О работе пресс-секретарей высших должностных лиц мы судим по внешней стороне их деятельности: хорошо одеты, много ездят по стране и за рубеж, всегда рядом с Самим. О том, что это за работа на самом деле, мы чаще всего узнаем, когда пресс-секретарь уходит в тень.
Так было и с Вячеславом Костиковым, пресс-секретарем Б. Н. Ельцина. Почти год он молчал, осваивал новую должность посла в Ватикане. А молчал не потому, что старался быть святее папы римского, а оттого, что скрупулезно работал над новой книгой.
Сегодня мы впервые и только для читателей "АиФ" представляем новую работу писателя В. В. КОСТИКОВА.
С ТОГО дня, как к вечеру 7 ноября (я уже собирался уходить) Президент позвонил мне и каким-то непривычным отстраненным голосом, точно бы я вдруг стал чужим, предложил мне перейти на дипломатическую работу, прошло больше полугода, прежде чем я выехал в Рим. Прощание было долгим и сложным. Думаю, не только для меня. На своей фотографии, которую мне Президент подарил в день прощания, простая, лапидарная, как и все, что выходит из-под руки Ельцина, надпись: "Вячеслав Васильевич, спасибо за все!" За этим коротким посвящением стоит многое. И это многое лежит и у меня на сердце и, смею думать, на сердце у Президента.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТАЛАНТ И ЕГО ПОКЛОННИК
ПСИХОЛОГИЧЕСКИ уходить было нелегко. Когда поработаешь рядом с Президентом, любое передвижение, даже если оно обставлено как "повышение", воспринимается как наказание.
К большой политике, к лабиринтам кремлевских коридоров, к ощущению, что ты работаешь "на самом верху", привыкаешь, как к наркотику.
Не раз и не два в голову приходила мысль поговорить с Президентом. Ельцин, чувствовавший себя среди своей команды кем-то вроде отца большого семейства, даже любил, когда у него просили прощения, чаще всего по какому- нибудь пустяковому случаю. В свое время многоопытный и хитроумный заведующий канцелярией Валерий Семенченко, которого мы с иронией именовали между собой Кальтенбруннером, наставлял меня именно в этом ключе. Но для того, чтобы просить прощения, нужно чувствовать хоть какую-то вину. Причина же моего ухода из Кремля заключалась не в проступке, а в поступке. За него, поскольку он носил политический характер, безусловно, можно было отправить в отставку, но уж никак не оценивать его в категориях мелкой оплошности. Унижаться самому и унижать Президента не хотелось. Тем более что Президент, будучи человеком проницательным, прекрасно знает истинную цену мелкому лукавству. Борис Николаевич сказал свое слово. Я в ответ сказал свое. Процедура отставки была запущена.
Через несколько дней состоялся разговор уже не по телефону, а с глазу на глаз в кабинете Президента. О причине отставки Президент не обмолвился ни словом. Я тем более. В сущности, говорили уже о прошлом. О том, что вместе пережито, особенно в октябре 1993 года. "У меня к вам нет никаких претензий. Я доволен вашей работой", -счел необходимым уточнить Президент. Таким образом, формальная причина моего удаления не была сформулирована. В этом не было необходимости, поскольку и Борис Николаевич, и я знали, что послужило причиной, но в тот момент по взаимному умолчанию о ней не говорили. Президент, правда, как-то обмолвился в присутствии А. В. Козырева, что мне полезно набрать дипломатического опыта. Но эта фраза была сказана для "внешнего круга".
Нужно признаться, что во время этой, как мне тогда казалось, последней встречи (потом были и другие) я был растроган почти до слез. Думалось, что я никогда, наверное, уже не увижу этого человека, с которым так неожиданно меня связала судьба. При всем том, что у меня были и горькие минуты общения с ним, о которых мне неприятно вспоминать, я, в сущности, привязался к нему. Три года, которые я провел вместе с Президентом, были годами чрезвычайного напряжения сил и эмоции. Было чувство общей опасности. Это взламывает формальные барьеры отношений. К тому же я очень многим обязан этому человеку. Прежде всего тем, что получил представление о том, что такое масштаб государственной политики и масштаб личности. Жизни была придана, если можно так сказать, та высокая нота, которая делает существование исторически осмысленным. Кроме того, опыт человека и писателя привел меня к довольно грустному заключению, что по-настоящему умных, глубоких и сильных людей, в сущности, не так уж и много. Талант, в том числе и политический, - явление редкое.
