Не игрок
ИСААК Эммануилович Бабель был заядлым лошадником. И на протяжении всей своей жизни буквально пропадал на ипподроме. Но не на трибунах, в качестве игрока, а как постоянный посетитель конюшен. Он был дружен со многими конюхами, наездниками, знал родословную чуть ли не каждой лошади.
Друг Бабеля О. Савич вспоминал, как Бабель повел его в Париже в то место, где встречались жокеи, и по дороге рассказывал:
- Большинство ходит на бега и скачки, чтобы играть. Никто не играет, чтобы проиграть. Но выигрывают только две категории - жучки и дамы. Для жучка семья, работа - между прочим, а бега - это жизнь, причем он убежден, что без жульничества прожить нельзя. А дама видит лошадей в первый раз на ипподроме. Ей нравится имя лошадки, положим, Ночная Красавица. Кавалер говорит ей, что это кляча без всяких шансов. Но дама стоит на своем. И Ночная Красавица приходит первой, после чего дама убеждена, что она поняла всю механику дела. Она ставит только на красивые имена, но они ее неизменно подводят. Если бы она ушла после единственного выигрыша! Но она уже не может уйти.
Сам Бабель никогда не играл. Только смотрел на лошадей и восхищался ими.
"Бог знает, что за человек и чем занимается"
ИЗВЕСТНО, что Бабель был близорук и снимал очки, только когда смеялся. Кстати, Леонид Утесов писал о том, как смеялся Бабель: "Кто не слышал и не видел смех Бабеля, не может себе представить, что это было такое. Я, пожалуй, никогда не видел человека, который бы смеялся, как он. Это не был раскатистый хохот - о, нет! Это был смех негромкий, но совершенно безудержный. Из глаз его лились слезы. Он снимал очки, вытирал слезы и снова начинал беззвучно хохотать".
А вот как описывали внешность Бабеля те, кто его хорошо знал. Писатель Лев Славин: "Он был невысок, раздался более в ширину. Это была фигура приземистая, приземленная, прозаическая, не вязавшаяся с представлением о кавалеристе, поэте, путешественнике. У него была большая лобастая голова, немного втянутая в плечи, голова кабинетного ученого".
Константин Паустовский: "Я не встречал человека, внешне столь мало похожего на писателя, как Бабель. Сутулый, почти без шеи из-за наследственной одесской астмы, с утиным носом и морщинистым лбом, с маслянистым блеском маленьких глаз, он с первого взгляда не вызывал интереса. Но, конечно, только до той минуты, пока он не начинал говорить. Его можно было принять за коммивояжера или маклера. С первыми же словами все менялось. В тонком звучании его голоса слышалась настойчивая ирония".
Илья Эренбург: "Внешне он меньше всего походил на писателя. Он рассказал в очерке "Начало", как, приехав впервые в Петербург (ему тогда было двадцать два года), снял комнату в квартире инженера. Поглядев внимательно на нового жильца, инженер приказал запереть на ключ дверь из комнаты Бабеля в столовую, а из передней убрать пальто и калоши. Двадцать лет спустя Бабель поселился в квартире старой француженки в парижском предместье Нейи. Хозяйка заперла его на ночь - боялась, что он ее зарежет. А ничего страшного в облике Исаака Эммануиловича не было, просто он многих озадачивал: Бог его знает, что за человек и чем он занимается..."
Георгий Мунблит: "Все в нем казалось обыкновенным - и коренастая фигура с короткой шеей, и широкое доброе лицо, и часто собирающийся в морщины высокий лоб. А все вместе было необыкновенным. И это чувствовал всякий сколько-нибудь близко соприкасавшийся с ним. Прищуренные глаза и насмешливая улыбка были только внешними проявлениями его отношения к тому, что его окружало. Само же отношение это было неизменно проникнуто жадным и доброжелательным любопытством. Он был, как мне всегда казалось, необыкновенно проницателен и все видел насквозь, но, в отличие от множества прозорливцев, проницательность порождала в нем не скептицизм, а веселое удивление. Видимо, поводы для этого открывались ему не на поверхности вещей, а в их глубине, где таятся невидимые для невнимательных людей радостные неожиданности. И еще. Существует такая манера вести себя, которая называется важность. Глядя на Бабеля, даже и представить себе нельзя было, что эта самая важность бывает на свете. И это тоже очень существенная черта его облика".
Тайна очарования
В ЧЕМ ЖЕ загадка Бабеля, тайна его всеобщей притягательности как человека? Размышляя об этом, Г. Мунблит пишет: "Может быть, тайна его очарования в этой улыбке? В глазах, весело и внимательно поблескивающих из-за круглых очков? В чуть заметном еврейском акценте, придающем оттенок язвительного и вместе с тем беззлобного юмора всему, что он говорит? Нет, пожалуй, все-таки дело не в этом. Пожалуй, секрет здесь в удивительном даре видеть вещи по-своему и говорить о них так, что они и перед собеседником предстают в неожиданных ракурсах, обретая при этом неожиданный смысл, цвет и значение".
Сегодня интерес к творчеству Бабеля снова велик. Переизданы его книги в разных странах, поставлено несколько фильмов по его пьесе "Закат", сама пьеса идет во многих театрах. Авторы фильмов попытались соединить с "Закатом" "Одесские рассказы" писателя, не учитывая, насколько глубже и философичнее стали в пьесе в отличие от рассказов образы Менделя Крика и его сына Бени Крика, короля Молдаванки.
Но не будем углубляться в анализ творчества Бабеля, оставим это специалистам. А мы, раз уж речь зашла о театре, до которого Бабель был очень охоч, вспомним его рассказ о самом интересном спектакле в его жизни:
"Он разыгрывался одновременно на сцене и в зрительном зале, и участвовали в нем все, кто пришел в театр. В Одессе был замечательный молодой актер, необыкновенно талантливый и темпераментный, и притом редкий красавец. Его обожала вся Одесса. А вы знаете, что такое, когда вся Одесса обожает актера? Это значит, что он ходит по городу, как библейский царь: все на него оборачиваются, и у всех в глазах сияют восторг и преданность. У него не может быть врагов: их сейчас же сживут со света. Если в театре вы ему не аплодируете, сосед вас непременно спросит: "Я извиняюсь, вы что, глухой или слепой или, не дай бог, и то и другое?"
Так вот, Горелов заболел, и заболел смертельно. Он сам этого не знал, но Одесса это знала.
Узнал это и отец Горелова, знаменитый петербургский артист Давыдов. И он приехал посмотреть на своего сына в спектакле, который мог стать последним в жизни молодого актера. Давали "Лорензаччо". Горелов играл заглавную роль.
В Одессе знали, что Давыдов приехал и будет на спектакле. В Одессе все известно. И все пришли в театр. А знаете, что такое, когда вся Одесса приходит в театр? По сравнению с этим в бочке с селедками просторно.
Давыдов сидел в первом ряду. В пьесе пять актов. И все пять актов Давыдов плакал, он смотрел на сцену и плакал. Может быть, он даже ничего не видел из-за слез. Он и в антрактах не вставал с места и плакал. И с ним плакала вся Одесса.
Горелов играл замечательно. Он как будто пел свою лебединую песнь, но люди смотрели не на сына, а на отца. И горько рыдали".
Сексуал метрополитена