Наша газета - прежде всего для людей старших поколений, которые беззаветно создавали и защищали великую страну. Сейчас Россия вновь подвергается нелегким испытаниям, и вновь становятся востребованы нравственные устои и ценности наших стариков, их знания и исторический опыт. Величайшей вершиной подъема народного духа в истории страны была и останется Великая Отечественная война. Конечно, о ней написано немало мемуаров, опубликовано множество документов, но это - официальная история. А ведь у каждого война была своя - свои победы и поражения, горечь и радость, боевые друзья и подруги, встречи и расставания, потери и приобретения... "АиФ. Долгожитель" призывает всех, кто помнит нелегкие военные годы, поделиться личными воспоминаниями и внести свою лепту в создание народной истории войны. Ваши рассказы будут опубликованы на страницах "Долгожителя" и сборников "Народная война". Может быть, тут вы повстречаетесь со своими однополчанами или соратниками по работе в тылу. Может быть, кто-то узнает неизвестные подробности жизни и подвига своих родных и близких. Но главное - ваша память нужна не только вам, но и молодежи - даже если они этого порой не осознают.
Наш адрес: 101000, Москва, ул. Мясницкая, 42. "АиФ. Долгожитель". На конверте делайте пометку: "Народная война".
Телеги сержанта Савкина
ВОЙНА закончилась. Демобилизованные солдаты и сержанты отправлялись из поверженной Германии домой. На железнодорожной станции города Н. шла посадка в эшелон, состоявший из теплушек, пульманов, плацкартных вагонов. В конце состава была прицеплена - неизвестно кем и неизвестно зачем - открытая платформа. Незадолго до отправления эшелона возле него вдруг появилась полуторка, за которой на тросе тащились две крестьянские телеги, нагруженные всякой всячиной. Машина остановилась рядом с открытой платформой, и из кабины вылез пожилой сержант.
- Эй, Савкин! - крикнул кто-то из вагона. - Ты в родные края никак на телеге ехать собрался?
Не отреагировав на шутку, сержант отвязал телеги от машины, отогнал полуторку к воротам пакгауза и направился к старшему лейтенанту Рогову, ответственному за отправку эшелона:
- Товарищ старший лейтенант, разрешите начать погрузку телег...
- Вы что, шутите, сержант?
- Никак нет, - Савкин был серьезен, - вот прочтите, что мне жена из дому пишет...
С этими словами он достал из кармана гимнастерки смятый листок и протянул его Рогову. Офицер, все еще ничего не понимая, принялся читать.
"Дорогой Гриша, - говорилось в письме, - скорей бы уж вас отпустили, может, к зиме ты бы хатку срубил какую ни есть. Третий год уже живем мы в землянке, сыро, холодно, ребятишки болеют... Не знаю только, на чем будешь ты бревна возить: лошадей-то мы сберегли, в лесу от фашистов попрятали, а вот телеги наши перед отступлением забрали они все до одной. Помнишь, те, зеленые, которые колхоз перед самой войной купил..."
Дальше Рогов читать не стал. Он протянул письмо сержанту, но его перехватила чья-то рука:
- Можно мне, товарищ старший лейтенант...
- Вслух читай, вслух, - раздались голоса.
"Вот незадача, - думал Рогов, - допустим, дам я ему разрешение, так ведь на любой станции отцепят платформу от состава: нет официальной бумаги на провоз этого имущества".
- Вот что, Савкин, - наконец сказал он с надеждой глядевшему на него сержанту, - сам я таких полномочий не имею, но должен подъехать генерал из штаба, разрешаю вам обратиться к нему...
Между тем в группе солдат, читавших письмо, наступила тишина. Каждый из них в эти минуты вдруг совершенно отчетливо представил себе, что ждет его в родном краю, разоренном немцами, какая предстоит работа, чтобы все это восстановить... И они смотрели на Савкина с сочувствием и уважением.
К составу подкатила штабная машина.
- Готовы к отправлению? - спросил вышедший из нее генерал.
- Почти, - замялся Рогов, - тут вот какая история... - И он кратко доложил генералу о Савкине и его письме.
- Сержанта - ко мне, - распорядился генерал...
Он прочитал листок, зачем-то перевернул его, вздохнул и отдал сержанту. Затем достал из планшета бланк со штемпелем, вынул из кармана гимнастерки вечное перо и написал: "Разрешаю провоз телег для колхоза "Новая жизнь" Псковской области. Комендант города Н. генерал-майор..." И размашисто расписался...
- Грузись, сержант, - сказал он, садясь в машину, - счастливо тебе...
Через десять минут паровоз дал прощальный гудок, и состав тронулся. Победители возвращались домой...
Недосмотрела
МЫ ЖИЛИ в деревне под Вязьмой Смоленской области - бабушка, мама, папа и я. Папу взяли на фронт в первый месяц войны, я его не помню совсем, мне всего три года тогда было. Он пропал без вести, ни одного письма даже не успел написать. И фотографии не осталось - дом потом сгорел. Бои в наших местах были такие упорные - ни одного дома не уцелело во всех окрестностях. Мама осталась беременная, и зимой 42-го года у меня появилась сестренка, Ирочка. Жили мы в землянке, питались тем, что вырастим, - картошкой в основном, и то впроголодь. Но Ирочка была такая бойкая - и пошла рано, и шустрая! Мама целый день копошилась, чтоб нас прокормить, ей некогда было, а я за сестренкой присматривала, ее еще моим "загорбышком", помню, называли - все-то я ее за спиной таскала! Кругом окопы, гильзы, осколки, да и неразорвавшиеся снаряды тоже, а нам, ребятишкам, это единственные игрушки. Собирали, перебирали, друг у друга выменивали. И Ирочка за нами, старшими, увязывалась постоянно.
