Наша газета - прежде всего для людей старших поколений, которые беззаветно создавали и защищали великую страну. Сейчас Россия вновь подвергается нелегким испытаниям, и вновь становятся востребованы нравственные устои и ценности наших стариков, их знания и исторический опыт. Величайшей вершиной подъема народного духа в истории страны была и останется Великая Отечественная война. Конечно, о ней написано немало мемуаров, опубликовано множество документов, но это - официальная история. А ведь у каждого война была своя - свои победы и поражения, горечь и радость, боевые друзья и подруги, встречи и расставания, потери и приобретения... "АиФ. Долгожитель" призывает всех, кто помнит нелегкие военные годы, поделиться личными воспоминаниями и внести свою лепту в создание народной истории войны. Ваши рассказы будут опубликованы на страницах "Долгожителя" и сборников "Народная война".
Я так боялась темноты
Перед войной отучившись 7 классов, я пошла учиться на счетовода. Только окончила курсы, как умерла мать. Вот и остались мы с сестрой двое на белом свете - ей 11 лет, мне 14. Отец-то наш умер еще в 1933-м, родных никого не было. В то время пособий в таких случаях не полагалось... Меня соседка брала с собой подрабатывать - месить из глины, соломы и песка саман - у нас тогда из него строили дома. Вечером она со мной рассчитывалась, давала 1 рубль. Я на эти деньги покупала буханку черного хлеба, тем мы с сестрой и питались. А на настоящую работу меня не брали: не было паспорта. Опять соседка помогла, пошла в милицию, упросила, чтобы мне дали паспорт на год раньше. Сжалились надо мной, разрешили работать в военизированной охране Махачкалинской нефтебазы бойцом, на посту стоять с винтовкой. Мне так жутко было ночью! Стою, вся дрожу от страха, а дозорные ходят, проверяют бдительность. Я их как увижу, кричу: "Стой, кто идет?!" И мне не раз давали премию за хорошую работу - ведь многие на посту засыпали. Я б, может, тоже заснула, но очень темноты боялась...
Всех мужчин взяли на фронт, остались одни женщины, и я перешла на работу на этой же нефтебазе в секретный цех. Там мы заливали бутылки горючей смесью, запечатывали и ночью грузили в машины, отправляли на фронт. Цех был замаскирован, заделан наглухо, ниоткуда свежего воздуха не поступало. Помню, у меня голова кругом шла и от голода и от испарений ядовитых, сознание терять начинала. Мастер, бывало, выведет меня на воздух, немного постоим, он и говорит: "Давай, Рая, милая, пойдем работать, а то скоро машина приедет, бойцам на фронте наша продукция нужна". Немец был уже близко, несколько раз Махачкалу бомбил, метил в нефтебазу. Шли как-то мы с работы да и попали под бомбежку. Меня ранило в ногу осколком, я три месяца ходила с палочкой.
Еще после работы нас посылали в школу, где размещался госпиталь, там было очень много раненых. Бинтов не хватало, мы стирали окровавленные и первый слой перевязки делали новыми бинтами, а потом стираными. Писали мы для солдат письма родным, читали газеты, старались как-то помочь. Я вязала им носки, зашивала простреленную одежду. И очень просилась на фронт, но в военкомате отказали - слишком молода. Да разве нам в тылу легче было? Ночь проработаем в цеху, а утром везут нас окопы копать. Но никто на судьбу не жаловался. Мы знали, что идет война и нужно все выдержать. Ведь еще и песни пели - молодость свое брала. Может, кто помнит меня, если еще остались живы? И цех N 1, и нефтебазу в Махачкале?..
Первый эшелон
Дом наш был большой и очень старый. Когда-то там помещался трактир, и первый этаж представлял собой один огромный зал площадью не меньше 50 метров. Помню, мама, собираясь навести там порядок, со вздохом говорила: "Ну, я пошла подметать Красную площадь..." Нас эвакуировали оттуда в августе 41-го еще до того, как Москву стали бомбить. Папа работал на железной дороге и сумел засунуть свою семью в самый первый эшелон, уходивший на восток. Поезд двигался без расписания, мы с сестрой (мне 6, ей 10 лет) сидели на самом верхнем ряду нар, глядели в окно. А мама выходила на полустанках набрать кипятка и однажды отстала. Она бежала следом за вагоном, не поспевала, какой-то дядька ухватил ее за руку, да не мог втащить - сил не хватало, ему кинулись помогать... Как же мы кричали тогда, как испугались!
