ДЕНЬ ПЕРВЫЙ.
Алло, это Валерий Абисалович?
(Голос без тени приветливости.) Я вас слушаю.
-Здравствуйте, я из газеты "Аргументы и факты", мечтаю сделать с вами интерв...
-Лет вам сколько?
- А вам?
- Мне сорок пять. Весной будет. Классическую музыку слышали когда-нибудь?.. Не обижайтесь. Просто утомили безграмотные вопросы. Перезвоните часика через два. У меня сейчас пресс-конференция с одним модельным домом. Они нам премии дали.
ЧЕРЕЗ ДВА ЧАСА
-Валерий Аби...
- Я вас узнал. Ну как я по телевизору выглядел?
- Усталым. Но костюмчик отличный.
- Еще бы. Это Зеньи. Они мне специально делают фраки.
- А правда, что у вас фраков пятнадцать штук?
- Мой фрак дольше сезона не выдерживает. При таком режиме. Так, говорите, усталый у меня был вид?
- Весьма.
- Ужасно. Мама опять расстроится...
ЧЕРЕЗ ТРИ ЧАСА. БОЛЬШОЙ ТЕАТР
-Извините, Валерий Абисалович не показывался?
- Был. Но ушел. Но сейчас опять придет. Звонил из гостиницы... А-а, вот и он. Девушка, подождите. Валерий Абисалович, у нас проблема. Там задник сборит на "Летучем", не понимаем, почему.
- Что значит - не понимаем?!. Что пробовали сделать? Светом пробовали убрать? В Португалии же все было нормально!..
- Валерий Абисалович, не расстраивайтесь, этих морщин вообще не видно!
- Что значит - не видно?! Мне - видно. Этого достаточно.
- Но...
- На премьере морщин быть не должно. И чтобы в конце никаких веревок с повешенными девушками. Не забудьте.
- Валерий Абисалович, Чхеидзе (режиссер спектакля. - М. В.) уже веревки отменил!
- Чхеидзе отменил. Ха! Я сразу сказал, что не нужны они здесь. Но ему же нужно было соблюсти иерархию! Что это его режиссерское решение!..
(Мне удается вставить вопрос.) Значит, последнее слово в спектаклях все-таки остается за вами?
- Никаких последних слов. Я просто говорю: "Веревки не будет. Точка".
ЧЕРЕЗ СЕМЬ ЧАСОВ. У ВЫХОДА ИЗ БОЛЬШОГО
Гергиев, выходя, спутнику: " ...и объясните ей, что по телефону нельзя отвечать просто: "Ой, алло". Человек должен сразу почувствовать, куда он попал. Нужно с выражением сказать (басом): "Оперная канцелярия Мариинского театра слушает". Вот так. Это не прачечная. Это великий театр!" (Звонит мобильный телефон.) Слушаю. У кого горло?!. И что вы делаете по этому поводу?.. Передайте, пусть не волнуется. Поддержим, я, в конце концов, немножко уберу валторны..."
ДЕНЬ ВТОРОЙ - ТРЕТИЙ
См. день первый.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. РАННЕЕ УТРО
-Валерий Абисалович, простите за наглость...
- Ох... Который час? Десять?
- Пол-одиннадцатого. Я вас что, разбудила?
- М-м-м... Меня Пласидо Доминго разбудил. Он мне в три часа ночи звонил... Ну что с вами делать? Ну приезжайте в гостиницу. Только быстро. За пятнадцать минут доедете? А то вас кто-нибудь опередит...
ЧЕРЕЗ ТРИ ЧАСА. В НОМЕРЕ. ПОБЕДА!
Гергиев в спортивном костюме восседает за письменным столом. На столе - телефон кнопочный. В руке - телефон мобильный.
- Валерий Абисалович, почему вы не снимете с себя эти утомительные администраторские обязанности?
