другой. Нинон поняла, что у нее - только один выход: выстоять и выжить. И она выживала. Буквально вытаскивала себя за волосы из болота, как барон Мюнхгаузен. Не лекарствами - образом жизни. Закаливание, ограничение и нагрузка - вот три кита, на которых держится ее существование.

Закаливание - это обливать себя холодной водой. Ограничение - мало есть, только чтобы не умереть с голоду. Вес должен быть минимальный. Сердцу легче обслуживать легкое тело.

Нагрузки - ходьба. В Москве она забыла про транспорт, везде ходила пешком, покрывала в день по тридцать километров. На субботу и воскресенье выезжала за город - и эти же расстояния на свежем воздухе.

Когда Нинон видела, что пора возвращаться, а не хватает километров, она специально сбивалась с пути, мы кружили и блудили, как партизаны. Выбившись из сил, садились на сваленную березу.

НИНОН может разговаривать только на одну тему: о своем муже Севке. С ее слов - это сексуальный гигант, она была с ним счастлива, как ни с кем, и если изменяла - только в отместку. Их отношения с Севкой - это чередование бешеных ссор и бешеных совокуплений. Середины не было. По гороскопу Нинон Змея, а Севка Тигр. Это абсолютно несовместное сочетание. Змея норовит ужалить исподтишка, а тигр - сожрать в открытую. Вот они и разошлись. Но после Севки Нинон выпала на холод. Треснула душа, как если бы раскаленное окунуть в ледяное. Поэтому Нинон заболела. Но она не умрет. Выживет ему назло.

Мы с Нинон поднимаемся и идем дальше, Севке назло. Тигр думает, что он уничтожил змею, наступил на нее лапой. Нет. Она выскользнула и вперед, вперед...

И я следом за Нинон, а куда деваться? Я в основном молчу, в диалог не вступаю. Мне и рассказывать нечего. Мой муж - мой первый и единственный мужчина. А я у него - единственная женщина. Бывает и так.

- Ты ему никогда не изменяла? - поражается Нинон.

- Я верующая. Нам это нельзя, - оправдываюсь я.

- Ерунда. Православие разрешает грешить и каяться.

- Значит, русским можно, а татарам нельзя? - уточняю я.

- Можно всем. Без страстей жизнь скучна.

Я подумала: "А со страстями получается стадия 2-б". Но промолчала.

В брежневские времена не было казино, ночных клубов. Никаких развлечений. Левые романы - это единственное, что было доступно советским гражданам. Многие ныряли в левые романы от скуки, от невостребованности. Это как бы часть социума.

Мы движемся совершенно одни по снежному полю. Если посмотреть сверху - две черные точки на белом.

Я не ропщу. Мы скованы одной цепью - дружбой.

К двум часам мы возвращаемся на дачу - морозные, проветренные и голодные. Хочется есть, есть, есть...

Нинон разрешает себе лепесток мяса, кучку капусты и кусочек черного хлеба, который я называю: "сто двадцать пять блокадных грамм".

Я в это время ем кусок жареной печенки величиной с мужскую галошу.

- Ужас... - пугается Нинон. - Печень вырабатывает холестерин. Ты ешь сплошной холестерин.

Звонит телефон. Ей звонят, она звонит. Ей все нужны, и она нужна всем. Нинон - как волнорез, о который разбиваются многие волны. Ее приглашают в гости, в театр, на выставку. Ее хотят видеть, слышать и вдыхать. Нинон пользуется успехом. Успех - это насыщенная гордость. Нинон полна гордостью до краев и забывает о своих неприятностях, и даже о болезни. Таково защитное свойство человеческой психики.

После еды вырабатывается гормон покоя. Мы ложимся и засыпаем. В Испании это называется сиеста.

За три года такой жизни я похудела, окрепла и помолодела. Все это замечают. Даже мои ученики.

НАСТУПИЛА перестройка и принесла свой сюжет и свои декорации. Дети Нинон выросли. Им двадцать и двадцать один. Сын влюбился в немку и уехал в Германию. Дочь завела себе друга по имени Олег, и они стали жить вместе в центре Москвы.

У меня все по-старому, кроме учеников. Ученики сдают выпускные экзамены и исчезают во времени. Ученики текут, как вода, как река, как сама жизнь.

Мы по-прежнему ездим с Нинон на уик-энды. Дача прежняя, прогулки те же самые, но не по снегу, а по изумрудной траве.

Лето. Шагается легко. Нинон жалуется по обыкновению, а я слушаю. "Кому повем печаль мою..."