До сих пор себя казню - я недосмотрела, проворонила, отвернулась! Я...
Она подобрала неразорвавшуюся мину, стала из нее что-то выковыривать, и - взрыв. Ей оторвало правую руку, сильно изуродовало всю правую сторону. Прибежала мама, схватила ее, кинулась по всем соседям - звать на помощь. Ну разве своими силами что сделаешь? А врача тогда и в Смоленске самом не сыскать было, не то что у нас.
Ирочку похоронили в окопе - была ранняя весна 1945 года, земля промерзшая, у мамы и бабушки не хватило сил выкопать ей могилу. Потом я пыталась найти, где она лежит, но не смогла вспомнить.
Думали, тебя мухи съели
НАША семья жила в Киеве. Когда началась война, мои мама и бабушка буквально умолили взять их в один из последних эшелонов, которые сумели вырваться из города. Их пожалели, не выпихнули из вагона, хотя там было битком, потому что мама уже была на пятом месяце, и это было видно. Мама с папой не были расписаны, и когда он погиб (в 1942 г.), ей даже ничего не платили.
Я родился на станции Чу Джамбульской области, эшелон шел дальше, но начались роды, и маму с бабушкой просто высадили на ближайшей станции. Там мы и прожили всю войну, они обе работали на хлопковых полях, целыми днями под палящим солнцем, а меня и еще чьего-то такого же младенца оставляли в корзинках, навьюченных на верблюда. Он стоит привязанный на краю поля, на нем с двух сторон по корзине, вонь, мухи, сорок градусов жары... Как выжили - до сих пор загадка. Те, кто с нами был в эвакуации, потом, после войны, меня увидев, очень удивлялись: "Как, - говорили, - ты живой? А мы думали, тебя мухи съели..."
А больше из моей киевской родни никто не спасся. Все, все там, в Бабьем Яру. Я пробовал сосчитать - получилось сорок шесть имен. Скорее всего и это не полный список...
Тем, что живу, я Паше обязан...
СМОТРЮ я как-то кадры кинохроники и вдруг вижу на экране своих фронтовых друзей по боям в Подмосковье. А среди них - Паша, дружок мой, который мне жизнь спас, а сам об этом так и не узнал...
Вот как было дело. Пошли мы однажды за патронами. Получили, идем по траншее обратно. Тут Паша (забыл я напрочь его фамилию) говорит:
- Как патроны отнесешь, приходи ко мне в землянку. У меня табачок есть, посидим, покурим...
- Ладно...
Добрался я до своей землянки, ребятам ящик отдал и в гости отправился. Гляжу: а на месте землянки - огромная воронка... Все... Был Паша и нету Паши. Постоял я у могилы дружка своего, хлебнул из фляги да и поплелся назад... Пришел. А на месте моей землянки тоже воронка дымится: пока я к другу ходил, и в нее снаряд фашистский попал...
Жест отчаяния
МЫ КАЗАКИ, жили на Южном Урале, в горном хуторе. Мама была очень верующая, сильная, гордая женщина. Семья была большая - нас восемь человек детей, да еще бабушка с дедушкой.
Мне было только четыре года, но я очень хорошо помню, как папа уходил на войну. Уже прислали сани, на которых ему ехать в военкомат. Снег... Какие у нас там снега! Мы все высыпали провожать. Он уже со всеми попрощался и вдруг развернулся, кинулся в избу, как схватит икону, и вдребезги ее...
Я уже потом, взрослый, со священниками много об этом говорил, и теперь понимаю, что это жест отчаяния был. Как же так - его, единственную опору семьи из одиннадцати душ, на смерть ведут! На кого же он нас-то покидает!
Он уехал, а мама всех нас, детей, собрала и сказала: "Молитесь за папу, отмаливайте его грехи, ваши молитвы Бог услышит!"
Папа вернулся через полтора года, весь израненный, но вернулся! Видно, и вправду детская молитва слышнее прочих...
Никогда не слышала голоса доченьки
Я СОВСЕМ не помню, как мы жили в эвакуации. Даже точное место назвать не могу - знаю только, что где-то под Свердловском. Просто я была еще очень маленькая - два с половиной года исполнилось на момент начала войны. А вот один коротенький кусочек из 1941 года прокручивается в памяти, как кинопленка. Кинопленка без звука...
Наш эшелон бомбят, мама бежит, бежит куда-то со мной на руках, а я через ее плечо вижу, как встают дыбом, подпрыгивают вверх, переворачиваются вагоны, летит во все стороны земля, какие-то обломки, куски... Низко, совсем над головами - самолет с крестами на крыльях, и те люди, что бегут рядом, вдруг падают и не встают больше. Все это в глухой, абсолютной тишине...
Мама рассказывала, что меня контузило, и я ничего не слышала почти всю зиму. Потом слух вернулся. Но в 18 лет, когда я уже была замужем и на третьем месяце беременности, я оглохла совершенно и навсегда. Я даже никогда не слышала голоса своей доченьки...
Народная война (06.05.2003)