В ЭТО июльское воскресенье он встал, как обычно, ни свет ни заря. Надев любимый ("императорский") халат ярко-красного цвета, вышел из спальни, тихонько, чтобы не разбудить жену, спустился по лестнице в гостиную. За окнами раздавался веселый птичий гомон. Он знал, что подвал закрыли от греха подальше, но жена вряд ли догадалась перепрятать ключи в новое место. На цыпочках прошел на кухню. Так и есть! Связка ключей лежала на подоконнике прямо над кухонной раковиной.
Спустившись в подвал, он открыл комнату, где хранилось оружие. Зябко передернул плечами (в комнате царил почти могильный холод) и выбрал из стойки свою любимую двустволку марки "Босс", с которой много лет ходил охотиться на лесных голубей. Достав из коробки патроны, он засунул их в карман халата, закрыл подвал и так же бесшумно, как и прежде, прошагал через гостиную в просторную прихожую. Прислонившись плечом к дубовой обшивке стены, он загнал два патрона в стволы, осторожно опустил приклад ружья на пол, прижался лбом к двум дыркам дула, глубоко вздохнул и спустил оба курка...
Вскоре все мировые информационные агентства сообщили, что у себя дома в Кетчеме, штат Айдахо, при неосторожном обращении с оружием накануне своего дня рождения случайно застрелился выдающийся американский писатель Эрнест Хемингуэй. Советский лидер Никита Хрущев упомянул о кетчемской трагедии в докладе об ограничении гонки вооружений: вот, мол, писатель Хемингуэй был опытным охотником, а застрелился, когда чистил заряженное ружье. В то время мало кто догадывался об истинных причинах гибели нобелевского лауреата, автора потрясающих книг о человеческом мужестве и умении сохранить достоинство в самых безвыходных ситуациях.
"Папа" превратился в старика
ПОСЛЕДНИЕ годы жизни писателя были отданы продолжительной схватке с острой психической депрессией, возрастными недугами и глубоким творческим кризисом. В прошлом ему всегда удавалось справляться с упадком сил и приступами черной меланхолии. Он часто страдал бессонницей, а когда засыпал, его мучили кошмары, преследующие многих людей, имеющих богатое воображение и занимающихся творческим трудом. У Хемингуэя с возрастом нередко повышалось кровяное давление, а после очередной зимней простуды он сетовал, что "голова стала ватная и тупая". Он жаловался родным, что теряет зрение. Дальние путешествия, которые прежде возвращали ему силы, бодрость и творческий потенциал, теперь изматывали его до крайней степени.
Крепкий, энергичный, уверенный в своих силах, фотогеничный "Папа" из супергероя прессы стремительно превращался в старика. Журналисты и друзья, встречая писателя после долгого перерыва, были потрясены переменами, происходящими в его облике, и обращали внимание на его иссохшие руки, красные прожилки на белках глаз и унылую гримасу. Летом 1960 года в письме другу Хемингуэй впервые признал, что напряженный писательский труд привел его на грань слабоумия. Писатель начал страдать раздражительностью, сварливостью и даже подозрительностью к самым близким людям. Его неадекватная самооценка отражала грозные перемены в психическом состоянии. Он мог испытывать чувство стыда и раскаяния за мастерский очерк, написанный для модного еженедельника, а то вдруг требовал почти миллионный гонорар за далеко не лучший киносценарий по его литературным произведениям.
Он обвинил своего давнего друга Билла Дэвиса в покушении на его жизнь, жаловался на почечные боли, из-за какой-то ерунды устроил разнос официантам ресторана и насмерть разругался со всеми людьми, которых знал не первый год. В результате друзьям пришлось поскорее отправить его на родину, и расстались они как совершенно чужие. В Айдахо после случайного столкновения с чужой машиной на парковочной стоянке (автомобиль был всего лишь немного поцарапан) Хемингуэй всерьез опасался, что шериф отправит его за решетку. Он вдруг сообщил жене, что необходимо перейти на режим строгой экономии, поскольку финансовые дела семьи резко ухудшились (что было, мягко говоря, преувеличением). Он опасался преследования со стороны ФБР и повсюду видел тайных агентов, маскирующихся под праздных автомобилистов или строительных рабочих. Разумеется, у спецслужб на Хемингуэя, как и на многих других выдающихся людей, имелось секретное досье, но в столь безобидных ситуациях писатель демонстрировал настоящую паранойю.
