Примерное время чтения: 9 минут
275

Сергей Аверинцев: "Ах, мой милый Августин!"

НЕЖДАННЫЙ рождественский подарок - встреча в Доме журналиста с уникальным человеком, бывающим нынче в Москве нечасто, - Сергеем Сергеевичем Аверинцевым. Член-корреспондент Академии наук, последний лауреат Госпремии СССР и первый - премии "Триумф", всемирно известный ученый, переводчик, поэт... Наверно, таких людей и стоит называть совестью нации, хотя сам он, когда кто-то попытался с чувством провозгласить его пророком, смутился: "Когда мне говорят, что я пророк, я начинаю думать, что я и в самом деле пророк, а это очень страшно".

О ВОЗРАСТЕ

МНЕ исполнилось 60 лет 10 декабря, и в этот день мне позвонил один человек. Когда я был студентом, он для меня был уже мэтром (даже разница в пять лет велика в юности). Он спросил меня: "Сережа, вы взрослый человек?" Я ответил: "Нет, я уже никогда не буду взрослым, я упустил время сделаться взрослым". Мне стыдно сознаться, но я всю жизнь прожил так: вот, я только начинаю, сделаю пока проходную работу, а серьезную - потом. Да и в молодости утешаешься: есть старшие, умные, у кого можно спросить. Для 60-летних наступает время, когда все, у кого можно было спросить, ушли, и я уже не могу себе позволить думать, что я еще только начинаю, и нужно относиться к себе строже. Мне 60 лет, и теперь я должен давать ответы, а я не готов их давать...

О ВРЕМЕНИ, ПРОШЛОМ И НЫНЕШНЕМ

ПОД КОНЕЦ перестройки мне приходилось писать о том, что было время, когда человек в государственном порядке был вынужден ходить согнувшись. Сейчас всякий может ходить в полный рост, но это одновременно означает, что он уже ничего не может добавить к собственному росту.

Как нам всем в ситуации конца века, конца тысячелетия, двух тысячелетий, когда слова чересчур серьезны и чувствительны, но нельзя и отказаться от них, если присягали (кто присягал), - как нам всем избежать некоторых возможных реакций? Первая - рассердиться на холодноватое насмешливое время, которое вовсе не желает слушать нас, расчувствовавшихся: это глупо. Вторая - попробовать подладиться к этому времени, сказать ему свое "гы-гы" - но это нельзя. Третья - попробовать играть в то, что ничего не случилось, и использовать ту же интонацию, что и вчера...

Человек в конце ХХ в. находится в ситуации утраченного места. А когда нет места

- нет и тонуса, нет дерзости, бунта, мятежа. И у этой ситуации нет границ ни сословных, ни национальных, ни мировоззренческих. Все "эпидемии" распространяются по всему земному шару.

Вот говорят: трудное время. Но легких времен не бывало ни в истории России, ни в истории человечества со времени первого грехопадения и изгнания Адама и Евы из рая. И я говорю не о тяжести времени сегодня, а о тяжести ответственности каждого, о том, что необходима совершенно новая требовательность к себе.

А рассуждать о том, что настали тяжелые времена, мне несвойственно не только по крайнему моему легкомыслию, но и по заставляющему меня стыдиться благополучию моего существования.

Когда сегодня иные пишут о мерзости власти и прочее, то я думаю: человек, который это пишет, он что, не понимает, что только уже потому, что он может все это написать и напечатать, ему, быть может, и не стоило бы этого писать?

Или: теперь люди моего поколения, рождения 1937 г., говорят, что росли в тяжелые времена. Мое чувство - это неприлично. Хотя школьником я, конечно, боялся, как и все тогда. Но вспоминаю маленькую фотографию 1937 г.: за городом под елями на скамейке сидят мои отец, мать и дядя за несколько месяцев до моего рождения. Это был 1937 год. И это так удивительно... Мне кажется, что я, а может быть, и другие люди жили в так называемые трудные десятилетия

какимто... вторичным образом. А субстанция, первичное - небо над головой, земля под ногами...

Привилегией прежнего времени (правда, привилегией не от добра) была возможность писать так, что было неважно, когда это выйдет в свет: сейчас или через 10 лет. Сейчас этой привилегии нет. А из курьезов прежнего времени... Однажды, когда я предложил в одно издательство мои переводы псалмов, рядовой сотрудник (не хочу сказать о нем ничего плохого, он мог бы и по начальству доложить) ответил мне без тени юмора: напечатаем, если ни разу не будет упомянут Бог и все, что связано с Израилем.

Я чувствую: должен теперь писать иначе. Теперь я могу договаривать все до конца, не могу позволить себе ни намеков, ни просветительской пространности. Но необходимость договаривать все до конца подразумевает и необходимость додумывать все до конца.

