В СЕНТЯБРЕ 1941 г. немцы насильно угнали в Германию нашу маму, Старцеву Елену Яковлевну. Меня, моих сестричек, Валю (5 лет) и Тамару (2 года), и брата Гену (1 год) отправили в немецкий госпиталь. Мне было шесть. Я поняла, что старшая и должна во что бы то ни стало беречь их.
У нас, детей, брали кровь для раненых немцев. Чаще всего сразу переливали из руки ребенка в руку раненого. Если ребенок после этого не мог отползти, его хватали русские полицейские
и вышвыривали во двор. Там собиралась целая куча еще живых и мертвых тел. Их грузили на дрезину и отвозили в яму за три с лишним километра. Я из этой ямы два раза доставала Валю и семь раз Тамару. Выбиралась из лагеря. Там в одном месте повар сливал помои, и под колючей проволокой образовалась ямка. Я дожидалась, когда полицейские с собаками уходили в другую сторону, подлезала туда и бежала к яме за сестричками. У Гены взяли кровь из аорты, он захлебнулся
и умер.
Немцы-врачи были очень внимательны к раненым, а когда было свободное время, занимались нами, детьми: устраивали эксперименты, прививали нам экзему, сибирскую язву.
Нас специально не кормили: кровь голодного ребенка больше помогала раненым немцам. Мальчишки имели привычку красть у немцев все, что видели. Их за это расстреливали. Когда в первый раз троих мальчиков расстреляли у нас на глазах, мы оцепенели и некоторое время прятались под кроватями.
Но голод заставил вылезти.
Голодные и обессиленные, мы вечно толпились у кухни. Повар бросал детишек в котел, давал в руки котелок, куда они должны были складывать пригоревшую пищу. Когда котелок наполнялся, его содержимое повар выбрасывал в гущу детей. Что тут было...
Сады и огороды охраняла одна глухонемая. Она пускала детей в огород. Ранней весной выкапывали замерзшую картошку и сразу же съедали. Иногда находили лук. Зимой набирали семечки липы, их было очень много, и
всем доставалось. Еще я помогала прачке стирать вшивое белье раненых немцев, и она за это делилась едой. Иногда она посылала нас на станцию занять у ее знакомых для нее хлеба. Однажды я пришла к той женщине и соврала, что прачка просит хлеба взаймы. Женщина, естественно, дала. Потом все открылось, и прачка отругала меня: ведь у нее самой было двое детей. Кроме этого поступка, больше мне за 63 года стыдиться нечего.
Раненые относились к нам гуманно. Часто приглашали в палаты петь. Хорошо споешь - получишь больше еды.
В один из вечеров привезли раненого офицера. Его звали фон Гетц. Нас, детей, из коридора выгнали в спальни и не разрешили без спроса выходить даже в туалет. Выбрали несколько детей для переливания крови этому офицеру, но он накричал на врачей. Удивительный был немец, интеллигент. Когда он более или менее поправился, стал играть на аккордеоне, да
так прекрасно, что уже не нужен был никакой патефон. У нас, всех трех сестер, абсолютный слух, и он как-то стал выделять нас. Однажды фон Гетц поднял Тамару над головой, она испугалась, ухватилась за погон и оторвала его. Тогда он взял голову двухлетней Тамары, зажал коленями и стал ладонью бить ее. Томка орала сильно, а я подбежала к фон Гетцу сзади и укусила его за ногу. Он заорал от боли и выпустил Тамару. После этого фон Гетц невзлюбил меня.
И ВОТ наступило 3 августа 1943 г. Наши солдаты стали выводить из погребов полицейских, и эти скоты выли, как шакалы, прося пощады. Мы все рассказали солдатам-освободителям, как эти нелюди избивали детей в кровь плетками (сплетенные конские волосы, а на конце обязательно осколок от снаряда или мины, чтобы больнее бить). И наши их расстреляли. Одного дядю Васю мы спасли: он все время за нами смотрел и приносил еду в подвал. Дядя Вася ушел на фронт.
Через год приехала наша мама из Германии, взяла нас к себе. В августе 1949 г. ее осудили как изменника родины на 25 лет. Мы снова попали в детдом, но уже как предатели.
В 1991 г. я побывала там, где находился наш лагерь. До сих пор школьники находят вокруг детские черепа и кости.
Наложница ваххабитов