Врачи, приглашенные женой Мэри для осмотра, были поражены, насколько быстро писатель утрачивает былую форму. Бледный, лысеющий, хрупкий писатель выглядел куда старше своих лет, на вопросы отвечал отрывисто, а порой и бессвязно. Накануне Дня благодарения после консилиума и семейного совета было решено немедленно госпитализировать Хемингуэя, поскольку теперь он начинал волноваться совсем уже без особого повода, в результате чего давление крови поднималось у него до 250/155. В госпитале после анализов и осмотра у него обнаружили симптомы сахарного диабета и небольшое уплотнение на печени - следствие многолетнего увлечения напитками, "достойными настоящего мужчины". По мнению терапевтов, главной проблемой оставалось психическое состояние.
которые Хемингуэй воспринимал весьма болезненно. Эрнест, будучи от природы человеком контактным и остроумным, подружился с врачами и медсестрами, на которых произвел неотразимое впечатление. Однако даже после успешного терапевтического курса (который проводился втайне от журналистов и публики) у знаменитого пациента происходили периодические срывы. Он то пытался мучительно, со слезами на глазах, вспомнить название африканского заповедника, который посетил десятью годами ранее, то с абсолютно серьезным видом описывал уличное ограбление, жертвой которого он якобы только что стал во время прогулки по городу.
Он боялся рака и суда
В ЯНВАРЕ 1961 года Хемингуэй, получив приглашение Кеннеди на инаугурацию в Белом доме, ответил, что проблемы со здоровьем не позволяют ему принять участие в этой церемонии. После почти двухмесячного интенсивного лечения Хемингуэй уверял всех, что надеется вернуться к обычному рабочему режиму, но вскоре написал одному другу, что его "дела шли плохо, а теперь все опять повторяется". Сознание безвозвратных потерь творческого потенциала изматывало его куда сильнее, чем чисто физические недуги. В феврале того же года его попросили сделать надпись на книге, предназначенной в подарок Джону Кеннеди. Простая на первый взгляд задача оказалась настоящей пыткой. Хемингуэй провел за своей конторкой целый день (с перерывом на обед), исписал гору листов и все никак не мог сочинить что-нибудь приличное. Закончилась эта пытка тем, что Хемингуэй, расплакавшись, признался жене, что "теперь уже ничего не получается". В этом эпизоде проявилась не только обычная для писателя сверхвысокая требовательность, но и сознание полного интеллектуального бессилия.
Весной он начал худеть и жаловаться, что такая резкая потеря веса наверняка связана с онкологическим заболеванием. Он опасался привлечения к суду за написание воспоминаний о парижском периоде его жизни. Жена Мэри, как могла, старалась вывести мужа из этого тревожного состояния, но после перелома руки на охоте годом ранее у нее самой возникли проблемы со здоровьем. Беседы с мужем часто оборачивались идиотскими спорами. Размолвки по ничтожным или крупным поводам с последующими мучительными примирениями повторялись изо дня в день. Мэри все чаще с ужасом представляла себе, чем закончится этот семейный кризис. В апреле Мэри ночью, находясь в сомнамбулическом состоянии, вышла из спальни, свалилась с лестницы, разбила в кровь голову и растянула ногу. Эрнест, предоставленный теперь сам себе, все глубже погружался в пучину тоски и отчаяния.
Поскольку он не реагировал на вопросы, ей стало ясно, что Эрнест задумал совершить нечто ужасное. Зная, что вскоре должен подъехать лечащий врач, чтобы измерить пациенту давление и провести обычный осмотр, Мэри попыталась отвлечь внимание Эрнеста от задуманного. Она тихим и спокойным голосом говорила мужу, что не надо сдаваться раньше времени, что нужно оставаться мужественным и помнить о своих сыновьях. Врач, прибывший через пятьдесят невыносимо долгих минут, смог убедить писателя отдать ему заряженную двустволку. Всем было понятно, что писателю необходима новая госпитализация.