- Потому что я не вижу человека, способного сделать это вместо меня. Я не могу найти такую форму работы, при которой я руковожу Мариинским театром творчески, а все остальное само по себе делается.
- Но ведь найти такого дирижера, как вы, значительно труднее, чем найти хорошего директора...
- А какой я дирижер? Многие совсем даже не считают, что я уж так дирижирую. Особенно в России. На Западе, конечно, у меня сложилась достаточно высокая репутация. Я вхожу, скажем так, в пятерку дирижеров, фигурирующих в топе. Не по спортивной иерархии, разумеется, а по тому, что происходит с их подачи в мире музыки. В каких сдвигах они, так сказать, виновны.
- По-вашему, грандиозные шестичасовые постановки Вагнера актуальны в современных условиях?
- Нет условий современных или несовременных. Есть хуже, лучше или совсем плохо исполненные произведения. Можно и Пуччини так играть, чтобы слушатели уходили.
- Судя по привезенному на гастроли репертуару, вы не склонны потакать публике...
- Я верю в искусство для народа. Но для народа, согласного сделать над собой хоть какое-то усилие. Искусство - не протертая каша, которую вливают в рот.
- С вашей точки зрения, театр должен-таки заниматься просветительством?
- Театр должен формировать условия, где престижно быть просвещенным. Мы в свое время исполнили, может быть, больше произведений Римского-Корсакова, чем того требовала российская публика. В меньшей степени это относится к Мусоргскому, хотя "Саламбо", кроме нас, еще никому не удавалось сделать репертуарным произведением. Как и "Сорочинскую ярмарку".
- Как вы относитесь к тому, что мир классической
музыки все больше сближается с миром шоу-бизнеса: Элтон Джон и Гергиев в общественном сознании становятся фигурами почти одного порядка?
- Негативно. Но есть соотношение вынужденности и добровольности. Важно, чтобы одно не перешло в другое. Например, мой близкий друг Юра Башмет. Очевидно, что ему труднее оставаться Башметом - уникальным артистом, когда присутствие в этой, как я ее называю, тусовке превышает допустимую норму. Но совершенно избежать этого он не может, потому что он должен содержать свой оркестр. На нем ответственность за музыкантов, которым, кроме него, некому помочь. А у меня ситуация еще сложнее. На мне ответственность помимо материальной еще и общекультурная. Мне, например, видится некое культурное пространство вокруг Мариинского театра - такой оазис, привлекательный для всего мира. Существует же Линкольнцентр, центр Помпиду...
- Чем вы объясняете коммерческую успешность Мариинки?
Спонсоры слетаются к вам, как мотыльки на огонек...
- Надо правильно расставлять акценты. Это честь для компании - сотрудничать с нами, а не для нас. Это им удовольствие - нам премии давать... А деньги считают все театры мира. При построении художественных проектов и Джеймс Ливайн, и Риккардо Мути оч-чень четко представляют, на что в финансовом смысле способен их театр и какую отдачу даст проект. Ни один худрук - или, как я себя называю, интендант театра - не может этого избежать. Даже Малер занимался театральным бухучетом...
- С вашей точки зрения, сегодня существование человека "чистого искусства" невозможно?
- Возможно. Но не в России. И не в театре. По крайней мере, не в таком большом театре, как наш. А если создать некую модель - ансамбль из десяти человек, какой-нибудь молодежный, то почему нет? Там будет чистое искусство и изредка - обед.
- Раскройте секрет: как вам удается привлечь к себе столько звезд?
- Отслушиваю тех, кого мне рекомендуют, и приглашаю.
- И когда отслушиваете?
- В антракте. Перед спектаклем - если времени осталось не пять минут, а случайно десять...
- Каких исполнителей вы слушаете дома?
- Я слушаю композиторов. Сегодня мне уже прежде всего интересно понять поболее именно о композиторе.
- Для вас это существенное понятие - свой оркестр?
