- Ты отнеси мне будильник починить! - кричит племяннице Пал Палыч. - Не звонит совсем! Уже два раза проспал! А если нельзя починить - новый купи!
Пал Палыч кричит не от того, что на племянницу сердит - что на нее сердиться? Она ж заботится. Подстричь вот специально из города приехала. Нет, просто он плохо слышит, и ему кажется, что все вокруг тоже плохо слышат. Поэтому общаться с ним непросто - вечно думаешь, что он на тебя за что-то обиделся. А он ни за что ни на кого не обижается. Жизнь-то сколько ему сюрпризов преподнесла, сколько раз погибнуть мог, а все как-то уцелеть умудрялся, выжить. И сейчас - на своих ногах, слава Богу, таких бодрых в его возрасте еще поискать. Восемнадцатого года рождения, да-с.
Война
РОДИЛСЯ Павел Павлович на Урале. Там еще вокруг деревни с такими странными названиями - Лейпциг, Париж, Берлин... Это от того, что после 1812 г. в тех местах разрешили поселиться казакам - участникам минувшей победоносной кампании. Вот они и назвали хутора по тем местам, в которые их военная судьба заносила. И ездил маленький Павлуша с отцом на мельницу в Берлин... Потом и в настоящем Берлине побывал - тоже занесла судьба да война. Но это потом. А пока - учился в школе, семь классов окончил - работать поступил на тракторный завод. Ударная стройка, гордость пятилетки. Крутил баранку на грузовике, жил в общаге. И вдруг война как грянула, как погнала людей кого куда, словно листочки сухие... Стали в армию всех подряд забирать. Шоферов - особенно. Прямо с той машиной, на какой работал, - на платформу, и "Прощай, славянка..." Павла-то не брали, оставили при заводе, по брони, поскольку завод теперь не тракторы должен был выпускать, а танки, и тоже, значит, военным объектом стал. А вот приятелю его, Ивану, повестка пришла. Провожают того в армию - сам он слезами заливается, женка брюхатая на шее виснет, сынок четырехлетний в штанину вцепился - не оторвать. Поглядел-поглядел на это дело Пал Палыч, да и сел вместо него на грузовик, и поехал на фронт под чужой фамилией. Только уж когда от родных мест верст на двести укатили - пошел, командиру повинился. А тому что? Та фамилия, не та - лишь бы шофер был. Обложил он Павла матом, исправил ведомость, и вся недолга. Пришла их часть под Москву аккурат, когда немец в Химки рвался. Выгрузились на Москве-Сортировочной, даже город поглядеть не успели - марш-марш на склад, грузовички под завязку снарядами забили, и на передовую. Сколько потом этих ездок было? Кто считал... И по "Дороге жизни" в Ленинград целую зиму мотался. Туда - еду, снаряды, обратно - людей. Один раз не повезло - под бомбу все же угодил. Ездили там, какой холод ни стоял, с открытой водительской дверью, чтоб успеть выпрыгнуть, если машина в полынью уйдет. Вот через эту дверь его взрывной волной и вынесло, без сознания. А грузовика - словно не было. И сорока человек баб с детишками, что в кузове сидели - тоже...
Потом перевели его в понтонный отряд, это уж когда наши наступать стали. Гибли те, кто переправы строил, по-страшному. Ведь вперед всех идут, в самую мясорубку. Не успеют командира назначить - а уж он сгинул. А Пал Палыч - как заговоренный. Раз командира погибшего заменил, два заменил, да так командиром и остался. Возле Кенигсберга, правда, чуть было счастье ему не изменило: свои в темноте не разобрались, за немцев приняли, поранили, мало не порешили. Но по госпиталям ошиваться некогда было, через два дня догнал родную часть, как раз на очередной переправе. И по Берлину потом прокатиться с ветерком Господь привел, и трофейный "Опель" заиметь. А тут и война закончилась.
Семья
ПОТОМ не захотелось ему на Урал возвращаться, задумал Москву посмотреть, коли в сорок первом не успел. Посмотрел-посмотрел, и с девчонкой симпатичной познакомился, почти, можно сказать, москвичкой - ее деревня всего пятьдесят километров от столицы - для шофера разве это расстояние? Поселился с нею вместе, работать устроился. Образования, конечно, не хватало, однако голова светлая, и электротехнику, и математику, и черчение самостоятельно превзошел, мехколонну возглавил, а на трофейном "Опеле" дрова для печки возил. Сынок родился, Валька. Жить бы и радоваться... Да не заладилось. Кто виноват - разве вспомнишь? Только как-то так вышло, что чужие они с женой друг другу стали.