ПИСАТЬ ИЛИ НЕ ПИСАТЬ - ВОПРОСА НЕ БЫЛО
ВСЕ ЭТИ три года за плечами пресс-секретаря всегда стоял писатель, иногда даже забегая вперед. Это обстоятельство, кстати, оказалось, с моей точки зрения, достаточно полезным и плодотворным. Я так и не стал чиновником. А восприятие себя как писателя давало и большую долю независимости суждений, и некую отстраненность взгляда на то, что происходит с тобой и вокруг тебя. Всегда присутствовала некая самоирония, не дававшая увлечься бюрократическими играми. Пресс-секретарь совершал все необходимые ему по должности действия и поступки; писатель, как скупой, копил детали и наблюдения, которые, может быть, и будут самыми интересными в этой книге.
Я, кстати, никогда и не скрывал, что буду писать о работе в Кремле, в том числе и от Президента. Помню, на презентации книги "Записки Президента" я сказал Борису Николаевичу полушутя-полусерьезно: теперь моя очередь. "Вам еще рано", - был ответ. Шел разговор о книге и во время нашей последней встречи. Я не хотел скрывать своих намерений и вызывать этим ненужные подозрения. О будущей книге я говорил друзьям, говорил кое-кому из близких людей в Кремле.
Иллюзий по поводу того, что эти разговоры неизвестны Службе безопасности Президента, у меня не было. Все мои телефоны прослушивались. Один из знакомых мне членов Президентского совета научил меня нехитрому приему, как это проверять при помощи некоего набора цифр. Когда их набираешь, то в трубке раздается характерное попискивание - признак того, что аппарат на прослушивании. Я как-то за дружеским застольем сказал Михаилу Барсукову, тогдашнему начальнику Главного управления охраны Президента: "Ну что вы меня слушаете, мне нечего скрывать". Михаил Иванович улыбнулся свойственной ему таинственной улыбкой Джоконды и похлопал меня по плечу, так ничего и не сказав. Не подтвердил, но и не стал отрицать, зная, что я все равно не поверю.
АКУСТИЧЕСКАЯ ПРОЗРАЧНОСТЬ КРЕМЛЕВСКОГО ПРОСТРАНСТВА
ПИШУ об этом, кстати, без всякой претензии и совсем не для того, чтобы кого- то обвинять. У каждого своя работа. На то служба безопасности и существует, чтобы бдить. Насколько тонко и незаметно это делается - это уже вопрос профессионализма. В любом случае все помощники Президента исходили из представления, что нас слушают, и если нам нужно было сказать друг другу нечто, не предназначенное для "больших ушей" Кремля, мы просто обменивались при разговоре записочками, которые потом уничтожали. Иногда в веселую минуту, когда мы собирались за столом в узком кругу людей, безусловно доверявших друг другу, мы позволяли себе устраивать шутливые мистификации.
Чаще всего это происходило в одном из особняков на Воробьевском шоссе. Как правило, там собиралась "рабочая группа" по подготовке какого-либо важного документа, например ежегодного послания Президента. В конце рабочего дня мы вознаграждали себя небольшим застольем. После нескольких рюмок водки человеку хочется быть откровеннее и разговорчивее. Да и, попросту говоря, надоедает держать себя за язык. Тогда мы брали себе "мифические" имена и обращались с ними друг к другу. Кто-то из нас становился начальником охраны Президента Коржаковым, кто-то - Барсуковым, другой - Борисом Николаевичем, еще кто-то - Старовойтовым (начальником ФАПСИ - Федерального агентства правительственной связи), кто-то -Баранниковым или Ериным, возглавлявшими в те времена, соответственно, Министерство безопасности и Министерство внутренних дел. От их имени произносились забавные тосты, давались шутливые оценки, выносились политические суждения. Хохот при этом стоял неимоверный. Можно себе представить, как путались сотрудники, которым потом приходилось расшифровывать запись застолья.
Словом, учитывая акустическую прозрачность кремлевского пространства, скрыть замысел книги о Президенте было невозможно, а главное - не нужно. Поэтому при прощальном разговоре с Борисом Николаевичем я сказал прямо: буду писать. Сказал, что это будет прямая, честная книга и что я не позволю себе никакой бестактности по отношению к Президенту.