Нинон живет одна. Это хорошо, поскольку никто не мучает. Но и плохо, потому что все - не по ее.

Друг Сони занимается бизнесом: купи-продай... Что он продает, что покупает - непонятно. Единственная мечта Нинон, чтобы этого Олега не было в помине. Пусть бросит Соню, или, в крайнем случае - пусть его отстрелят.

Так и случилось. Нинон накаркала. Приманила несчастье. Однажды Олег вошел в лифт. В лифте стоял невысокий мужичок и улыбался.

- Вам на какой? - спросил Олег.

- На последний, - отозвался мужичок.

Олег нажал свою кнопку с цифрой "пять". Лифт начал подниматься. Мужичок выстрелил, не переставая улыбаться. Пуля попала в середину тела, между грудью и животом.

Лифт остановился на пятом этаже. Мужичок вышел и, насвистывая, побежал вниз. А Олег выполз на площадку и успел позвонить в дверь. Соня открыла, и ей на руки осел любимый, окровавленный, теряющий сознание. Как в кино.

Соня позвонила матери, а уж потом в "скорую". Нинон ринулась в спасение ненавистного ей Олега. Она доставала по своим каналам редчайшие лекарства, платила бешеные деньги, при ее-то жадности.

Олег выжил. Они с Соней уехали в Швейцарию отдыхать. Значит, было на что. Настроение у Олега было жуткое. Он буквально заглянул смерти в лицо и боялся, что это повторится. Видно, что-то не то продавал. Но все обошлось. Ему позвонили и сказали: выжил - твоя удача. Живи. Но больше дорогу нам не переходи. Мы это не любим. Олег поклялся, что больше дорогу не перейдет, будет держаться подальше.

Жизнь вошла в свое русло. Нинон снова стала ненавидеть Олега.

- Это человек не нашего круга, - возмущается Нинон.

- Сейчас круги перемешались, - говорю я. И это правда.

- Моя мать из глухомани вышла замуж за городского. Это был путь наверх. Я поднялась еще выше. Я знаю пять языков. Моя дочь должна была подняться выше меня. Или хотя бы на уровне. А она... Пала ниже, чем мать. Та хоть трудом зарабатывала, а этот ворует. Зачем я его спасала? Думаешь, он мне благодарен?

- Думаю, да. Без всякого сомнения.

- Хоть бы деньги за лекарство отдал. Я говорю: "Соня, скажи Олегу, пусть отдаст тысячу долларов за лекарство". А она: "Мама, как тебе не стыдно..." Представляешь?

- Скажи сама, - советую я.

- Неудобно... Получается, что я совершила благородный поступок, а теперь требую за это деньги.

- Тогда не требуй...

- Они сами должны понимать. А они не хотят понимать. Трахаются, и все.

- А ты что делала в их возрасте? - напоминаю я. - То же самое...

Нинон замолкает. Уходит в себя. Она сделала для своих детей все, что могла, и больше, чем могла. Она выжила. А они - неблагодарные. Один уехал, и с концами. Как будто его нет. А другая продолжает доить мать, как дойную корову.

- Ну почему все только в одну сторону? - вопрошает Нинон. - Почему я должна все время давать?

- Так это же хорошо. Значит, ты сильная. Рука дающего да не оскудеет. Перед нами широкая протока. Это уже не ручей, но еще не речка. Нинон скидывает с себя одежду и голая, как нимфа, погружает себя в воду. Вода ее омывает. Лицо светлеет и становится детским. Она не плывет, а ходит на руках по дну, как земноводное.

Нинон меня зовет, но я боюсь застудиться. Я еще надеюсь когда-нибудь родить.

- Холод лечит, - успокаивает Нинон. - Не бойся...

Я осторожно захожу в воду и сажусь на дно. Тело мгновенно привыкает к разности температур. Какое блаженство... Вода уносит мои печали и разъедающие думы Нинон. Кажется, что в природе нет никого и ничего, как в первый день творения: только синее небо, хрустальная вода и голый человек.

Вечером мы идем в гости.

В дачном поселке много общих знакомых. На соседней улице живут Брики. Я их так зову. Вообще у них другая фамилия. Общее с Бриками - треугольник. Женщина и два мужчины. Она - немолода, с жидкими волосами и очень близорукая. Очки, как бинокли, от этого глаза за очками кажутся мелкими, как точки. Ее зовут Рита. Говорят, у нее золотые мозги и душа тоже вполне золотая.

