Мечты, мечты, где ваша сладость...
...БОЛЬНОМУ казалось, что он взлетел, - теперь он видел себя и свою жизнь как бы со стороны, сверху. Александр Грин внимательно разглядывал худого узкоплечего подростка, прилежно штудирующего том Майн Рида. Это он сам, а седобородый здоровяк - его отец, польский ссыльный, бухгалтер вятской земской больницы, поднимающий на медные деньги четверых детей.
Унылое лицо мачехи... Одноэтажный флигелек о девяти окошках на Никитской улице - это их дом. Здание Александровского реального училища: колонны у подъезда, вощеный паркет, злые глаза инспектора - на уроке немецкого ученика Гриневского поймали за сочинением пасквильных стихов: "Инспектор, жирный муравей, гордится толщиной своей..."
Ругань отца, ворчание мачехи, обшарпанные комнаты четырехклассного Вятского городского училища: после исключения его согласились принять только туда... Стыд за нищету, за себя - долговязого, неуклюжего и обтрепанного, неприкаянность... Александру Гриневскому снилось море, огромные серо-стальные пароходы, пестрые китайские джонки и изумрудно-зеленые тропические берега: слабогрудый вятский подросток мечтал о приключениях, как у Майн Рида.
Волшебное, само собой родившееся слово "Зурбаган": ему казалось, что самые красивые корабли должны приходить именно оттуда. Снежно-белый китайский фарфор и прозрачные целлулоидные портсигары, кривые греческие ножики с рукоятками из разноцветного камня, кислое красное вино, дешевые сигары, матросские бескозырки с черными лентами - на прилавках Одессы было все, о чем только можно мечтать. По улицам ходили рослые моряки в голландках и клешах, в порту стояли десятки пароходов, вечером город зажигался сотнями ярких фонарей. Вот только его, долговязого и слабогрудого, здесь никто не ждал - в мореходку Александра Гриневского не приняли, на корабль не взяли.
Сперва он продал высокие охотничьи сапоги, затем - отцовское белье, оставшись в тряпье и опорках. Он жил в ночлежках, работал грузчиком, нищенствовал (хорошего попрошайки из него так и не вышло), ночевал под мостом...
Маленький черноморский пароходик "Платон" (он продержался на нем только одну навигацию), александрийский порт (первое заграничное плавание оказалось последним - ему не удалось поладить со старпомом), бешеный крик отца: "Где твои вещи? Ты вернулся домой пешком, ты изолгался!.."
Он соврал, что оставил пожитки на станции, и поначалу ему поверили. Признаться в том, что никаких вещей нет и от Одессы до Вятки он добирался "зайцем", было стыдно...
В поисках удачи
В СЕВАСТОПОЛЕ Александр Гриневский впервые почувствовал себя героем своей воображаемой истории - и она в отличие от многих других складывалась счастливо.
До этого он искал удачи на бакинских нефтяных приисках (голод, холод, малярия) и мыл золото на Урале - вышел пешком из Вятки в феврале и приехал в Пермь в неотапливаемом товарном вагоне, сменил размокшие валенки на лапти и принялся за работу. Он был матросом, землекопом, пекарем, подручным кузнеца, золотоискателем, рыбаком, лесорубом, нищим писчиком театральных ролей, банщиком, переплетчиком, служителем железнодорожных курсов и актером на выходах - в конце концов отец сдал его в солдаты. Он не сопротивлялся: приключения утомили, а в армии была хоть какая-то определенность.
Неприятности начались после того, как он развесил в гарнизонной бане свои кальсоны, заявив, что это батальонное знамя. Три из десяти месяцев службы в 213-м запасном пехотном батальоне рядовой Гриневский провел на гауптвахте. Отсидев очередной срок за "самовольную отлучку и промотание амуничных вещей", он познакомился с эсерами.
Эсеров окутывал почти мистический ореол, и жизнь в подполье казалась Александру привлекательнее казарменной. Он дезертировал: отпросился из части купить кисти (надо было написать суворовские изречения), но вместо лавки отправился на конспиративную квартиру. Так началась революционная одиссея, стоившая ему двух лет тюрьмы и двух с половиной - ссылки.
Первая любовь
...КАТЕНЬКА Бибергаль (партийная кличка Киска), стройная, большеглазая, отличалась бешеной энергией и метко стреляла из бельгийского браунинга. Он влюбился в нее как мальчишка, Катенька принимала его ухаживания милостиво: он считался лучшим пропагандистом в севастопольской ячейке партии эсеров.
Девушка из хорошей семьи и он, выпускник четырехклассного городского училища, бывший матрос, бывший золотоискатель, бывший нищий, бывший банщик, бывший рядовой Оровайского батальона, любитель Майн Рида и Дюма... Когда он шутил, Катенька морщилась, а слушая рассказы об удивительных странах, не отмеченных ни на одной карте, одобрительно улыбалась ("Во время революции вы станете лучшим оратором партии!..").
Потом был арест, бегство из ссылки и снова жизнь по подложным документам. Затем он вышел из партии и, когда ему удалось разыскать пробравшуюся в Петербург из Швейцарии Киску (она даже не предложила ему стул), все же сделал ей предложение.
Катенька подняла брови:
- И вы посмели явиться ко мне с этим? Я, кажется, ясно дала вам понять: с тех пор как вы ушли из общего дела, вы ушли из моей жизни.
- Но я же не партии сделал предложение, а вам... Бросьте вы все это и выходите за меня замуж.
- Никогда. Вы пустой фантазер и к тому же... К тому же...
- Договаривайте.
- И к тому же трус...