Через несколько дней, буквально накануне отправки в госпиталь Рочестера, Эрнест повторил попытку застрелиться. На этот раз дело дошло до настоящей потасовки с другом семьи, который согласился доставить писателя в больницу на небольшом самолете и сумел в последний момент вырвать ружье из рук Хемингуэя. Во время промежуточной посадки в городке Рэпид-Сити Эрнест под предлогом, что ему нужно "размять ноги", сначала бросился в ангар и там в мастерской шарил по ящикам в поисках револьвера, а затем пошел прямо под вращающиеся винты другого самолета, только приземлившегося на летном поле. Только случайность помешала писателю совершить столь картинное самоуничтожение.
В рочестерском госпитале он втайне от масс-медиа прошел новый курс лечения от маниакальной депрессии и получил от самых близких друзей, знавших о его болезни, телеграммы поддержки и сочувствия. Когда его дела, кажется, пошли на поправку, лечащий врач взял с Хемингуэя честное слово впредь не повторять безумных попыток свести счеты с жизнью. Эрнест слово дал, но с каким-то черным юмором добавил, что в самой крайнем случае всегда можно воспользоваться электрическим шнуром или удобным крючком вешалки. В конце мая, проконсультировавшись у видного нью-йоркского психиатра, Мэри отправилась в Рочестер: перед ее визитом Хемингуэй в шутку жаловался, что в госпитале совсем нет симпатичных девочек. Однако свидание супругов не принесло Мэри облегчения. Эрнест демонстрировал врачам, что у него все в полном порядке, а в присутствии жены открывал совсем иное лицо.
Лечение не помогло
НА ЭТОТ раз газеты сообщили, что Хемингуэй находится в госпитале, где проходит обычный курс лечения, ни словом не упомянув о его тяжком душевном расстройстве. Тем временем писатель начал требовать, чтобы его поскорее выписали из больницы. Не найдя причин для отказа, врачи пошли ему навстречу.
Когда супруги на автомобиле отправились домой, начались прежние "причуды". Хемингуэй все время был чем-то недоволен, ворчал и протестовал по малейшему поводу. Когда Мэри купила бутылку вина, чтобы устроить небольшой пикник, Эрнест без тени улыбки начал беспокоиться, что теперь их всех арестуют за контрабандный провоз алкоголя из одного штата в другой. В полдень он волновался о месте предстоящего ночлега. Доходило до того, что Мэри, зайдя в телефонную будку, делала вид, что бронирует номер в мотеле, чтобы только успокоить мужа.
В Кетчеме, вернувшись домой, Хемингуэй вел себя абсолютно нормально, хотя до трагедии оставалось чуть более суток. В субботу он нанес несколько визитов друзьям (в том числе и лечащему врачу), шутил, говорил мало, но вполне спокойно и пригласил к себе одну знакомую на воскресный обед.
Затем настало роковое утро 2 июля 1961 года.
За свою жизнь в разговорах и письмах Хемингуэй по крайней мере несколько раз касался темы самоубийства. В беседах с друзьями он спокойно и серьезно обсуждал право каждого человека на суицид. В начале своей писательской карьеры он ясно высказался на этот счет: "Насколько же лучше умереть в счастливой юности, когда ни одна иллюзия не разбита, уйти со вспышкой света, не давая своему телу износиться от старости и не разбив вдребезги свои иллюзии". Эти строки отразили отношение молодого Хемингуэя к поступку его отца, покончившего жизнь самоубийством.
Родственники и друзья писателя в течение многих лет смогли удержать втайне истинную причину гибели Хемингуэя. Орудие самоубийства, выстрелом из которого Хемингуэй снес себе полголовы, было разрезано газовой горелкой и закопано в разных местах, чтобы не превратиться в сувенир для жаждущих "приобщиться" к посмертной славе писателя.
В "клешнях"