Поверил ли мне он? Пройдя по долгим коридорам власти, особенно в эпоху, когда за лишнее слово, за слишком откровенный взгляд можно было поплатиться карьерой, Президент настолько привык владеть собой, что понять что-либо по выражению его лица крайне трудно. Это обстоятельство, особенно для людей, мало знающих Президента, очень затрудняет разговор с ним: невозможно уловить его реакцию. Думаю, эту непроницаемость Президент напускает на себя не случайно. Это - форма защиты от тех ловких собеседников, которые готовы менять суждение в зависимости от движения бровей высокого лица.
Во всяком случае, никакого восторга Борис Николаевич мне по поводу задуманной книги не высказал. Но не сказал ничего и такого, что затруднило бы мне работу над ней. Позднее выяснилось, что для сдержанности у него были некоторые основания. Опять-таки позднее мне понятней стало странное поведение А. В. Коржакова и М. И. Барсукова на прощальной вечеринке в Кремле, которую я устроил в своем кабинете для сотрудников Пресс-службы и группы помощников Президента. Они пришли вместе уже ближе к концу, когда народ был, что называется, навеселе.
"ИМЕЙ В ВИДУ: ДЛЯ НАС ВАЖНО ТО, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ"
НЕСМОТРЯ на некоторые трения, а иногда и серьезные расхождения по поводу того, как нужно работать с прессой, и с тем, и с другим у меня были, в целом, хорошие отношения. Я думаю, что у них не было поводов сомневаться в моей лояльности к Борису Николаевичу. А это для них было главное. Тем более меня удивила какая-то скованность и неестественность их поведения. Они стояли в стороне, не смешиваясь с многочисленной компанией. При первой же возможности отозвали меня в сторону и зачем-то оповестили о том, что пришли "с разрешения Президента".
На какое-то время зависло молчание. Похоже, они ждали чего-то от меня. По каким-то нюансам я понял, что они только что были у Президента и речь, в частности, была о книге.
ИЗ МОЕГО ДНЕВНИКА: "Молчание было малоприятным, и Коржаков, человек по характеру прямой, хотя и не без народной хитринки, не любящий юлить, прервал его первым.
- У тебя среди сотрудников, - сказал он, - есть человек, который приглядывает за тобой очень дотошно, и о его наблюдениях нам становится известно. Нам сказали, что ты собрал четыре коробки материалов и уже пишешь книгу.
- Меня мало волнует, о чем тебе донесли, - сказал я. - Я никогда не скрывал, что буду писать книгу, и прямо сказал об этом Президенту. У него это не вызвало возражений. Я сказал ему, что книга не будет направлена против Президента, а будет честным рассказом о работе с ним. Хочу написать книгу, которая будет очерком политических нравов, будет представлять интерес и через пять, и через десять лет. Я не хочу никакого скандала в письменном виде. Все, о чем можно писать в скандальной хронике о Борисе Николаевиче, можно и сейчас найти на страницах газет.
Похоже, Коржаков не ожидал столь прямого и откровенного ответа. И заговорил вполне доброжелательно:
- Это снимает необходимость разговора. Меня удовлетворило то, что ты сказал. Давай выпьем!
Я налил три рюмки. Мы выпили и налили снова.
- Думал, потребуется долгий и трудный разговор, - признался он. - Хорошо, что не потребовался. Но имей в виду, если что...
И в его лукавых глазах на мгновение мелькнул недобрый огонек.
Похоже, они услышали от меня то, что хотели услышать: некую форму джентльменского обязательства. Оба сразу стали естественными и дружелюбными.
- Имей в виду, для нас важно, что ты сказал.
Дополнительный намек содержался и в сувенире, который в этот вечер преподнесли мне. Учитывая мое предстоящее назначение послом в Ватикан, подарочек носил символический характер. Это была карикатурная фигурка францисканского монаха в длиннополой сутане, лысого, с четками в руках, склонившегося в молитве. Однако, когда фигуру слегка поднимали, из-под сутаны выскакивал огромных размеров член радикально фиолетового цвета. Я посмеялся вместе с дарителями, посмеялись мои гости. И только дома до меня дошел другой смысл этого сувенира. Мне давали знать, что в случае нарушения "джентльменского соглашения" никаких приличий соблюдаться не будет. Служба безопасности как бы заранее показывала мне свои "мужские достоинства".
Продолжение следует.
ГОСТЬ РЕДАКЦИИ. В. Игнатенко: "Не меняю лицо под обстоятельства"