У них постоянно бывают гости. Я замечаю, что Нинон метет еду, как пылесос. В гостях она не столь привередлива. И когда на общем блюде остается еда типа сациви или салата, Нинон подвигает к себе блюдо, сметает могучим ураганом своего аппетита, который приходится постоянно сдерживать.

Все это замечают, но легко прощают. Ей можно больше, чем остальным. Почему? Потому что она ТАКАЯ.

Я смотрю на Бриков. Они мне нравятся: все вместе и каждый в отдельности. Мужчины породистые и самодостаточные. Нинон красивее и моложе, чем Рита. Но у Риты - двое. А у Нинон - ни одного. Несправедливо. Однако я догадываюсь в чем дело. Нинон эгоистична, ничем не делится - ни деньгами, ни душой. А Рита делится всем.

Мужчины за столом - физики и лирики, смотрят на меня с большим одобрением. Я к этому привыкла. Я нравлюсь всем слоям и прослойкам. Но я свято соблюдаю заповедь "не прелюбодействуй". Я твердо знаю, что мой брак держится на моей верности. Если верности не будет - все рухнет, и очень быстро. Поэтому я - устойчива и спокойна, и это добавляет мне козырей.

В конце вечеринки мы поем песни Юрия Визбора.

"Милая моя, солнышко лесное..." Вообще это неграмотно. Солнышко не бывает лесное или речное. Оно - одно. Но в этой ошибке столько очарования и нежности: солнышко лесное...

Я смотрю на Нинон. Улыбка перебегает от уголков ее губ к глазам. Наконец-то она сыта и счастлива. Она забыла про Севку, про болезни, про неблагодарность... Счастлива, и все. В мире столько нежности на самом деле.

ВРЕМЯ шло. В стране установился непонятный строй - капитализм по-русски. Дача накрылась медным тазом, как говорят мои ученики. Наша дачная хозяйка продолжает сдавать, но за доллары. В стране все сдают, иначе не выжить.

Нинон оформила документы и укатила в Германию, поближе к сыну. Прежде чем уехать, она сдала свою квартиру американцу за бешеные деньги. Квартира у Нинон большая, элегантная, в хорошем районе. За американца платила фирма, так что все довольны - и американец, и Нинон. А фирме все равно, она будет переводить деньги в русский банк Нинон, на валютный счет.

Я в очередной раз попыталась забеременеть, и это случилось, но ненадолго. Должно быть, Бог отменил мою ветку. Ему видней. Это очень жаль, потому что я создана для материнства. У меня просторные бедра, чтобы родить, грудь, чтобы кормить, и лицо, чтобы склониться над ребенком. Все это не понадобилось. Странно...

У меня не очень хорошо с нервами, и я вышиваю крестом. Это успокаивает. Когда мы с мужем идем в театр, я кладу рукоделие в сумочку и вышиваю в антракте. На меня все смотрят с удивлением: зачем вышивать в театре? Сиди дома и вышивай. Но муж не делает мне замечаний. Ему все равно, лишь бы я была рядом. Мы - идеальная пара. Может быть, за это Бог не дает нам детей.

У Нинон есть поговорка: "Кругом шестнадцать не бывает". Почему шестнадцать - я не понимаю. Но смысл в том, что человек не получает все сразу. Или идеальная пара без детей, или Тигр со Змеей, но с детьми.

Я вышиваю крестом и утешаю себя, как могу. Я скучаю без дачи и без Нинон. От меня как будто что-то ушло.

Нинон звонит мне по ночам, поскольку ночью льготный тариф. В Германии ее жадность обострилась. Тем не менее я в курсе ее жизни.

Первым делом Нинон воспользовалась немецкой медициной и проверила свое здоровье. Стадия 2-б - это как мина с часовым механизмом, не знаешь, когда рванет. Но здоровье оказалось в полном порядке. Никакой стадии, никаких отклонений от нормы. Печень чиста, как у ребенка. Кровь, как утренняя роса. Больше не надо выживать. Просто жить и наслаждаться жизнью.

Нинон позвонила мне ночью.

- Я совсем в порядке, - сообщила она. - Представляешь?

Я отметила, что ее русский похож на подстрочник. Значит, она думает по-немецки.

- Я победила, - сказала Нинон, - потому что я боролась.

Я испытала честное, искреннее счастье, но выразить не успела.

- Пока, - попрощалась Нинон и бросила трубку. Экономила.

