В ЛУЖЕ извивался толстый дождевой червяк. Таня с размаху вонзила в него штык лопаты.
- Ему же больно! - возмутилась Света.
- Ничего, зато нескучно, - ответила Таня, - теперь их двое.
Подошел Вадик с необъятной пачкой потрясающей красоты фломастеров, пахнущих папиным одеколоном "Русский лес". Он щедро высыпал фломастеры прямо на свежий холмик и сказал
Свете: "Выбирай!"
Света выбрала великолепнейший фиолетовый фломастер. Это потом, несколько лет спустя, фиолетовый цвет займет прочное место на улицах наших городов благодаря китайским пуховикам, а сейчас...
- Ты же не умеешь рисовать! - подколола Таня.
В тот день она поняла: каждый может предать.
А потом был Танин день рождения. Ей подарили фломастеры: шесть банальнейших цветов, что такими нарисуешь? Она рисовала себя. Рисовала до глубокой ночи, до изнеможения, до слез.
Она давно придумала: в день своего рождения надо нарисовать себя. И такой, какой нарисуешь, ты и проживешь весь следующий год. Таня изобразила ослепительную красавицу в золотом платье и с золотыми волосами.
- А меня нарисуешь? - попросила Света.
В свой день рождения она получила то, что просила. Подарок ей понравился. И только Таня знала, что платье нарисованной подруги порвано в трех местах, одна нога немного короче и тоньше другой, нос слишком длинный, а глаза на лице расставлены как попало.
- Я рада, что тебе понравилось, - сказала Таня, - ведь теперь ты целый год будешь такой.
Света поверила ей сразу.
...В этот год ей упорно не везло. Во-первых, на уроке физкультуры она упала с бревна и повредила коленную чашечку. Стало портиться зрение, и пришлось покупать очки. А платье, подаренное мамой к Новому году, уничтожила бессердечная стиральная машина.
ШЛИ годы. Таня становилась красавицей с золотыми волосами - гораздо лучше, чем на ее детском рисунке, и даже красивее, чем на портрете работы модного московско-парижского художника Вадика. А Света ходила в очках (к линзам она привыкнуть не могла) и сырыми осенними ночами иногда просыпалась от болей в колене. Но не только это не давало ей спать. Парижский парфюм влетал вдруг в открытую форточку на третьем надоевшем этаже, и с каждым днем, с каждым вздохом она влюблялась в Вадика все сильней, насмерть.
Он иногда звонил - то из Парижа, то из Лондона, то из арбатской квартиры своего друга или подруги, кто их знает... Говорил веселым, грустным, пьяным, чужим и таким родным голосом, что она только стискивала зубы и ничего не отвечала. Потому что если бы позволила себе это, то закричала бы в трубку: "Вадик! Когда ты приедешь домой?!" Но он-то не знал, что его дом не на Елисейских полях, а на третьем Светкином этаже.
Ослепительная Таня подрулила к подъезду на ослепительной "Ауди", хлопнула дверцей, чиркнула по снегу роскошной шубой. В темном подъезде пахло пивом, пластмассовыми стаканчиками и одеколоном "Русский лес". "Значит, правда, приехал", - подумала она и тронула пальчиком кнопку звонка.
Ей не открывали так неприлично долго, что она даже растерялась: такого хамства по отношению к ней, владелице престижнейшего столичного салона красоты, давно уже никто не позволял.
Наконец зашаркали тапочки, загремела цепочка, и Светкины очки блеснули примирительно: "Извини и заходи". В квартире пахло совсем уж нестерпимо: целым литром одеколона "Русский лес", которым ради прикола полил себя Вадик. Светка даже сквозь очки была красивая-красивая, как будто за один вечер кто-то перерисовал эту замухрышку и запустил в новую жизнь.
Вадик ел, пил, ничего не рисовал. Таня сидела, сгорая в собственном ослепительном сиянии, и чувствовала, что этой странной паре хочется, чтобы она ушла.
...Что нашла в нем Светка - понятно, это даже не обсуждается. Но вот что он потерял здесь, кроме засохшего фиолетового фломастера, Таня понять не могла.
Ей стало обидно. Захотелось получить от него подарок.
- Вадик, напиши мой портрет.
Светка вздрогнула.
- Он не успеет. Он всего на два дня приехал.
Вадик кивнул.
