С кинорежиссером Н. МИХАЛКОВЫМ, беседует наш корреспондент Р. РЫКОВА.
- Никита Сергеевич, но вашим же словам, вы некогда не были ни правым, не левым, не выступали на митингах я тем не менее во время осады "Белого дома" оказались среди его защитников...
- Да, я не был ни левым, ни правым, вообще не считал необходимым примыкать к кому бы то ни было, ибо уверен, что дело художника - заниматься творчеством и этим выражать свою позицию.
Что же касается недавних событий, это другое, это не имеет отношения к идеологии. С моей точки зрения, это оскорбление личности, оскорбление народа, державы, человеческого достоинства. Никто и никогда не имеет права разговаривать с Россией с позиции силы.
Я был там и в первый раз в жизни подписал коллективное письмо, чтобы не дать повода думать, что я и в этом случае оказываюсь в нейтралитете. Я не нейтрален, когда дело касается таких вопросов, как уважение достоинства народа в целом и каждого человека в отдельности, понимание свободы, как сокрытие индивидуальной ответственности за коллективную безответственность. Далек и от того, что дал повод говорить: наконец-то, мол, Михалков стал на сторону демократов.
- Другими словами, вы поддержали сопротивление не из каких-то политических соображений?
- Я пришел защищать правительство своей державы как ее гражданин.
- Как реагировали домашние на ваше решение ехать в "Белый дом"?
- Жена и дети не знали. Я сообщил об этом только брату Андрею Кончаловскому и отцу.
- Может быть, моя вопрос покажется вам некорректным, но как вы объясните то, что Андрей Кончаловский в те дня уехал не только из Москвы, но и из страны?
- Я позвонил брату 20 августа, у него был день рождения, и попросил его уехать. Во-первых, два месяца назад у него родилась дочка, во-вторых, он совсем не общественный человек. Есть люди, которые могут приносить пользу своим физическим существованием в определенном месте, другие полезнее бывают, оказавшись вдали от него. Я был совершенно убежден, что поступаю в данном случае правильно. Не буду скрывать, что мной руководил и инстинкт родового самосохранения. Ведь случись самое страшное, никого бы не пожалели, а так хоть кто-то, носящий нашу фамилию, остался бы.
- Многие считают, что день 20 августа развел вас с отцом по разные стороны баррикад. Вы пошли в "Белый дом" защищать законное правительство России, отец в тот же день на заседании секретариата Союза писателей СССР вместе с некоторыми его участниками поддержал переворот.
- Можете ли вы представить себе, что человек, который знает, что его сын находится в "Белом доме", поддержит тех, кто собирается этот дом расстреливать? Хотя бы из чисто элементарной логики этого не может быть. И этого не было. На том заседании они не приняли никакой резолюции и решили ждать сессии Верховного Совета.
Сейчас так просто обвинить людей, которые никак не высказались о путчистах. Моему отцу 78 лет, накануне он четыре месяца пролежал в больнице, перенес три операции, вполне мог сказаться больным и не ходить на то заседание, а он пошел, не знаю зачем, но и не могу осудить его за то, что он не кинулся на баррикады. И эти противопоставления не сделают из меня Павлика Морозова.
- А что вы думаете о другом противопоставлении: деятели культуры, стоявшие в цепочках самообороны, и министр культуры Губенко, писавший, как сообщила одна из газет, в те же самке часы Лукьянову: "Я был вовлечен в политику два года назад, уверовав в реформы Горбачева...".
- Коля Губенко замечательный артист и хороший режиссер. Но мне трудно судить о нем как о министре культуры. Когда я слышал его выступления по телевидению или перед интеллигенцией, меня не покидало чувство, что на него слишком большое влияние оказало исполнение роли Ленина. Однажды Губенко произнес интересную фразу: "Русский человек может быть свободным только в окопе". А Грибоедов сто с лишним лет тому назад воскликнул: "Какой ужас! Чувствую себя свободным только в храме!". Вот и разница.
