Наша газета - прежде всего для людей старших поколений, которые беззаветно создавали и защищали великую страну. Сейчас Россия вновь подвергается нелегким испытаниям, и вновь становятся востребованы нравственные устои и ценности наших стариков, их знания и исторический опыт. Величайшей вершиной подъема народного духа в истории страны была и останется Великая Отечественная война. Конечно, о ней написано немало мемуаров, опубликовано множество документов, но это - официальная история. А ведь у каждого война была своя - свои победы и поражения, горечь и радость, боевые друзья и подруги, встречи и расставания, потери и приобретения... "АиФ. Долгожитель" призывает всех, кто помнит нелегкие военные годы, поделиться личными воспоминаниями и внести свою лепту в создание народной истории войны. Ваши рассказы будут опубликованы на страницах "Долгожителя" и сборников "Народная война".
Пять минут в плену
Мой дядя, тогда молодой лейтенант, Борис Исаакович Бройд служил в авиационной части на Украине, был связистом. Осенью 1941 года его аэродром, приткнувшийся на лесной опушке, уже был пуст. Улетели самолеты, эвакуировались наземные службы. А ему вышел приказ "держать связь до последнего", а когда все на новом месте обоснуются, его вызовут.
Но дни шли за днями, линия фронта подходила все ближе, совсем рядом грохотала артиллерия, а о нескольких связистах на брошенном лесном аэродроме командиры, похоже, забыли. Рации молчали, не отвечали телефоны. Бой подошел почти вплотную, потом стал отдаляться, теперь грохотало уже там, где по всем расчетам должен был быть наш тыл. Это означало только одно - окружение. Наконец из трубки, в которую Борис обреченно называл свои позывные, донеслось раздраженное: "Ты че орешь? Какой тебе еще приказ, сматывайся, если хочешь жить!" Быстро покидав в полуторку нехитрое имущество, связисты направились по лесной дороге вслед за фронтом.
Машины двигались сплошным потоком - видимо, это была единственная дорога, пока что не перерезанная немцами. Многие шли пешком, в том числе и раненые. Они надеялись, что их подберут, - от этого зависела их жизнь, но машины были переполнены и не тормозили.
Борис подобрал раненого офицера, потом подсадил двух девушек-евреек... Вдруг на обочине показалась знакомая фигура - тот самый начальник, который "забыл" его на аэродроме. Но в каком виде! Солдатская гимнастерка, без знаков отличия... Начальник радовался: "Как хорошо, что я вас встретил!" Наверняка был уверен, что ему сейчас же уступят место в кабине. В жизни молодой лейтенант был человеком мягким, незлобивым. Но сейчас... "Кто вы такой, где ваши офицерские документы и форма?" И опешивший начальник остался стоять у дороги, а машина поехала дальше.
Вдруг идущие впереди машины начали замедлять ход. Показалась огромная поляна, на которой с одной стороны выстраивались подъезжавшие грузовики, с другой - сотни и сотни пехотинцев. А посередине... суетились, кричали, размахивали автоматами люди в черном. Всего пятеро, но они командовали, а масса людей беспрекословно подчинялась. Военные люди, воспитаны в дисциплине. Если бы какой-нибудь командир приказал им "В бой!" - пошли бы не раздумывая. Но никто не приказывал, значит, власть - уже вот эти, в черном. И вновь подъезжавшие покорно занимали указанное им место в строю, сдавали оружие. Грузовик Бориса медленно, с остановками продвигался вперед. В голове бешено крутились мысли: "Выйти из машины, выбросить документы, встать в общий строй... Офицеров и евреев расстреливают немедленно... А без документов, может, пронесет... Нет, все равно кто-нибудь выдаст, выслужиться захочет. А жена с годовалым сыночком пропадет без меня, кто ей поможет?"
Нет, он не был плакатным героем, Борис Бройд, но идти, как скотина на убой, тоже не желал. И он взял карабин, висевший в кабине у водителя, открыл дверцу и выстрелил в ближайшего эсэсовца. Передернул затвор и успел выстрелить еще раз - во второго.