Таня встала и прошла в ванную. Раскрыла косметичку. Приблизила лицо к зеркалу. Она знала: какой ты себя нарисуешь, такой и будешь. Бледные-бледные тени, яркие-яркие губы. И зачем? Он что, тебе нужен? Это был вопрос к самой себе. И ответ: нет! Тогда почему? Только честно. Потому что... Ну же, говори. Потому что они сейчас как один человек. Такие разные: он пахнет успехом, усталостью, дорогой скучной жизнью. Она - кухней, ловушками для тараканов и бедной скучной жизнью. Но они - как один человек. Если этого человека разрубить пополам, как дождевого червяка, ему будет больно. Зато нескучно.
Она захлопнула косметичку, вышла из ванной и, не заходя в комнату, спросила:
- Так как насчет портрета?
Вадик повернулся к ней. Просто на секунду оторвался от своей ненаглядной замухрышки Светы.
И вскочил.
- Ну хорошо.
Таня дернула плечиком:
- Не здесь же...
СВЕТА, по-детски расплющив нос о стекло, смотрела со своего ненавистного третьего этажа, как метет снег роскошная Танькина шуба, вспыхивает зажигалка. Хлопнула дверца и... все, все, все. Он просто уехал в жизнь, похожую на ночной Париж.
Он не позвонил в эти два дня. Он не звонил весь год, хотя прожил его в Москве, в Таниной квартире. Он много курил и пил, впрочем, может быть, не больше, чем в Париже или в Лондоне. Однажды он вошел в ванную, где Таня, как царевна-лягушка, меняла шкурку: бледные-бледные тени, яркие-яркие губы... Он, как художник, кое-что понимал в макияже. Он набрал в ладонь теплой воды и ударил Таню по щеке. Только брызги разлетелись, слез не было. Она вызывающе-счастливо улыбнулась ему в лицо и начала поправлять макияж.
Вадик достал пузырек одеколона "Русский лес" и по примеру отца выпил его сразу весь, не переводя дыхания. Некрасиво, не по-парижски икнул и почувствовал себя старым пересохшим фломастером цвета изношенного китайского пуховика.
Он поехал к арбатскому другу и угостил его одеколоном. Потом полетел в Голландию, где мода на него еще крепко держалась, и очень выгодно продал портрет золотоволосой красавицы в золотом платье. На вырученные деньги купил новый костюм, новый парфюм, гору подарков и четыре часа двадцать семь минут говорил с Москвой.
Приехал в Москву через три дня и сделал предложение Светке. Светка разревелась так, что потоком слез унесло чудесные фиолетового оттенка линзы, которыми она наконец решилась заменить очки.
Он сказал, что очки ей даже идут. Еще он сказал, что не может жить без нее. Что он и не жил без нее - только делал наброски, маленькие этюды, которые недорого стоят.
Таня, узнав о Светкином счастье, повела себя неожиданно благородно: пригласила ее в свой салон красоты, чтобы совершенно бесплатно "украсить" Светку к свадьбе. Свадьба намечалась в день рождения Светки.
- Ну зачем бесплатно? Вадик может заплатить... - сопротивлялась Света.
- Глупости! - говорила Таня, - какие могут быть счеты? Мы же подруги!
В ТО УТРО Таня сама делала макияж и укладку клиентке. Сотрудники только удивлялись: с чего бы это? Таня никогда раньше не снисходила даже к первым леди государства.
Глупая счастливая Светка совсем не разбиралась в макияже, и только Таня знала, что она ей "рисует". Когда Света посмела взглянуть на себя в зеркало, она чуть не ослепла.
- Это я?! - с детским восторгом воскликнула она.
- Такой ты будешь целый год, - улыбнулась Таня, - помнишь нашу детскую игру?
- Вот бы всю жизнь! - сказала Света, потому что уже не хотела становиться прежней замухрышкой.
Она вышла из салона чуть раньше, чем намечала. Таня предложила посидеть у нее, дождаться Вадика. Но Света сказала, что на лимузинах по Парижам она еще накатается, а сейчас хочет пройтись по Москве.
...Вадик так и не увидел, какой красивой может быть Светка. Потому что то, что он увидел, Светкой уже не было. Потерявший управление двухэтажный туристический автобус с французскими старушками-путешественницами расплющил ее об стену салона красоты, куда она возвращалась к намеченному времени.
После похорон Вадик уехал в Париж пить одеколон, двойной бурбон и что там еще пьют, когда бывает нестерпимо больно, будто тебя разрубили пополам.
Автограф