Я долго не могла заснуть от радостного возбуждения. У меня, как оказалось, прочная подруга, ее хватит на всю мою жизнь и еще останется.

Жизнь - это смертельная болезнь, которая передается половым путем. Мы все умрем когда-нибудь. Но когда? Вот этого лучше не знать. Тогда жизнь кажется вечной.

Убедившись в своей вечности, Нинон отправилась к сыну в Кельн. Их дом стоял неподалеку от знаменитого собора.

Жена сына спросила у сына: "На сколько приехала твоя мама?" Сын не знал и спросил у Нинон: "На сколько ты приехала?" Нинон тоже не знала и сказала:

- Давай на неделю. - Она поняла, что больше недели для них будет много.

- Ну хорошо, - сказал сын.

- Ну хорошо, - вежливо согласилась жена сына.

Нинон поняла, что неделя - тоже много. У немцев есть поговорка: "Гость на второй день плохо пахнет". Сын любил свою маму, но он уже давно жил без нее и отвык. К тому же на Западе разные поколения не живут вместе. Запад - это не Восток.

НИНОН сняла маленькую квартирку под крышей в дешевом районе. Там было много русских и турок, что для немцев одно и то же: беженцы, переселенцы, второй сорт. Немцы не любят пришлых. Они налаживали веками свою жизнь и экономику, а другие пришли на готовое и пользуются, занимают рабочие места...

В России Нинон была, как волнорез, об который разбивались многие волны. Все текло, двигалось, как живая вода. А здесь - вакуум. Потеря статуса. Нинон никому не нужна за то, что она ТАКАЯ... Никому даже неинтересно, какая она.

Нинон решила устроить свою личную жизнь и написала объявление в газету. Там это принято. Дескать: такая-то хочет того-то...

Сразу откликнулось четыре кандидата. Нинон получила письма и фотокарточки.

Один был запечатлен на фоне озера, прислоненным к скамейке. И было не ясно, сможет ли он удержаться, если скамейку отодвинуть, или рухнет от старости.

Другой - бодрый, но мерзкий.

Третий - примитивный, как овощ на грядке. А чего бы она хотела? Чтобы по объявлению явился Арнольд Шварценеггер?

Четвертый - красивый. Югослав. Тоже беженец и альфонс, скорее всего. Но Нинон на мужчин деньги не тратит. У нее тенденция к наоборот.

Нинон остыла к затее личного счастья. Через службу знакомств счастье не приходит. У него свои дороги.

Нинон заподозрила, что она слишком много хочет: и здоровья, и счастья, и богатства. Она хочет кругом шестнадцать, а так не бывает.

Нинон долго не звонила. Однажды я позвонила ей сама. Спросила:

- Ты в порядке? - эту фразу я почерпнула из мексиканских сериалов.

- Знаешь, кого я встретила? - глухо спросила Нинон.

Откуда же мне знать...

- Севку, - сказала Нинон.

В один прекрасный день Нинон забрела в универмаг, где шла распродажа. Стала рыться в большой пластмассовой корзине с барахлом и вдруг ощутила, что рядом тоже кто-то роется и толкается. Она подняла глаза и увидела Севку. Тот же самый плюс тридцать лет. Что он здесь делает? В командировке или на постоянном жительстве? И вот дальше - самое поразительное. Нинон НИЧЕГО не почувствовала. Ее душа не сдвинулась ни на один миллиметр. Пустыня. Песок. То, что раньше ворочалось, как тяжелые глыбы, перетерлось до песка. То, что горело, - остыло до серого пепла. Пепел и песок.

Севка рылся в барахле и ничего не видел вокруг. Нинон хотела его окликнуть, но передумала. Ушла.

- У меня ностальгия, - сообщила Нинон.

- По родине? - уточнила я.

- По себе прежней. Мне себя не хватает. Я просто задыхаюсь без себя...

Через неделю Нинон собрала свои вещи, покидала их в два чемодана и вернулась в Россию.

Вернулась, но куда? В ее квартире жил американец, и большие деньги оседали на ее валютном счету. А деньги - это все. Нинон на них молилась.

Решила снять дешевую квартиру и жить на разницу. Нинон сняла крошечную однокомнатную квартиру в круглом доме. Архитекторы придумали новшество: круглый дом, а в середине круглый двор. Как в тюрьме. Все серое, бетонное, безрадостное. Вокруг - нищета, горьковское "дно". По вечерам откуда-то сверху доносятся пьяные вопли и вопли дерущихся. Кажется, что кто-то кого-то убивает. А может, и убивает.

