ИМЯ В ИСКУССТВЕ. Дмитрий Пригов - подрывник наших мифов

Дмитрия Александровича ПРИГОВА называют исключительно по имени-отчеству. Поскольку это неделимый образ. Поэт и художник, лауреат различных премий (включая престижную немецкую имени Пушкина), известный образованной публике во всем мире как человек, внесший весомый вклад в развитие культуры, на Родине он устойчиво известен большинству как автор "Милицанера" и прочих "забавных стишков". Его стихи воспринимались любым слоем населения - одни читатели находили приколы, другие - горечь и прелесть настоящей поэзии, принявшей соответствующий веку облик, третьи - культурологические искания. Сегодня, казалось бы, Пригов потерял вместе с советскими реалиями объект творческих насмешек, но Дмитрий Александрович продолжает много работать, и "продукта" для творческой переработки у него, как он считает, по-прежнему много.

- Дмитрий Александрович, у кого, как не у вас, подрывника советского языка и советских мифов, можно узнать, какие мифы живы и властвуют в нашем обществе сегодня?

- Конечно, последнее время в глаза бросаются такие важные российские мифы, как либеральный миф с ответвлением мифа "святого рынка", национальный миф с его разными вариациями от тоталитарного до идиллически-лубочного. Есть влиятельный миф гомосексуальной культуры.

В наших газетах теперь принято весело, с иронической точки зрения, писать об убийствах. Поэтому некоторое недоверие к рассказу: "было, конечно, что-то такое, но загибает". Это относится к мифу черной культуры, макабра. Есть еще множество различных мифов, культурных языков, с некоторыми мне интересно работать.

- А как вы чувствуете себя на Западе? Ваше творчество настолько опирается на местные реалии, понимают ли вас там?

- На Западе литература вообще не занимает такой престижной ниши, как здесь. Я имею в виду ту литературу, которой я занимаюсь. Там есть бестселлеры, такая вполне коммерческая литература, которую читает определенный круг людей. Здесь статус литератора был непомерно вздут, а поэт вообще занимал первое место в иерархии искусств. А в западной иерархии поэзия вообще не существует как таковая. Поэтов не печатают, а уж если печатают, то в журналах для престижности. Книги печатаются на гранты, культурные и социальные; в Америке эти люди, как правило, какие-то профессора или учителя в колледжах, а в Европе, где большие государственные дотации на искусство, многие живут на какие-то пособия. На "парти", вечеринках принято представляться "профессор такой-то", а уж потом можно добавить "поэт".

- А здесь вы имеете большую аудиторию: вас знают, любят, цитируют?

- Знаете, поскольку я всю жизнь провел в расчете на очень небольшой круг людей, я писал с намеками, деталями, рассчитанными на этот круг, на его реакцию. И когда к тебе обращались - первый вопрос: откуда вы меня знаете? Поэтому у меня уже нет привычки рассчитывать, или зависеть, или любить, или сопротивляться большому количеству народа. Другое дело, что статус поэта в нашем обществе помогает мне в нормальной человеческой жизни.

- Пользуетесь, стало быть, славой?

- Я пользуюсь не ради денег, допустим, а ради комфорта душевного. Представишься, узнают - и слава Богу. Ведь для меня поговорить с управдомом - до сих пор шекспировская проблема...

- Своим культурным имиджем вы занимались осознанно или он сам пришел?

- Я никогда осознанно этим не занимался. В культуру я вошел в виде "Дмитрия Александровича Пригова" и с тех пор не пытался изменить его. Говорят, до сорока лет - текст, после сорока - комментарии. Но я в культуру вошел, когда мне было под пятьдесят, менялся очень много до этого, а сейчас что-то принципиально менять не вижу причин. В изобразительном искусстве, в узком кругу художников, я не актуален. Там есть актуальнее люди. Но в литературе я до сих пор не вижу ничего более актуального, чем Сорокин, Рубинштейн и я. И при этом я понимаю, что для широкого пространства России эта литература не только не актуальна, но еще даже и не начиналась.

- Как, по вашему мнению, сегодня может появиться классик или культовая фигура?

- Сейчас классик - это Мадонна или Доминго, если в них вкладываются деньги. Но нельзя стать классиком, если ты, условно говоря, энтомолог или авангардный писатель. Вообще подобная литература - это не то место, где делается судьба. Это место, лишенное притока энергетийных людей, место социально непрестижное. Наша литература включается в мировой процесс, где читаются бестселлеры и понятие "классик" вообще отсутствует.

Я понимаю, что Солженицын - культовая фигура, хотя его тексты мне абсолютно неинтересны. Если человек в течение тридцати лет может приковывать к себе масс-медиа - он великий человек. Ну Бродский еще... Я не могу понять, как можно писать длинные стихи, их можно оборвать на десятой строке - и так все ясно. Я понимаю, что он в этом отношении не как Солженицын, но большой тоже человек. Но ведь у меня специфическое отношение к текстам, я ведь пишу, значит, не чист в своих суждениях. А так вижу: конечно, великие люди...

- Дмитрий Александрович, вы определили бы себя как человека скорее замкнутого или дружелюбного?

- Мне очень трудно сказать. Я человек со смытым иммунитетом. Легко вхожу в любое более или менее образованное общество. Могу один год провести, как провел в Берлине, не зная хорошо немецкого языка. Я не очень привязываюсь. Ни к чему. Никогда у меня с этим большой проблемы не было.

- Изменившееся время наложило на вас свой отпечаток? Можете вы, например, совершить неприличный поступок на людях?

- Он будет в той же мере неприличный, насколько и раньше. Раньше считалось неприличным, когда я выходил на сцену и начинал читать, кричать, орать... Но это не эстетически было неприлично, а по- человечески. Что он орет-то, как он себя, собственно, ведет? А теперь, когда рок дает пример имиджей демоничных, отвратительных, ну что мое кричание? И матом выругаться сейчас не проблема, а если я когда- то в 70-х вставлял мат в стихи - это считалось неприличным. А вообще я очень приличный человек. Я ненавижу, когда люди опаздывают, я не пью и не вижу никакого обаяния пьяного человека. Никогда не был богемой, никогда не был развратником. Для меня гораздо важнее дом, рабочий стол. А если дом, так чтобы он был в порядке, не разбросано ничего.

- Вы что-нибудь коллекционировали?

- Наоборот - все выбрасываю. У меня основной принцип: не коллекционирование, а выбрасывание. Что, собственно, одно и то же, наверное...

- А друзей у вас много?

- Друзей... Мне очень трудно квалифицировать, что такое друг, а что такое приятель. У меня есть люди, с которыми меня связывают действительно хорошие отношения, и мне приятно с ними видеться. Но в основном они живут за границей.

- Но у вас есть близкие люди, которые не связаны с вашей профессиональной деятельностью?

- Нет, таких нет. У меня не сохранилось ни школьных, ни институтских друзей. Как-то пошел на встречу с одноклассниками. И был в ужасе абсолютном. Страх взял, никакого контакта нет...

Смотрите также:

• Виктор Ерофеев: "Будь проще, ходи голым!" →
• ТОЧКА ЗРЕНИЯ. Все мы свои →
• Формула трещины →