НА ПРОТЯЖЕНИИ моей карьеры у меня было мало случаев, когда я могла бы пожаловаться на несправедливость критики - как видно, Бог миловал, - но мне часто приходилось бывать свидетельницей совсем незаслуженных нападок прессы. У меня произошел любопытный случай в Канаде, когда вместе с Большим театром я была там на гастролях в 1967 году.
Я и Ирина Архипова (меццо-сопрано) пели "Пиковую даму" Чайковского. В самом начале второй картины у нас с нею красивейший дуэт в сопровождении клавесина, очень известный в России, и ему в спектакле придается большое значение.
Обе мы пели "Пиковую даму" уже много лет, и обычно по мизансцене Полина (И. Архипова) сидит за клавесином, якобы аккомпанируя. Лиза стоит рядом, и вместе они поют дуэт "Уж вечер, облаков померкнули края...". Лунная ночь, вокруг млеющие от восторга барышни (хористки) - в общем, полная идиллия.
И вдруг перед началом второй картины, когда мы на сцене ожидали поднятия занавеса, мне пришла идея поменять мизансцену.
- Давай, Ирина, встанем рядом - так лучше будут сливаться голоса. А за клавесин посадим кого-нибудь из хора.
Так и сделали. Мы с ней обнялись, как пастушки на старинных гравюрах, придвинув головы как можно ближе Друг к другу - все для того, чтобы предельно сливались голоса, чтобы слышать все нюансы. Зазвучал наш клавесин, занавес пошел наверх, и мы запели. Я не знаю, что с нею произошло. Может, от изменения мизансцены или оттого, что так непривычно близко услышала верхний голос, но Ирина вступила в другой тональности. У дирижера Бориса Хайкина отвисла челюсть и вывалилась из рук палочка, а хористки дружно впали в шоковое состояние. Из моего поля зрения они затем исчезли, потому что у меня потемнело в глазах. Я соображаю лишь одно: что нужно мне стоять на своем рубеже насмерть, держать тональность и не слушать правым ухом, что Ирина рядом вытворяет.
Весь первый куплет она шарила голосом по двум октавам вверх и вниз, пытаясь попасть, что называется, в точку. Я же, изобразив на лице томление я негу, думала: черт с тобой, пой хоть "Подмосковные вечера" или "Очи черные" - меня ты с места не сдвинешь. Наконец, поняв всю бесполезность затеи найти нужную тональность, она запела мою партию, но на октаву ниже. Я даже вздрогнула - мне показалось, что запел с нами еще какой-то бас. Дотянули кое-как первый куплет до конца - после чего играет соло клавесин, и я думаю, что теперь-то она придет в себя, опомнится и во втором куплете мы, наконец, продемонстрируем "идеальную чистоту и слияние наших голосов". А она мне шепчет трагическим голосом, как из могилы: "Я умираю...". Обняв ее за талию еще крепче, я ей шепчу, растянув губы в широченную улыбку: "Перестань психовать, все в порядке". Но у нее, видно, накрепко в мозгах заклинило, и весь второй куплет она честно пела со мной в октаву и гудела мне басом в ухо, как протодьякон. Однако всему приходит конец - кончился даже наш дуэт, после чего полуобморочные от пережитого ужаса хористки по ходу действия пропели нам: "Обворожительно, очаровательно, ах, чудно, хорошо...", - и, умоляя спеть: - "Еще, еще-е-е...".
Конечно, в антракте с Ириной истерика. Когда я пришла к ней в уборную, она, рыдая, буквально каталась по дивану, и вызванные врачи отпаивали ее валерианкой и валидолом.
- Я погубила спектакль! Я во всем виновата! Я подвела весь театр... Какой позор на весь мир!..
- Да перестань реветь, чего они понимают. Со всяким может случиться, - утешала я ее, но в душе-то была уверена, что завтра критики разделают нас с нею под орех. Кто же упустит такой случай? Я тоже в своей жизни ничего подобного не слышала. Теперь только держись. Почти всю ночь мы не спали, и, получив газеты, впились в них глазами так, будто ждали объявления войны. "Пиковая дама" понравилась одним больше, другим меньше, но музыкальный критик "Нью-Йорк таймс" спектакль просто разругал. Не стесняясь в подборе слов, он язвил над постановщиком, ругал солистов за резкость голосов, бранил декорации и долго изощрялся в остроумии по поводу падающего снега в сцене "Зимняя канавка". Видно, наш русский снег довел маститого критика до кипения. Но... мы держали в руках с полдюжины газет и не могли прийти в себя от изумления: ни один музыкальный критик не услышал не то что фальши - это не то слово, - а в полном смысле катастрофы в первой половине нашего дуэта и дальнейшего пения в октаву в течение трех минут! Ай-яй-яй!..
Он никогда не писал плохих песен