СО МНОЙ Нинон не хочет встречаться, потому что стесняется квартиры - крошечной, с помоечной мебелью. И стесняется себя. Всех трех китов - воздержание, нагрузка и закаливание - Нинон отпихнула ногой в сторону. Зачем голодать и накручивать километры, если со здоровьем все в порядке. Нинон предпочитает лежать на диване, есть мучное и сладкое. Она растолстела на двадцать килограммов, перестала красить волосы. Стала седая и толстая - опустившаяся Софи Лорен.

Основное общение - соседка Фрося. У Фроси лицо сиреневое от водки, а во рту - единственный золотой зуб. Фрося - широкая натура, готова отдать все, включая последнюю рюмку. Беспечный человек. Нинон никогда не могла позволить себе такой вот безоглядной щедрости. Она всегда за кого-то отвечала: сначала за Севку, потом за детей. Она даже умереть не могла. А теперь может.

Нинон стала погружаться в депрессию. Она перестала выходить на улицу. Было неприятно видеть серые бетонные стены с черными швами между плитами. Неприятно видеть вертких детей и их родителей - тоже серых, как бетонные плиты.

Однажды я позвонила и сказала:

- Пойдем в церковь.

- Зачем?

- Бог поможет, - объяснила я.

- Бог поможет тому, кто этого ждет. А я не жду.

- Тогда давай напьемся.

- А дальше что?

- Протрезвеем.

- Вот именно. Какой смысл напиваться...

Я положила трубку. Вспомнила Высоцкого: "И ни церковь, ни кабак - ничего не свято. Нет, ребята, все не так". ...Действительно, все не так.

Пришло семнадцатое августа, и грянул кризис, как гром среди ясного неба. Нинон всегда боялась, что ее обворуют. Чего боишься, то и получается. В роли грабителя выступило государство. Лопнул банк вместе с валютным счетом. Денежки сказали: "До свидания, Нинон". Никто не извинился, поскольку государство не бывает виновато перед гражданами. Только граждане виноваты перед государством.

Американец уехал, его фирма вернулась в Америку.

Нинон тоже вернулась в свою квартиру, в свою прежнюю жизнь. Квартира большая, элегантная, в хорошем районе - это тебе не круглый дом. Однако почва выбита из-под ног. На что жить - непонятно. Да и не хочется. В душе что-то треснуло и раздвинулось, как льдина в океане. И обратно не сдвинуть.

Раньше Нинон нравилось ставить задачу и преодолевать. А сейчас все это казалось бессмысленным. Дети выросли, тема неблагодарности снята. Образ Севки развеялся по ветру. Что остается? Ничего.

Оказывается, выживание и неотмщенность - это и был ее бензин, которым она заправляла свой мотор. А теперь бензин кончился.

Мотор заглох. Можно еще поприсутствовать на празднике жизни, а можно уйти, тихо, по-английски. Ни с кем не прощаясь.

Как-то утром Нинон вышла на балкон, посмотрела вниз. Высоты было достаточно, девятый этаж. Свою жизнь, которую годами восстанавливала, собирала по капле, Нинон готова была кинуть с высоты, выбросить, разбить вдребезги.

Рерих говорил, что физический конец - это начало нового пути, неизмеримо более прекрасного.

Нинон перегнулась, как во время зарядки, но не назад, а вперед. Осталось совсем мало, чтобы сместить центр тяжести...

В это время раздался звонок в дверь. Кто-то шел, весьма некстати, или наоборот - кстати.

Это была я. Обычно я все чувствую и предчувствую, я буквально слышу, как трава растет. Но в данном случае я не чувствовала ничего. Просто у меня появилась суперновость: моя соседка уезжала за границу и попросила последить за ее дачей. Бывать там хотя бы раз в неделю. Дача - классная, в тридцати километрах от Москвы, с собственным куском реки. Река проходит по ее территории и огорожена забором.

Эта новость появилась вечером, а рано утром я уже ехала к Нинон.

Она стояла передо мной со странным выражением. Я не понимала: рада она мне или нет.

- Есть дача, - сказала я с ходу. - Давай ездить на уик-энды.

Нинон молчала. Возвращалась издалека. С того света на этот.

- Природа сохраняет человека, - добавила я.

- Сколько? - мрачно спросила Нинон. Жадность первой вернулась в нее. Это хорошо. Жадность - инстинкт самосохранения.

- Нисколько, - ответила я. - Бог послал.

Смотрите также:

Оцените материал

Также вам может быть интересно