Вещей с собой взяли совсем немного, но умница папа в последний момент сунул нам швейную машинку. Она нас потом очень выручала. Поезд пришел в Горький, дальше повезли на барже, выгрузили на пристани Кушнарево, что на реке Белой. Первые беженцы были еще всем в диковинку, и встречать нас вышел весь пионерско-комсомольский актив города с развернутыми флагами. Потом мы долго-долго ехали на подводах. И вот, наконец, конечная точка маршрута - башкирское село Чекмагуш.
Наутро нас всех вывели на площадь. Вокруг плотной стеной выстроились местные жители, а председатель колхоза выпихивал вперед то одну, то другую семью эвакуированных и громко превозносил их достоинства. Про нас так: "Вот женщина, молодая, работящая, при ней две девчонки. Имеет швейную машинку, хорошо шьет. Кто возьмет?" Тут же народ загомонил: "Нам! Нет, нам!!" Но одна бойкая тетка ухватила маму за руку и поволокла вперед. Так мы оказались на самом краю села, в почерневшей и покосившейся халупе без печки и с земляным полом. С нами поселились еще трое - Соболевские, бабушка, мама и сынишка, ровесник мне. Это была семья папиного сотрудника. Папа писал нам в каждом письме: "Держитесь Соболевских!" А их папа писал им: "Только держитесь Барабановых, не пропадете!" Мы показывали друг другу эти письма и очень смеялись - надо же, не сговариваясь, одно и то же пишут!
Маму устроили в правление колхоза работать бухгалтером, в октябре начались морозы. Нашлась и поселилась вместе с нами наша бабушка Глафира. Когда стало холодно, мы поняли, что погибнем, - снега просто занесут наш сарай, никто и не вспомнит. Председатель, узнав, как мы маемся, переместил нас в какой-то заброшенный дом ближе к середине деревни. Тут была печка, мы по очереди топили ее, мучительно ломая руками сухие стебли подсолнуха. Другого топлива не было. Стены промерзали насквозь. Потом явился хозяин этого дома, сказал, что он не давал своего разрешения на размещение здесь эвакуированных, и сломал у печки трубу, чтобы мы больше не могли тут жить. В этот момент нас навестил папа. Он сопровождал транспорт, на котором вывозили из Москвы оборудование заводов, и сумел вырваться на пару дней.
Он нашел одного мужика из местных, который когда-то служил на железной дороге, получил там увечье, а ему не давали пенсию. Папа пообещал, что сумеет выбить для него в Москве все необходимые бумаги, если он приютит нас и Соболевских. Так мы оказались у Шейхулы Зайдулина. Его дом разделяла пополам печка. С одной стороны - полати, на них спали вповалку он с женой и куча детей, а под ними - коза с козлятами, поросята, куры. А с другой стороны - подобие комнатки. Там разместились все мы. Каждую ночь мы засыпали под стрекот швейной машинки. Мама неутомимо крутила ее ручку, обшивая семью хозяина и всех его родственников.
Хоть мама и зарабатывала кое-что шитьем, меняла привезенные с собой вещи на продукты, но все равно голодно было ужасно. Папа сдержал свое слово, добился для нашего хозяина пенсии, и тот на радостях забил лошадь, угощал всех мясом. Когда оно варилось в котлах на улице, я все принюхивалась - так есть хотелось! А когда мясо оказалось в моей тарелке - выяснилось, что оно совсем не жуется - резиновое. Его вместо мячика использовать можно было.
Школа в Чекмагуше отсутствовала, а сестре нужно было учиться, и мы поехали на новое место. И вот опять на возах нас везли к пристани. Возы шли "поездом", друг за другом и были немыслимо высоко навьючены сеном. На одной такой горе, раскачиваясь, ехала бабушка Глафира, мертвой хваткой державшая швейную машинку, на другой - все трое Соболевских, а на третьей - мы с мамой. Воз опасно кренился на колдобинах, сердце ухало в пятки, мама изо всех сил прижимала к себе нас с сестрой, а я все оборачивалась назад, где в жарком мареве таяла деревня, в которой прошел целый год нашей жизни...
Шибко грамотный человек
В 1942 году меня, 18-летнего паренька, мобилизовали в Красную Армию и направили в Тюменское военное училище. Но я почти сразу подговорил двух товарищей, и мы бежали на фронт, однако в Можайске нас задержали. Комендант города пожалел нас - не в штрафбат отправил, а в учебный батальон 196-й стрелковой дивизии. С дивизией пришел я пешим порядком по льду Ладожского озера в Ленинград и был определен в разведроту, в группу охотников-лазутчиков. Начались военные будни.