Если говорить о сегодняшней ситуации, я не хочу делать выводы по весьма противоречивым слухам, которыми так переполнено наше время. Время, которое еще обозначено и "охотой на ведьм". Как поступил Коля Губенко - это дело его совести и как министра, и как артиста, и как человека. Во всяком случае, если Николай Губенко захочет вернуться в кинематограф, поставить картину, сыграть в ней, я с удовольствием предоставлю ему свою студию и те возможности, которыми сам располагаю.
- В свое время вы отказались от поста министра культуры, почему?
- Потому что не могу быть объективным в силу своих привязанностей и антипатий в искусстве. Дело не в том, что я бы разделил всех на черных и белых, само понятие "министр культуры" - это что-то неконкретное. Я понимаю, за что отвечает министр обороны или, скажем, министр эстрады, но министр культуры...
Принимая предложение премьер-министра Силаева стать его советником по культуре и культурным связям с зарубежными странами, я сказал, что единственное, чем могу быть полезен. - это дать чисто субъективную оценку того или иного момента, явления, и, если он доверяет мне как человеку, которому ничего от него для себя лично не нужно, - я согласен.
- Что вы думаете о Ельцине и его команде?
- Мое отношение к Борису Николаевичу Ельцину складывалось по-разному, причем не в силу того, выигрывал он или проигрывал. Я достаточно самостоятелен в своих суждениях, и, надеюсь, у вас нет оснований сомневаться в этом. Во-первых, во всех своих поступках - он мужик, что очень важно. Я чувствовал, как в моменты опасности адреналин у него срабатывал отнюдь не в сторону быстрого свертывания своих идей и тихого ухода в сторону. Во-вторых, он хорош собой, что немаловажно для политика такого ранга, и красив в своих поступках, которые вызывают огромное уважение.
По моим впечатлениям, вице-президент Александр Владимирович Руцкой в какой-то степени управляем эмоцией и, может быть, даже не всегда своей, но это боец, это русский офицер и человек чести, с которым можно говорить открыто.
О премьер-министре российского правительства Силаеве, могу сказать только одно: я благодарен Богу, что привелось оказаться с ним в одной упряжке.
- У вас тоже была замечательная команда: Лебешев, Адабашьян... Не жалеете, что она распалась?
- Мне печально, что так случилось. Представьте себе организм, который нормально функционировал, и вдруг произошло атрофирование неких мышц, а значит, и возможностей.
Я мучительно пережил этот разрыв. Пожалуй, так же мучительно, как и смерть моей матери.
- Такое впечатление, что победная эйфория захлестнула и "верхи" и "низы", будто с провалом переворота разом исчезли все наши проблемы.
- Они не только не исчезли, наоборот, обозначились. Я говорю о том буйстве массовой культуры, которая нас захлестнула. Мы думали, что Запад открыл нам кран с ключевой водой, а выяснилось, что он выплеснул все пошлое и бездарное. И это стало олицетворением свободы у нас. Надо признать, что понимание демократии, как вседозволенности и бесконтрольности, породило в основном чистую коммерциализацию в творчестве. Слепое, наивное следование западной культуре без учета своих корней и собственной куль" туры повлекло за собой обезличивание нашего искусства.
Нельзя допустить, чтобы победа ассоциировалась с очередной возможностью продолжить патологическое прививание безвкусицы. Даже путчисты, а по моему глубокому убеждению, это люди неталантливые, не знающие своего народа и не испытывающие уважения к нему, сумели сформулировать претензии к происходящему. И нельзя сказать, что они не справедливы. Разве не справедливо, что в стране царит развал экономики, что ее захлестнула волна преступности, что рушатся нравственные устои нации? Если победившие не поставят эти проблемы перед собой, а будут апеллировать только к своей победе - это крах.
Борис Ельцин. Штрихи к портрету