БАНАЛЬНАЯ истина - все ходим под Богом. Случилась страшная катастрофа, возникла грозная эпидемия, захвачены сотни заложников, началась война, взорван дом, пожар в квартире - так это не у нас, это где-то там, далеко. Попал человек в тяжелую аварию, заболел неизлечимой болезнью - так это не с нами, это с кем-то, с нами такое не может случиться.
Но вот - случилось. Страшно неожиданно, ужасно несправедливо: почему с нами? Во время очередного медосмотра у внучки 3,5 лет обнаружлась опухоль. Обнаружилась пальцами педиатра, при отсутствии всяких внешних проявлений, но уже на 3-й стадии. Как же так получилось? Почему не на 1-й или хотя бы на 2-й стадии? А ведь опухоль вполне могла быть выявлена и на 4-й? Что, надо наградить медалью участкового педиатра, или наоборот, предъявить претензии к районной поликлитике?
Цифры и факты. Нижеследующие цифры взяты мной из сборника работ московского онкоцентра им. Н. Н. Блохина РАМН.
В настоящее время в РФ смертность детей с онкологическими заболеваниями конкурирует со смертностью от травматических повреждений и зачастую выходит на 1-е место: 13-15 на 100.000 детского населения до 15 лет. на 1-й и 2-й стадии диагноз устанавливается у 25% детей.
У каждого десятого из вновь выявленных состояние сильно запущено, то есть фактически безнадежно.
Число ежегодно регистрируемых детей со злокачественными опухолями достигает 7,5 тысяч.
Доброкачественные опухоли выявляются у одного из каждых 150 детей.
При анализе позднего поступления детей со злокачественными опухолями выясняется, что в 65% случаев виноваты врачи, в 17% - родители, в 18% имеют место объективные трудности диагностики.
При своевременном начале лечения, то есть на 1-2 стадиях, результаты благоприятны в случаях, составляющих от 65 до 100%, в зависимости от вида заболевания.
В среднем лишь один из 20 педиатров в течение года встречается с онкологическим заболеванием. А за всю свою врачебную деятельность рядовой педиатр встречает не более 9 таких детей.
Лечение одного ребенка с онкологическим заболеванием стоит около 10 тысяч долларов, а одна пересадка костного мозга обходится в 50 тысяч долларов.
Установлено, что у детей, перенесших комплексное лечение (операция, химио- и лучевая терапия), другие заболевания протикают в крайне тяжелой форме.
Показатели детской онкозаболеваемости ежегодно увеличиваются в среднем на 20%. Это связано, по всей видимости, только с улучшением учета.
Ответ на вопрос. Достаточно немного вдуматься в приведенные цифры, чтобы понять: мы должны благодарить Бога и его ангела-хранителя в лице участкового перидатра, уберегшего нас от куда более тяжнелой беды. И надеяться на лучшее.
Но теперь возникают другие вопросы. Ответы на них для нас уже не важны, но помогут тысячам других, которые идут за нами.
Что делать? Другой совершенно очевидный вывод: центр тяжести борьбы в детской онкологии (и не только в детской) должен быть перенесен на как можно более раннюю диагностику опухолей. Более того- на установление предрасположенности организма к их возникновению.
Сейчас эта борьба ведется только в специализированных онкоцентрах и считается, что она ведется в широкой сети амбулаторно-поликлинических учреждений. На одном фланге - онкоцентры с высококлассными хирургами и учеными. На другом - участковые педиатры с начальными знаниями по детской онкологии, полученными в мединституте, и по существу не имеющие возможности применять и развивать их ввиду крайне малой практики.
С одной стороны - самая современная аппаратура и самы современные методики. Одними только названиями можно вылечиться: позитронно-эмиссионная томография, гамма-сцинтиография, ангиография, аортография, лимфография и прочая, и прочая.
С другой стороны - не каждая районная поликлиника имеет даже простой и дешевый аппарат УЗИ. А из методов основной - "пальпация", по простому - ощупывание пальцами. О какой эффективности и достоверности обследования здесь можно говорить?
На этом фоне выявление 25% онкозаболеваний на 1-2 стадиях - громадный успех. Остальным 75% требуется тяжелое, длительное, доргостоящее лечение, по большей части с неблагоприятным прогнозом. Онкоцентров в России едва ли наберется два десятка, и при всей своей мощности они захлебываются в потоке тяжелобольных детей. А за каждым случаем стоит семейная трагедия. Напрашивается сравнение с армией, один фланг которой укомплектован танками, самолетами, ракетами с космическим наведением, а на другом - луки, стрелы, алебарды, в лучшем случае конница. Может победить такая армия?
Но что же связывает эти фланги, насколько они объединены единой стратегией? Существует ли в России утвержденная федеральная программа действий по детской онкологии (да и по взрослой)? Если существует, то ставится ли в ней задача преимущественного развития способов как можно более раннего пронозирования онкозаболеваний? Причем именно в поликлинической сети, непосредственно связанной с населением.
Более того, ставится ли задача обязательного генного тестирования вступающих в брак, с целью определения групп повышенного риска будущих детей, чтобы брать их под особый контроль с момента рождения?
Существуют ли подобные программы в развитых странах и насколько наша программа, если она есть, увязана с ними?
Вот в Японии и Южной Корее, например, каждый сотрудник фирмы обязан раз в квартал пройти диспансеризацию, иначе он не будет допущен к работе и уволен. Руководители понимают, что дешевле 4 раза в год проверить всех сотрудников, чем потом оплачивать лечение и пенсию по инвалидности.
Под контролем национального противораквого центра в Токио находится 80 региональных госпиталей, и в каждом из них те же технологии лечения, что и в центре. Вот и результат - 85% больных выявляется на 1-2 стадиях (в частности, по желудочным заболевниям).
В СССР существовала строгая вертикаль в онкологической службе, на всех крупных предприятиях проводились ежегодные медосмотры, включающие флюорографию, которая позволяла выявлять онкологию в ряде случаев и туберкулез на ранних стадиях.
Сейчас ничего этогого нет. Московский онкоцентр им. Н. Н. Блохина самый мощный и крупный в России, но - не головной, не отвечающий за единую стратегию в онкологии. Результаты его работы носят показательный и рекомендательный характер, но никак не обязательный. Да и как быть иначе, если в регионах 80% затрат на здравоохранение идет (если идет) из местного бюджета, и только 20% - из федерального.
Сказанное означает, что проблема раннего выявления онкозаболеваний (да и не только их) - это проблема не столько медицинская, сколько социальная.
Не сомневаюсь, специалисты-практики сознают, что в сложившихся условиях их нелегкий труд - это во многом неблагодарный сизифов труд.
Не сомневаюсь, организаторы здравоохранения сознают: без восстановления разрушенной вертикали, без выработки единой стратегии - что будут организовывать и охранять?
Не сомневаюсь, руководители и законодательной, и исполнительной властей прекрасно понимают, что ссылки на отсутствие денег в бюджете на всеобщую регулярную диспансеризацию населения с целью как можно более ранней диагностики заболеваний - это в лучшем случае самообман, а в худшем - обман.
Теряем в результате значительно больше. Не говоря уж о деньгах.
Так что же делать?
Онкология: как вытащить из бездны