По логике вещей в следующее мгновение его должны были прошить из автоматов. Но тут произошло неожиданное: от этих выстрелов, прозвучавших в гнетущей, напряженной тишине, всколыхнулся весь строй. Люди, которые уже считали себя пленными, стояли в оцепенении, вдруг поняли, что, пока они бездействуют, одинокий офицер вступил в бой с фашистами. Значит, дело не безнадежно! Люди качнулись вперед, и трем эсэсовцам стало уже не до смельчака лейтенанта. Затрещали автоматы, но соотношение сил было решительно не в пользу немцев. Через несколько минут все было кончено.
Потребовалось некоторое время, чтобы солдаты вновь почувствовали себя свободными и, пряча друг от друга глаза, подбирая сданное оружие, разошлись по машинам и продолжили движение. Вперед, где в еще не сомкнувшемся вражеском котле была заветная брешь, ведущая к своим...
Ледяной ад
В 1941 году я училась в индустриальном институте Свердловска. С первых же дней войны всех ребят нашего курса мобилизовали в армию, а девочек - кого на курсы медсестер, а кого - учителями в семилетки области, чтобы заменить призванных учителей-мужчин. Никто не спрашивал нашего мнения, и выбора, кем стать - медсестрой или учительницей - не было. Приказали - и работай. Впрочем, мы и не возражали - было одно слово: "Надо!"
С первого октября 1941 года я начала учительствовать в крошечном отдаленном поселке Красноярского края. Два года преподавала математику и физику, не имея специального образования, а потом пошла учиться в пединститут г. Абакана, там преподавали эвакуированные из крупных городов профессора. Кроме нас, девчонок, садились за парты и парни, демобилизованные по ранению. Такие молодые инвалиды, так их жалко было... Кроме учебы мы должны были обеспечивать топливом родной институт и госпитали - ходить на реку Абакан, вырубать из-подо льда бревна от рассыпавшихся во время летнего сплава плотов.
Упорно долбили на морозе (это же Сибирь!) лед под замерзшим бревном. Вдруг откалывается огромная льдина, и ты внезапно оказываешься с головой в ледяной воде. Хорошо, что хватало смекалки страховаться - привязывались веревкой за пояс к какому-нибудь дереву на берегу. Вот так и барахтаешься в ледяном крошеве, стараясь выбраться или хотя бы зацепиться за плавающее бревно, пока подружки баграми подтягивают к берегу. И валенки, и рукавицы уплывут, дрожишь, мокрая до нитки, и переодеться не во что.
Я сама побывала в таком аду два раза. Никого из моих подружек такая участь не миновала - уж по разочку-то каждая искупалась! Конечно, это не могло не сказаться на здоровье - я, например, вот уже 20 лет как инвалид I группы...
Остался только обелиск
Моего отца Ивана Анисимовича расстреляли в 1938 году в Казани как врага народа, маме дали 8 лет лагерей, ну а нас, троих братьев, отправили в детский дом на Украину. Там собирали детей репрессированных, хотели, чтобы мы забыли родителей, а учиться заставили по-украински, вне зависимости от того, каким языком владеешь. Через два года туда же доставили одесских хулиганов, настоящую шпану. Старшего брата, Евгения, отправили в другой детский дом, младший брат сбежал, не выдержав издевательств. За ним сбежал и я, но милиция сняла меня с крыши вагона, отправила в распределитель. В это время началась война.
В августе 1941-го, после многих мытарств, когда мы вместе с солдатами отступали через всю Украину, я оказался в армавирском детском доме. Оттуда многих ребят, в том числе и меня, отправляли работать в окрестные колхозы. Я не отказывался ни от какого труда - пас коров и лошадей, ремонтировал ящики для овощей, возил почту. В июле 1942 года я привез председателю колхоза пакет: немцы близко, приказано эвакуироваться. Заскрипели по горным дорогам брички с детьми и пожитками, а я с другом Ваней гнал коров. На привалах мы доили их прямо на землю. Когда мы прошли Теберду и двинулись на Кисловодск, от встречных беженцев узнали, что там уже немцы. Оставалась одна дорога - через Клухорский перевал. Местные жители отговаривали туда соваться - лег снег, могли быть метели. Часть нашего табора с примкнувшими беженцами осталась в Теберде, ну а некоторые, в том числе и мы с другом, пошли через горы. Солдаты торопили нас, прямо за нашей спиной взрывали мосты, тропа становилась все круче. Пришлось бросить оставшиеся брички, перегрузить имущество на лошадей. Держась за их хвосты, чтобы не снесло потоком, переправлялись через реки. Все были вымотаны донельзя.