- Безусловно. Я полагаю, что те дирижеры, которые добивались крупных успехов, исторического масштаба, - они, как правило, всегда были связаны с каким-то одним коллективом. Дирижеры-перебежчики никогда не добивались фундаментальных, капитальных сдвигов.
- Вы отличите свой оркестр с закрытыми глазами?
- Да. За две-три секунды.
- А вам известно, как играет оркестр Мариинки, когда вы не стоите за пультом? На гастролях вашей балетной труппы публика была ошарашена...
- В оркестре все зависит от дирижера. Во время балетных гастролей я с основным составом оркестра был на гастролях в Лондоне. Мы не могли отменить то, что уже давно было оговорено с партнерами, только потому, что благодаря Лужкову вдруг появилась возможность приехать в Москву. (Звонок.) Извините. Да... Ну и как они там? Как принимают? Десять минут аплодировали?.. А кто художник? Бархин? А звучание?.. Да не может быть!.. (Мне.) Вашего "Сусанина" в Мариинке штурмом брали!..
- Откройте секрет: откуда вы силы берете?
- Да я не знаю, почему все так часто говорят об этой пресловутой моей силе. Может, просто ее кому-то другому не хватает?
- В вас насколько жив кавказский человек?
- Жив. Но я свободен от чувства переполненности этим фактом. Родился я в Москве, вырос во Владикавказе - отец был военным, учился в Петербурге...
- Но семейный клан Гергиевых существует?
- В том смысле, что моя семья всегда со мной. По крайней мере, сестры. Мне очень важно, чтобы они были рядом, даже когда я на гастролях или уезжаю за рубеж.
- Если честно, у вас был шанс стать главным дирижером Метрополитен-опера? Главным, а не приглашенным?
- Так даже вопрос не ставился. Мною - не ставился. Я работаю прежде всего в Мариинском театре. Это огромная ответственность. Я взял ее на себя, когда театр был на грани гибели. Мы теряли музыкантов и певцов. Все уезжали. И я очень четко осознал, что кроме меня этот процесс никто не остановит.
- И как вы его остановили? Деньги нашли?
- Я никого никогда не держал зарплатой. И шантажами не держал: ты споешь со мной тут, а я продирижирую с тобой там. Я создал условия, при которых исполнителю было морально - я повторяю, морально! - некомфортно сказать "я не могу" или "не хочу" работать в Мариинском театре.
- То есть внушили артистам ощущение высокой миссии...
- Без высоких слов. Была создана система нравственных координат, в которые вписывалось творчество.
- Именно в таком порядке: нравственность - потом творчество?
- Да, это основа. Если ее нет - рухнет все.
- Вы задумывались о том, что будет с театром без вас?
- Думал. Все хорошо будет. Слишком великий театр. Я вот привел очень хорошего дирижера молодого, итальянца. Конечно, он меня не заменит здесь целиком, но...
- С вашей точки зрения, вы уже пережили свой звездный час?
- Ох... Я своим звездным часом сочту возможность получить дней десять свободных. Чтобы пообщаться с мамой нашей, например... Я-то домой каждый день звоню, но это же не общение! В тишине побыть... Это ведь священное право каждого - побыть в одиночестве. А я его лишен...
У меня даже нет времени сесть и спокойно подумать лет на десять вперед о том, что я должен сделать!
- Вы так надолго планируете свою жизнь?!.
- На четыре - пять лет точно. Что делать - задан темп. Бешеный... Так давно уже произошло. Иногда это очень мучительно. Но это не бессмысленный бег, а четкое движение к цели. Я всегда знаю, куда и зачем иду. И почему.
- И на вашем фамильном гербе будет красоваться девиз "Искусство требует жертв"...
- О жертвах поговорим позднее. Если Мариинский театр превратится - как я мечтаю - из театра ХIX века в театр века двадцать первого, тогда, быть может, мои жертвы и жертвами-то не покажутся...
Николай Петров: "В музыке разрешено практически все"