О РОССИИ

Я ДУМАЮ, что мы не должны преувеличивать ни эйфорически, ни депрессивно уникальность того, что происходит у нас. Вообще "центр" - опасное слово (как и слово "всегда", кстати). В мире, который устроил Бог, центр - везде, а периферия - нигде. Мир живет одними и теми же проблемами, неожиданными трудностями... Я не могу, разумеется, сказать за весь мир, я никогда не пересекал Атлантики: всякий раз со мной что-нибудь случалось, когда это должно было произойти, и я уже стал суеверно думать, что и не надо ее пересекать. Но в Европе мы вообще склонны преувеличивать уникальность либо дурного, либо хорошего. И это приносит несколько затуманенную ясность видения, понимания того, что на самом деле происходит.

Каждая часть Земли, человечества существует, имея такие призвание и предназначение, которые не имеет никто. Иначе зачем Творцу было сотворять все это? Хороший художник никогда не повторяется. И я не могу не относиться к любой стране, любому народу примерно так же, как к собственной стране и своему народу, велики они или совсем малы.

О КРИЗИСЕ КУЛЬТУРЫ

КОНЕЦ всего, в том числе и культуры, наступить, разумеется, может. Все в мире конечно. И каждый из нас должен сознавать свою смертность не только в 60 лет и, не отводя глаз, смотреть в эту сторону. Так же конечны все земные ценности. Но слухи о смерти культуры сильно преувеличены. Я вообще не очень люблю слово "культура". По-латыни оно означает "возделывание", значит, воспитание, но не в утилитарном, не в резонерском смысле. Возделывание ума, души, духа... Нынче же это слово означает некую совокупность продукции искусства, науки, философии и так далее.

Сейчас я вижу скорее кризис идеи воспитания. Максимилиан Волошин говорил, что злейшее насилие над человеком - это его воспитать. И мы наблюдали злейшие плоды попыток тотального перевоспитания человека.

Ничто не разрушается само собой. И не нужно торопиться говорить о конце чего бы то ни было.

ПУБЛИЧНОЕ И ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОПРОВЕРЖЕНИЕ

Я В МОСКВЕ на этот раз совсем ненадолго и хочу сделать публичное заявление (или торжественное опровержение) в связи с тем, что здесь в печати время от времени появляется мое имя. Во-первых, я не возглавляю кафедру славистики в Вене с 1993 г., как это было напечатано. Моя работа в Вене началась значительно позже, и кафедры славистики там нет, а есть Институт славистики, там я преподаю. Я же возглавляю в Москве до сих пор небольшую исследовательскую группу при МГУ, а в Вене живу и работаю в течение учебного года. И второе: было напечатано, что я отрицаю законность власти Патриарха в России. Я же вовсе не отрицаю. Это разные вещи: быть преданным без лести или с лестью. Можно быть верноподданным, не со всем соглашаясь.

О СЕРДЦЕ

НЕДАВНО я перенес операцию на сердце. "Ущербом клапана томим, я в Боннской клинике томился... И герр хирург в один момент мне сердце трепетное вынул..." Он очень полюбил меня и все спрашивал: правда ли, что я пишу стихи, и правда ли, что я был депутатом? Сердце мое во время операции остановили и "завели" вновь электрическим разрядом. Мой прежний клапан буквально выбросили на помойку и поставили новый. От свиньи. Я подумал: собачье сердце - уже было, теперь вот свиное... Ну и ну, подумал я, как человек, занимающийся древностями и античностью и чувствительный ко всему нечистоплотному... И я написал стихи: "Но, буде свинствовать начну, меня сурово обличите..."

ВЕНСКИЕ ЛЕГЕНДЫ

Я НАПИСАЛ стихи о Вене. Там жил Марк Аврелий, хотя венцы охотнее вспоминают другого римского императора, который основал там виноделие. Вена любит все размягченно-меланхолическое, например вальсы. Это размягченно-меланхолическая столица. Я вам расскажу венские легенды. Вену посещали странствующие монахи, и один из них в XVII веке писал, как он пришел однажды к богатому человеку за деньгами, а тот не любил давать деньги, но любил держать пари. И монах поставил условие: на его проповеди половина прихожан будет рыдать, а другая половина смеяться... Так и было. Просто монах встал таким образом, чтобы половина прихожан его слышала и рыдала, а половина видела при этом лишь его нелепые жесты и хохотала.

Еще легенда - о бедном Августине. Помните песенку "Ах, мой милый Августин"? Так вот, Августин - это был нищий музыкант, пьянчуга, он жил за пределами Вены, но приходил в город зарабатывать на выпивку музыкой. А в Вене тогда была эпидемия чумы, и однажды он, напившись, валялся на улице, и его забрали как труп и похоронили, но засыпали небрежно. И он, очнувшись (пробуждение, понятно, было неприятным), запел, пошатываясь на краю могилы: "Ах, мой милый Августин!"

Смотрите также:

Оцените материал

Также вам может быть интересно