Тогда он вынул из кармана маленький дамский револьвер, взвел курок и сказал, что, может, он и трус, но, если Катенька не согласится стать его женой, ему придется застрелить ее тут же, в гостиной, а следом застрелиться самому. Киска рассмеялась, и тогда он выстрелил не целясь - пуля пробила ей бок, а когда ствол уткнулся в его собственный висок, револьвер дал две осечки. Нажать курок в третий раз он не смог.
Рана оказалась неопасной, увидеться вновь после случившегося Катенька Бибергаль не захотела.
Вера. Верочка. Веруша
ОН ВСКОЧИЛ и с силой грохнул кулаком по столу, так что жестяная кружка со звоном полетела на пол: почему именно сегодня он вспоминает женщин, которые его отвергли?!
Они были вместе целых шесть лет. Пока он сидел в тюрьме, Вера носила передачи, затем поехала за ним в ссылку. Она терпела и безденежье, и долги, и его нерасчетливость, и то, что весь гонорар он мог прокутить с веселой компанией. Жена без конца просила деньги у своего отца, человека состоятельного, не одобрявшего ее брак... И это не могло продолжаться вечно.
Несколько лет назад они расстались. Ему казалось, что это обычная ссора, недоразумение, растянувшееся на годы. Он по-прежнему встречался с Верой, надеялся, что в один прекрасный день все образуется. Перед тем как батальон отправили на фронт, бывшая жена пришла к нему в казарму - так, как когда-то ходила в Выборгскую тюрьму. Тогда были сказаны очень важные слова: он попросил ее ждать, она кивнула. Вернувшись в Петроград после месяца, проведенного в тифозных боткинских бараках, Грин постучал в ее дверь.
Вера растерянно сказала: "Проходи". За столом сидел незнакомый мужчина без галстука, в подтяжках. Вера попросила его подождать в соседней комнате: "Нам с Александром Степановичем нужно объясниться". Мужчина покорно вышел.
Оба молчали.
- Так, - сказал он наконец, - значит, я - Александр Степанович, а он, по-видимому, новый муж?
- Видишь ли, он...
- Меня интересуешь ты. Что с нами случилось, Вера?
- Все очень просто. Я больше не могла так жить: неопределенно, зыбко, без уверенности в завтрашнем дне.
- А тебе не кажется, что такая уверенность пахнет скукой?
- Это старый и бессмысленный спор. Если бы ты хоть раз меня послушал и написал нормальный роман, как другие пишут. Ну хоть один раз, когда от долгов было не продохнуть...
- Ты поступила очень разумно, и я тебе благодарен. Зачем жить с женщиной, которая тебя не понимает?.. Прощай.
- Погоди, Саша, нельзя же так... Возьми что-нибудь из вещей.
- Что ж, спасибо. Я возьму твой портрет.
Теперь портрет висит на стене, и ему кажется, что Вера то хмурится, то улыбается. Он и сам не понимает, к чему в его кочевой жизни эта картина, но Верино лицо ему необходимо: Грин чувствовал, что больше они не увидятся... И вдруг он понял, какая улыбка будет у его героини.
Совесть эпохи
- ...СЛУШАЙТЕ, это же откровенное вранье!
- Спросите кого угодно...
- ...И я там был, как в сказке говорится, мед-пиво пил...
- Выходит, этот безумный Грин просадил весь гонорар, чтобы до отвала накормить писательскую братию? Бред!
- Нормальные люди так не поступают.
- А он ненормальный. Знаете, как Грин познакомился со своей теперешней женой? Пришел в одно издательство и потребовал у секретарши сто рублей аванса под рассказ. Без договора, в неплатежный день. Ему отказали. Тогда он лег на диван, заявил, что без ста рублей не уйдет, и заснул.
- Анекдот!
- Факт. Через несколько часов редактор, которого бедная секретарша одолевала звонками, распорядился: "Черт с ним! Выдайте".
- Ну жох!
- Это как посмотреть. Наутро он явился снова и преподнес секретарше золотые часики - ухлопал на них всю сотню.
- А потом?
- Потом они поженились и поселились на Черном море в маленьком городке. Название у него какое-то смешное - Старый Крым. Живет вроде бы неважно, чтобы не сказать больше.
- Да, я слышал, недавно Грин прислал слезное письмо: болеет, просит о пенсии.
- И как?..
- Да никак. Положили под сукно. Вот он и положил.
Мимо столика чинно проследовал маленький человек в добротном чесучовом костюме: брюшко, двойной подбородок, острые серые глазки. Компания долго кланялась ему вслед.
- Большой, большой человек в нашем литературном мире: видный партиец, крупный издательский работник. И какое прошлое! Бывший питерский чекист, вел дела эсеровского подполья...
- А какой стилист - ему бы самому книги писать. Знаете, с какой резолюцией он завернул последнюю книгу Грина? "Вы не хотите откликаться эпохе, и в нашем лице эпоха вам мстит!"
- Он не только стилист, он совесть эпохи!
...А В МАЛЕНЬКОМ нищем домике на окраине Старого Крыма среди книг, рукописей и любящих людей умирал измученный болезнью, но абсолютно счастливый человек. Тикали старые ходики, на столе лежала свежая "Правда": под набранной жирным шрифтом датой - 8 июля 1932 года - лукаво щурился вождь. В распахнутое окно виднелось море, жена сидела у кровати, держа больного за руку, на земляном полу стояла крынка с парным молоком.
Жена плакала и гладила его пальцы, а больной улыбался. Говорили, что перед концом он успел сказать: "Спасибо, милая". Говорили и другое - будто бы последним словом было "Зурбаган".
И от одной осуществившейся на земле мечты - любимая и любящая женщина, свой кров, свой рабочий стол, возможность писать сколько угодно - Грин отправился навстречу другой: его ждали крылатые парусники и неведомые острова...
Римма Маркова: "Я такой бандиткой была..."