Имя Юрия Орлова, известного правозащитника, одного, из инициаторов Хельсинкской группы, знакомо нашему читателю.
Сейчас Орлов, профессор Корнельского университета, свою научную и общественную деятельность продолжает в США.
Мы публикуем отрывок из его книги, рукопись которой автор передал нашей редакции.
БЕЗРАБОТНЫЙ
В слякотном ноябре профком моего института неожиданно выделил мне дешевую "горящую" путевку в подмосковный дом отдыха.
Вернувшись в институт через неделю, я узнал, что Московский университет и Физический институт имени Лебедева выдвинули меня вместе с Соколовым, Терновым, Лебедевым и Коломенским на Государственную премию и что я уволен с работы с 1 января. Директор моего института, глядя мне прямо в глаза, объявил, что уволен я просто по сокращению штатов. Сахаров и математик Игорь Шафаревич направили в Академию наук протест по этому поводу, передав его текст иностранным корреспондентам: без поддержки из-за рубежа чисто внутренние протесты пользы не приносили. Третий раз в моей жизни я снова оказался без работы. На устройство в Москве рассчитывать было глупо. Но оставалось еще членкорство в Армянской академии, и по правилам она должна была обеспечить меня работой в Армении. Я договорился с президентом Армянской академии Виктором Амбарцумяном, когда он был в Москве, что он берет меня на работу в свою Бюраканскую обсерваторию. В первый день Амбарцумян встретил меня радушно, во, второй день он исчез. Понимая, что это означает, я спустился с гор в Ереван и поговорил с директором. Математического института Академии наук Джрбашяном о работе у него. Джрбашян был согласен, но, добавил он, в моем случае придется получить еще и согласие президента. Пришлось пойти еще раз к Амбарцумяну. Разговор вышел коротким.
"Мы помогли вам восемнадцать лет назад, в 1956-м, - сказал он. - Второй раз мы сделать этого не сможем".
Очевидно, Виктор Амбарцумян, выдающийся ученый, всесильный человек в Армении, член ЦК компартии республики, сносился с Москвой и получил указание непосредственно оттуда.
Вскоре после этого Коломенский и Лебедев попросили свидания со мной на частной квартире.
"Слушай, Юр, - сказал Андрей Лебедев, - нас предупредили, что если мы не исключим тебя из списка на Государственную премию, то в центральных газетах появятся погромные статьи о наших работах и премии мы не получим. Мне это не нравится, но и работ жалко, хорошие ведь работы. Что делать?".
"Выход один, - сказал Андрей Коломенский. - Вам надо, Юра, добровольно исключить себя из списка. Нам сказали, что вы подписали какую-то коллективку. Сами знаете, что это значит".
"Я не знаю, что это значит", - заметил я. Под "коллективной" они имели в виду, конечно, декларацию об образовании группы Международной амнистии.
"Вы подписали какой-то документ против государства и, естественно, государство имеет право отказать вам в своей премии".
"Мне не нравится эта логика", - сказал Лебедев.
"Это просто параноидальное государство", - сказал я.
"Но вы живете в этом государстве", - сказал Коломенский.
"Я не играю", - отрезал я.
Никаких погромных статей в газетах не появилось, и дальше я за ходом этого дела не следил.
ИЗ ИСТОРИИ "АРХИПЕЛАГА ГУЛАГ"
В конце января 1974 г. у Брыксиных - в последний раз - сидел в гостях Солженицын. Обычно страшно скупой на время и совсем не пьющий, он просидел с нами более двух часов и выпил рюмку водки. В августе госбезопасность раскрыла тайник с машинописной копией труда "Архипелаг ГУЛАГ". Он рассказал нам трагическую историю машинистки.
У этой пожилой ленинградки, тайно печатавшей для него "Архипелаг", оставалась на руках последняя, некачественная копия. Солженицын настойчиво требовал: уничтожьте. Он хотел обнародовать этот взрывной документ гораздо позже, а до тех пор держал его в собственном, недосягаемом для КГБ архиве. Она солгала ему и сохранила рукопись на память. Прошло некоторое время, и, не понимая, что делает, она дала почитать ее близкому другу, старичку; прошло время, старичок проболтался своим близким друзьям; цепочка замкнулась, наконец, на КГБ. Идя по цепочке назад, КГБ без шума вышел на машинистку, и ее взяли. В конце пятого дня допросов она выдала свой тайник, "Архипелаг" вместе с именами множества свидетелей, на показания которых опирался Солженицын, попал в руки КГБ. Старушку отпустили. Придя домой, она тут же повесилась.
Друзья знали о допросах. Лев Копелев, в свое время сидевший, как и Брыксин, в одной шараге вместе с Солженицыным, немедленно позвонил ему из Ленинграда. Солженицын немедленно дал команду своему адвокату в Женеве публиковать "ГУЛАГ" и сделал об этом открытое заявление.
Меньше, чем через две недели Солженицын был арестован и обвинен в "измене Родине". Затем, по личной просьбе Генриха Бёлля и по согласованию с западногерманским правительством, но не спрашивая, конечно, согласия самого Солженицына, его депортировали из советской тюрьмы прямо в ФРГ, лишив на ходу гражданства.
Сразу после его высылки я присоединил свою подпись к обращению - протесту московских интеллигентов, в котором, в частности, предлагалось учредить международный трибунал, типа Нюрнбергского, для расследования преступлений, описанных в "Архипелаге ГУЛАГ".
ТОПТУНЫ
В ту весну Воронель и Азбель организовали, неофициальную научную конференцию, приуроченную к летнему визиту в Москву президента США. Многие иностранные ученые, в их числе нобелевские лауреаты, желали участвовать и добивались советских виз. Виз нобелевские лауреаты не сподобились, зато Воронель, Азбель и другие советские участники были вывезены из Москвы и посажены в каталажку. Вениамин Левич, член- корр. АН СССР, и я - оказались под домашним арестом.
Формально арест не объявлялся. Живя с Ириной на первом этаже, мы просто увидели из окошка, что у подъезда стал милиционер, задерживавший посетителей, на лавочке под окнами уселись три дюжих чекиста, на другой лавочке подальше сели еще трое, а на асфальтовых дорожках между домами маячили уже не десять, как обычно, а двадцать топтунов...
Теперь, когда бы жена ни выходила в магазин, ее плотно сопровождали два громилы, Зажимая маленькую фигурку между собой. "Много получаете?" - спрашивала она. "На водку хватает", - отвечали. Когда пыталась позвонить своей больной матери из автомата (наш телефон отключили), сзади нажимали на рычажок. К автобусу прорваться ей тоже не удалось, перехватили и пригрозили арестом. "Не стыдно вам, дармоеды?" - укоряла она. Молчали. Она давала им тащить свои авоськи.
Но все живое хочет жить, как говаривал еще Никита Хрущев. По ночам они дремали, по ночам у нас были гости.
Домашний арест сняли через десять дней. Мы узнали об этом по заработавшему телефону, по исчезновению милиционера и дополнительной квоты чекистов.
Ю. Скуратов задумал раздеть кое-кого в Кремле