И тут - как всегда "вдруг" - в сорок восьмом году в соседний поселок вернулась из армии Манюшка, Мария Семеновна, тоже фронтовичка. И поговорить с нею есть о чем, да и собой хороша! Одни глазищи зеленые чего стоят... А прежняя жена только рада такому повороту событий - тоже другого мужика себе присмотрела. И сынка Павлу отдала, чтоб не мешал он ей новую семью создавать. А Манюшка ребеночку обрадовалась, как родного приняла, поскольку, увы, здоровье на фронте оставила, своего родить не получалось. Пацана одевала, обувала, учила, любила. В деревне, ясное дело, все на глазах, все друг о друге знают. Прежняя Павлова жена, видать, завистлива оказалась - чужое счастье поперек горла. Года не прошло - явилась: "Отдавайте Вальку!" Она мать, право имеет, Манюшке-то он не усыновленный, по всем документам чужой. Ведь любовь ее и заботу к делу не подошьешь. Что делать, отдали. А через малое время эта "мать" обратно прежнему мужу сыночка сплавила - в отрепьях, вместо хорошей одежды, голодного. Так и повелось: только Пал Палыч Вальку в порядок приведет, подкормит, приоденет, прежняя жена дитя к себе утаскивает. Месяца не пройдет - обратно полуголого спроваживает. Видно, от такого, с позволения сказать, "воспитания" оказался мальчонка диковатым каким-то. Никого не любил, обеими семьями манипулировать приучился - чуть что ему поперек скажи - фыр-р-р, и уходит, я, дескать, с вами не буду! Однако время шло, вырос сынок, женился, внучку Павлу родил, раза два в год появлялся с отцом повидаться, хоть и жил совсем близко - в тридцати километрах. Впрочем, от одиночества супруги особо не страдали - родни Манюшкиной кругом полно: две сестры и брат, у всех дети. Семья дружная, все вместе - что дом строить, что поле пахать. Дом, между прочим, Пал Палыч неплохой возвел. И участок при нем, двадцать пять соток, и газ подведен, и санузел, как в городской квартире. И от Москвы близко, и от станции недалеко.
Так-то строили, пахали, сеяли, годы щелками. Вот и пенсия пришла. И беду с собой принесла. Умерла Манюшка. Двух недель не прошло, как узнали, что у нее рак. К мысли о возможном несчастье привыкнуть не успели, а уж гроб покупать надо. Плакал Пал Палыч о своей любушке, каялся, что при жизни не много теплых слов ей сказать успел - как-то не принято в деревне об этом словеса разводить. Зато теперь к холмику могильному все наведывается, вспоминает. А еще советуется с Манюшкой-покойницей, как быть теперь с домом? Верно говорят, что квартирный вопрос нас испортил. Верно!
Наследство
НЕ УСПЕЛИ Марь Семенну закопать, Валька тут как тут: "Подписывай, отец, завещание в мою пользу! Я тебе единственная родня, и внучка у тебя есть, о ней подумай! Я нотариуса привезу хоть завтра, все оформим". И жена Валькина по дому ходит, как по своему уже. Посуду, какая получше - прямо с поминок увезла, мол, зачем она вам? Даже внучка, Ирочка, которую за 15 лет два раза видели, и та приехала. С дедом и не поздоровалась - пошла будущие владения осматривать.
Но тут нашла коса на камень. Одна из сестер покойницы-Марьюшки, Рая, в позу встала: Валька, дескать, к дому Павлову никакого отношения не имеет, и не бывал в нем, и строить не помогал. С какой это радости все ему да его девчонке, когда у самой Раи две внучки на выданье? Пусть Павел им завещание оформит, а уж они его без помощи до смерти не оставят. Подумал-подумал Пал Палыч, да и подписал все, как Рае хотелось. И что вы думаете? С той самой поры, уж восемь лет как, ни единого разу сынка своего не видел, не слышал. Вот на каком оселке нынче сыновья любовь проверяется. А Рая обещание свое держит - два раза в неделю навещает, кое-что на огороде делает, белье стирает. Правда, и хозяйничает по-свойски... В голову не приходит спросить Павла, хоть из приличия, а не нужна ль ему самому, скажем, слива, что на его деревьях созрела? Нет - приезжает с внучками, все оберет, только ветки трещат! Поначалу Пал Палыч возмущался, а теперь, вроде, и привык. А что возмущаться - все одно, никто его не слушает.
Родная душа
ОДНА радость в жизни старику осталась, одна близкая душа - не смейтесь только... козу он себе завел, Нежку! Уж какая коза! Только что человеческим языком не говорит! Охраняет Павла, как собака - если он с ней гуляет, не подходи! Кидается бодать, хозяина защищает. А сколько молока дает! Ничего молочного Павел не покупает, и масло, и творог, и сметана - свое. Да еще хватает родне по бутылочке в неделю дать, поделиться. А сено ей заготавливают вместе Павел, да Машин брат, Константин. Конечно, нелегко - одному за восемьдесят, другому за семьдесят, ну да коза - не корова, много не съест. Вот беда только: Павла-то недавно в больницу клали, а Нежку Рая временно к себе взяла. И через три дня взвыла: "Зарежу!" Коза эта самая, как выяснилось, никого кроме хозяина знать не хочет, рогами машет направо-налево, подоить невозможно! И в еде уж так разборчива - Пал Палыч забаловал. У него вечно полные карманы овса, сушеных яблок и ... грецких орехов! "Уж как она их любит!" - восхищается старик своей любимицей. А Рае такая обуза без надобности. Насилу брат резать отговорил. Дескать, не станет козы, не станет Павлу зачем жить. "Что ж, - говорит, - мы не люди, что ли, последнюю радость у человека отнимать?"
Так пока жизнь старого солдата и тянется. Одна родная душа ему на белом свете осталась, да и та - коза.
"Зачем вам, дядя Паня, будильник-то? - спрашивает племянница. - Вам на работу не торопиться, что же рано вставать?"
- А Нежку кто кормить-доить будет?! - кричит в ответ старик. - Она к порядку приучена, чтоб все вовремя!"
"Ох, и заботитесь вы о ней!" - вздыхает девушка.
"О ком еще заботиться прикажешь?" - орет ей дядя Паша, озабоченно смотрит на будильник и быстренько выпроваживает племянницу. Нежке пора на прогулку...
Мы жили его письмами