В августе 1943-го отправили нас для захвата "языка" на Синявинские высоты, где наши войска отбили фашистов во время первого штурма города. Высоты были изрыты траншеями и ходами сообщений, по ним рослые, сильные немцы из 21-й гренадерской дивизии подбирались ночами к нашим позициям, забрасывали их гранатами. Мы решили в траншее устроить засаду. Но в ту ночь нам не повезло - "языка" добыть не сумели, а как стало светать, были вынуждены двинуться в расположение своей части (она стояла километрах в семи от передовой, в поселке торфяников). Я немного замешкался, отстал от своих, а когда понял, что они ушли, - было поздно. Немцы двинулись в атаку...
В траншее валялось множество винтовок и патронов - как советских, так и немецких. У меня был еще автомат ППШ, но стоял жуткий ветер от взрывов снарядов и мин, и автомат мгновенно забивало песком. Тогда я взял винтовку, прочистил и стал стрелять по противнику. Больше двух раз из одной винтовки не выстрелишь - снова чистить надо. И тут откуда ни возьмись появилась девушка-санинструктор. Я сначала подумал - видение. Но тут это видение человеческим голосом говорит: "Я буду винтовки в порядок приводить, а ты стреляй только!" Так мы с ней и удерживали позиции - она чистит, заряжает, а я бью. Когда атаку отбили - насчитали шестерых убитых мною фрицев. Стал я прощаться с санитаркой, собираться к своим идти, а она надоумила: "Рядом командир учебки, он тебе справку напишет, сколько ты врагов убил, а я свидетелем подпишусь". Так и сделали. Отдал я эту справку писарю в нашей роте. Шибко грамотный человек был: уж так умел наградные листы составлять! То-то у него и у командира роты все новые и новые награды появлялись, хоть он с нами на задания ни разу не ходил. Видать, и мои шестеро "крестничков" ему сгодились...
Вырвались чудом
Наша зенитная батарея вот уже три месяца обороняла подступы к Туапсе. Чувствовали мы себя невесело - кроме тревожного положения на фронтах (шли ожесточенные уличные бои в Сталинграде, немцам удалось выйти к берегу Волги), нас давило господство врага в воздухе, плохое питание, частое отсутствие табака, изношенность обмундирования, вшивость. Приходилось в редкие минуты затишья варить дикие груши (так - в рот не возьмешь, жуткая кислятина), искать на брошенных местными жителями огородах, чаще безуспешно, недокопанный картофель... Однажды обнаружили в подполе пустующего дома каштаны и грызли их сырыми. Хлеб привозили не только несвежим, но часто заплесневелым. Изредка получали сахар, тогда ставили ведро воды на костер, распускали там желтовато-грязный сахарный песок и пили всем расчетом этот приторно-сладкий сироп.
Обмундирование почти не снимали, брились от случая к случаю, спали вповалку в мокрой яме, кое-как прикрытой сверху брезентом. Хоть боеприпасы получали в достаточном количестве, и то хорошо. Шел ноябрь 1942 года. Нашу авиацию в воздухе почти не видели, а вот немцы летали и бомбили часто. Наверное, во второй половине ноября немцам удалось еще больше приблизиться к Туапсе, захватить господствующие высоты. В одну из хмурых и ненастных ночей мы опять совершили марш, заняли довольно неудачную с точки зрения маскировки позицию в мелком, почти облетевшем лесу. Довольно близко слышались звонкие автоматные очереди. Двое бойцов, посланных на батарейную кухню, принесли редкое и лакомое в те дни блюдо - горячие макароны с небольшими кусочками мяса. Но не успели приступить к аппетитно пахнущей еде, как прибежал встревоженный командир, приказал немедленно цеплять орудия.
Срочно, бросив еду, стали вновь грузить в кузов только что выгруженные оттуда боеприпасы. Машины на максимально возможной для пересеченной местности скорости тащили орудия по пустынному шоссе, и вдруг за вторым или третьим поворотом мы увидели картину жуткого разгрома не то пехотного подразделения, не то обоза. Кругом гремели автоматные и пулеметные очереди. На одном дыхании мы промчались страшные 150-200 метров, а совсем близко сквозь редкие кусты виднелась занятая фашистами высота.
Что нас спасло - замешкались ли фашистские наблюдатели, улыбнулся ли нам счастливый случай? Не знаю. Но в тот день мы чудом вырвались из замыкавшегося окружения, буквально под носом у немцев проскочив из "котла" в расположение своей обороны...
Народная война (18.09.2003)