У подножия перевала остановились перекусить и дать передохнуть лошадям. Но почти сразу пришли солдаты, сказали, что немцы прорвались и буквально через час тут будет дивизия "Эдельвейс". Несколько наших товарищей, которые позже нас поднялись к месту стоянки, решили хоть чуточку передохнуть, сказали, что скоро нас догонят. С ними остался и мой друг Ваня.
Как только мы ушли выше облаков, внизу послышалась сильная стрельба. Ночь 14 августа 1942 года мы провели на снегу, а утром нас отправили в Клухор.
Тех, кто остался под перевалом, в том числе и своего друга, я больше никогда не видел. Все, что осталось в память о них, это скромный обелиск, поставленный альпинистами.
Уходили - расставались
Мой родной город Наро-Фоминск был захвачен и разорен фашистами. Я родилась и выросла здесь, здесь мы с подругой - Таней Калюжиной - окончили школу, стали учительницами. Здесь сидели вместе в библиотеках, готовясь к урокам, ходили в кино и на танцы в клуб. И всегда с нами был наш ближайший друг - Коля Смирнов.
15 июня 1941-го нас с Таней кто-то окликнул на улице: "Девочки, не узнаете?" Действительно, не узнали! Это был Коля - наголо обритый, непривычный. Сказал, что ему пришел срочный вызов в военное училище, отъезд завтра. Мы договорились встретиться в парке на танцах. Он танцевал весь вечер со мной, потом проводил до дома. Не было никаких слов, никаких обещаний...
Назавтра ко мне прибежала Таня: "Что ты сидишь? Там же Колька уезжает!" Мы кинулись на платформу. До отхода поезда оставалось пять минут, все уже погрузились. Где Коля? Он нас заметил в последний момент, выскочил на подножку, торопливо обнял: "Поцеловал бы вас, да неудобно - все смотрят". Поезд тронулся. Наш друг уехал от нас навсегда. Но тогда, глядя вслед уходящему составу, мы не знали ни об этом, ни о том, что и нам с Таней скоро суждено проститься.
Мы уехали пионервожатыми в лагерь, и на первой же линейке, 22 июня, когда мы радостно ждали поднятия флага, прозвучало страшное слово "Война!"
Война приближалась к нашему городу с огромной скоростью. Все чаще и чаще звучала воздушная тревога, тяжелой, громадной стаей пролетали мимо немецкие самолеты, и тень от них ложилась на землю. От взрывной волны дребезжали заклеенные крест-накрест стекла. Появились отступающие красноармейцы, потянулись обозы с беженцами.
В понедельник, 13 октября, была объявлена эвакуация населения города. Продукты выдавали в магазинах даром, но многие кидались в драку, ломали прилавки и хлебные фургоны, на земле были рассыпанная крупа, растоптанные батоны. Нашу семью погрузили в теплушки, мы оказались на окраине Москвы в день самого страшного налета - 16 октября. Небо багровое, кругом пожар, грохот снарядов, осколки чиркают по железной крыше вагона - сплошной кошмар до четырех часов утра. Утром я вышла за кипятком для маленького брата, а когда вернулась - поезд уже ушел. Нас, отставших женщин и девчонок, оказалось 8 человек, и мы по шпалам, голодая, чуть не погибнув в пургу в степи, четыре месяца шли пешком, разыскивая своих родных. Только в марте 1942 года состоялась эта долгожданная встреча.
А еще через полтора месяца я стала курсантом 11-й школы младших авиационных специалистов, окончила ее сержантом - мастером по авиационному вооружению. Я искала своих друзей, сумела узнать, что Таня служит в санитарном поезде, мы переписывались. А Коля... Он погиб в 1942-м. Ему было 20 лет. Мне тогда все время снился сон - будто иду я в школу, а навстречу Коля. Остановился на мгновение, посмотрел на меня и ушел. А я все гляжу ему вслед: он пройдет несколько шагов - обернется, мне помашет и дальше уходит. Так и шел, пока его видно не стало...
Что случилось с Таней, я не знаю. Последнее письмо от нее было в мае 1945-го. Мне очень хочется, чтобы она отозвалась.
Народная война (19.03.2003)