"Болячка уходит". Но, чтобы она исчезла, надо много денег
Писать про Скробу Павлика пятнадцати лет сложно.
ВЕСЬ мой рассказ - из телефонных гудков, помех связи, голоса плачущей женщины, прижавшейся к трубке в жарком Тель-Авиве, редких слов Павлика где-то на заднем плане, жёстких реплик сильного мужчины, говорящего со мной по мобильнику из Ухты, и ровных строчек страшного письма, от руки написанного чёрными чернилами.
Я НЕ ВИДЕЛА ни Павлика Скробу, ни его маму Таню, ни папу Игоря. Мальчик с мамой - на лечении в Израиле, папа - дома, в Ухте. Да и не до встреч нам - дело срочное. Поэтому в чём-то могу ошибиться. Но не в главном. Послушайте, что они говорили, мне кажется, вы поймёте.
"Знаете, здесь к нам совсем другое отношение. - Это говорит Таня. В Тель-Авиве вечер. Паша сидит за её спиной у выключенного компьютера. - Не как к смертникам. Здесь даже маленькие дети знают свой диагноз. И знают, что это ещё не конец. Я ведь Паше только сейчас решилась сказать, что у него..."
У Паши рак. Диагноз взрослый, мужской - опухоль, закравшаяся между предстательной железой и мочевым пузырём. Потому полтора года ухтинские врачи и ставили ему самые разные диагнозы - от гриппа до симуляции, - что не предполагали такой болезни в его 15-летнем возрасте. А он, стиснув зубы и попросив у мамы на дорожку таблетку от боли, уходил в свой технический лицей, куда мечтал поступить и поступил. Неделями отлёживался от слабости дома - диагнозы продолжали сменять друг друга: дисбактериоз, ОРЗ, "да видите, мальчишка дурака валяет, учиться не хочет", - а потом ещё на неделю уходил в лицей и валом сдавал все пропущенные зачёты. Потом снова валялся, температурил, болел живот, опухали коленки...
"Когда нас наконец взяли онкологи, они мне сказали, что поражаются мужеству и терпению моего сына, понимаете?! И ещё заведующий отделением сказал мне сразу, хотя результаты анализов ещё не были готовы: "Я здесь проработал 25 лет. Это рак. Сомнений нет. Шансов здесь, в Ухте, тоже...." А я тогда сказала, что для моего сына должен быть шанс, должен!"
"Дай сил не сойти с ума!"
ЗАВОТДЕЛЕНИЕМ сам позвонил в Москву, сел на самолёт и привёз Пашу с родителями в столичную онкологическую клинику. Там, в небе, поближе к Богу, Таня про себя молила: "Господи, дай мне силы не сойти с ума и досмотреть моего сынулю, сколько ему ещё отпущено жить".
В Москве предложили удалить Паше почти весь таз и - продолжать молиться: может, месяц проживёт, может, два. Мама сказала сыну: "У тебя ещё будут дети", - и отправила запрос в израильскую клинику.
"Нам пришёл ответ: они давали 60 процентов. Шесть-де-сят процентов! Это вам может показаться мало. А для меня это - целая жизнь".
И после полугода лечения в Москве они полетели дальше. В Израиле назначили 14 курсов химиотерапии, наметили операцию в гораздо меньшем объёме и дальнейшее облучение. В Ухте папа, заводской механик, продал квартиру, взял на работе кредит - и Пашу стали лечить, рассчитывая, что всё займёт около полутора лет.
И вот сейчас, когда позади уже 4 курса химии, когда опухоль перестала расти, когда Таня с Пашей абсолютно одни уже который месяц живут между госпитализациями в съёмной квартирке в жарком Тель-Авиве, а Игорь отдаёт кредит, сходя с ума от тревоги и тоски по семье, в Ухте, вот сейчас Таня написала нам это письмо. Чёрное письмо: деньги кончились.
"У нас осталось средств ещё на 2 курса. После этого придётся уезжать. Даже без операции..."
"Я буду жив"
ПРО деньги мы больше не говорили. Она просто назвала сумму - 210 тысяч долларов. И так всё понятно: никакие кредиты не спасут сына папы-механика и мамы - школьного кадровика.
"Лицей его - технический, он мечтал потом поступить в профильный вуз, заниматься компьютерами. Вот он и сейчас всё время сидит за ним. Я провела ему здесь Интернет - это его отдушина. Больше ведь никого, кроме меня и врачей, здесь нет. Он переписывается с одноклассниками, нашими ухтинскими друзьями. И я понимаю, что он собирается жить дальше, верит в своё выздоровление, верит, что вернётся в лицей. Ведь раньше я видела, как он плакал в подушку, думая, что я сплю. Я тоже так делаю: плачу по ночам, когда он, думаю, спит. Врач нам сказал, что Паша знает о болезни намного больше, чем говорит нам, - начитался в Интернете, а нас с папой щадит. Но сейчас он стал говорить: "Мама, я знаю, что буду жив". И это самое главное".
"Павлик говорит, что чувствует, как болячка уходит. - Это уже голос его папы Игоря, который звучит из Ухты, и линия не обрывается так часто, как во время разговора с Тель-Авивом. - Мы с ним созваниваемся по три раза на день, говорим о его самочувствии, об Интернете, который у него то работает, то нет, я ему рассказываю наши новости: "У нас уже выпал первый снег". А он говорит: "Я знаю, прочитал на ухтинском сайте". Хотели установить веб-камеру, чтобы можно было видеть друг друга. Но я решил ехать в Израиль сам, искать там работу и быть с ними рядом. Не могу больше без них..."
"Я могу жить только надеждой, что всё будет хорошо. С Божьей ли помощью, с помощью врачей или людей. Нам сейчас просто нужно затормозить болезнь, а в будущем - я так верю, мне по-другому нельзя - обязательно найдут от неё панацею. Я себе говорю: нам бы только дожить. Иначе можно сойти с ума..." - Танин посеребрённый горем голос доносится из тёплого вечера Иудейской пустыни. На часах 21.00. Наступает "Пашино время", скоростной Интернет, льготный тариф. Паша собирается жить. Вечером - включить компьютер. Утром - лечь в больницу. Как сложно про него писать...
"Ведь чудо бывает?" - спрашивает Тель-Авив напоследок. Этот Танин вопрос даже не к "Доброму сердцу" и не к судьбе. Вопрос ко Вселенной.
Как бы я хотела, чтобы хоть кому-то было дано право сказать ей: "Бывает".
Шанс Левона. Он мал, но он есть. Главное - успеть...