Наша справка
Маргарита Иосифовна АЛИГЕР родилась 24 сентября (7 октября) 1915 г. в Одессе в семье служащих. Окончила химический техникум, работала на заводе. В 1937 г. окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Вершина творчества Алигер - поэма "Зоя", посвященная московской десятикласснице Зое Космодемьянской, добровольцем ушедшей в партизанский отряд и казненной фашистами в деревне Петрищево.
Предлагаем вниманию читателей отрывок из воспоминаний поэтессы о себе.
СМОЛОДУ, когда мне приходилось писать о себе, я обычно начинала с того, что в моей биографии нет, собственно, ничего примечательного. Такая формулировка, пожалуй, удобна, она в большей мере облегчает задачу, но, если вдуматься, она, в сущности, глубоко безответственна и попросту смешна в применении к судьбе человека, выросшего в нашей стране в первой половине нашего века...
Но сейчас для меня непреложно ясно одно: биография человека только в малой мере складывается из тех общеобязательных анкетных данных, которые обычно в ней излагают, и в неизмеримо большей степени формируется из таких сторон и событий духовной жизни человека, о которых трудно и порой даже не принято писать или рассказывать. Я твердо убеждена: то, что я пишу в разных жанрах, является гораздо более подробной и глубокой моей автобиографией, чем все, что я могу сама о себе рассказать...
ДВЕ ТЕТРАДИ в мягких малиновых обложках, здорово потрепавшиеся, поблекшие, обветшавшие. На каждой, уже, разумеется, много позже, написано от руки карандашом: "ЗОЯ. Лето. 1942. I тетрадь", "ЗОЯ. Лето. 1942. II тетрадь". Открываю первую тетрадку, и сразу на обороте ее обложки бросаются в глаза торопливо записанные карандашом два адреса: адрес товарища-фронтовика и адрес матери другого товарища-фронтовика, тогда числившегося в пропавших без вести. И эти две карандашные записи так отчетливо восстанавливают атмосферу, я бы даже сказала, самый воздух тех дней, тех лет, того лета. Да-да, я все помню. В конце зимы я улетела в командировку в блокадный Ленинград, вернувшись оттуда, я, едва началась навигация, поехала на Каму повидать дочку, которая была всего на несколько месяцев старше первого дня войны. И только по возвращении в летнюю, немноголюдную, неповторимую Москву, где на бульварах росла высокая, по пояс, трава с полевыми цветами, села за работу.
Первая страница первой тетрадки убористо исписана карандашом примерно на две трети.
А дальше без всякого интервала идут подряд записанные, оборванные, неоконченные черновые строки.
Я вспоминаю зимний вечер, заснеженный, затемненный, и дом поэта Павла Антокольского, куда съезжались и сходились все, кого судьба тогда забрасывала в столицу. Я не помню, кто там был в тот вечер, - кроме хозяев я запомнила только Леонида Первомайского, - когда из рук в руки переходил номер "Правды" со статьей Петра Лидова, с фотографией девушки, повешенной в Петрищеве. Оно было словно изваяно из мрамора, это девичье тело с откинутой головой, с петлей на шее. Девушку звали Таней, и статья была названа этим именем. Она была опубликована 27 января 1942 года. А 18 февраля в "Правде" появилась статья "Кто была Таня". Тогда мы и услыхали в первый раз имя Зои. Все это глубоко волновало, но я еще не думала о том, что буду писать о ней.
Однажды, обедая в столовой тогдашнего Клуба писателей, я услышала, как за соседним столом некий поэт в разговоре с товарищами вдруг сказал очень громко и убежденно: "А вот о Зое я напишу!" Словно какой-то механизм сработал во мне, и в мозгу прозвучало: "Нет уж, о Зое напишу я!" Вот это и было началом.
С той поры я неотступно думала о том, как приступить к работе. Характер героя должен был стать основой поэмы - я быстро поняла это, и вся моя работа была направлена на то, чтобы как можно глубже вникнуть в него, понять его, раскрыть его. Впервые в жизни я приступила к такой большой работе, впервые в жизни должна была писать не о себе, впервые в жизни вставала перед задачей "собирать материал". Надо было пройти по следам Зои, расспрашивать о ней, встречаться с теми, кто знал ее, с ее близкими. Это было трудно - все было так трагично и так недавно. Я присоединилась к киношникам - к Л. Арнштаму и Б. Чирскову, они собирали материалы для фильма, разговаривали с людьми, а я сперва тихо сидела и слушала, а потом, освоившись, начала и сама спрашивать, присматриваться.
В РАБОТЕ я порой чувствовала себя ровесницей Зои, но порой вспоминала, что я старше и больше знаю жизнь, и сложности ее, и радости ее, те, которые Зоя уже не узнает, и становилось мучительно жаль ее, жаль по-взрослому, почти по-матерински. Работала я самозабвенно, и работа очень помогала мне в трудное лето 1942 года. Но конец работы не только не стал для меня радостью, но, наоборот, вверг меня на некоторое время в сложное и тяжелое душевное состояние. Мне не скоро стало ясно, что и гибель Зои я пережила почти физически...
Весной сорок третьего года я получила письмо от одной московской учительницы с добрыми словами и обещанием вознаградить меня "плодами своих трудов". Я, разумеется, поняла это как образ. И вот однажды осенью поздним вечером пришла молодая девушка, очень типичная для Москвы тех дней, в старой курточке, из которой она явно выросла, с тяжелым рюкзаком за плечами. Девушка оказалась дочкой той самой учительницы, а в рюкзаке у нее была огромная тыква со своего огорода. Это и были "плоды своих трудов". Не буду скрывать: она очень украсила наш тогдашний рацион, эта огромная золотая тыква...
Когда мне приходится переиздавать поэму, я неизбежно понимаю, что есть в ней страницы, которые я написала бы сейчас иначе. Но я не меняю их и не вычеркиваю - тогда, когда писалась поэма, я понимала явления жизни именно так, как написала их тогда, и менять это отношение в соответствии с моими изменившимися представлениями было бы фальшью. Вот так это было. Так, а не иначе...
БЫТ ломал меня с жестокой неумолимостью. Муж мой, как и я, еще учился, был аспирантом Московской консерватории, жить мы начинали на две стипендии. Родился сын. Тяжелая болезнь на время вообще лишила меня возможности писать. А когда все начало налаживаться, в работе обнаружились серьезные трудности совсем иного характера. Что-то кончилось, что-то было исчерпано, нужно было находить новые темы, новые источники сил, а жизнь держала на месте, не позволяла шагу ступить вперед, оторваться от земли. Писала я тогда мало и все что-то не то, что-то очень неотчетливое и неорганичное. И вот тогда меня постигло несчастье, страшнее которого ничего не могло быть, - после долгой тяжелой болезни умер мой маленький сын. Горе, потрясшее меня, перевернув мою душу, открыло в ней, видимо, новые источники жизненной и творческой энергии, и меня словно что-то швырнуло в работу. Это была бессознательная форма самозащиты, потому что работа, и только она, могла меня поддержать и спасти в то время.
Мне кажется, что в моей писательской судьбе развитие вглубь вообще всегда шло за счет очень нелегкой жизни, в которой мне ничто не давалось просто, в которой было много суровых испытаний. Если считать, что характер не есть нечто врожденное, что его формирует и координирует жизнь, то именно она и лишила меня склонности к идиллическому восприятию явлений действительности и сделала эту черту глубоко чуждой мне и в жизни, и в искусстве. Поэтому же, вероятно, у меня всегда в лучшем случае улыбку вызывают всякие организационные меры, предпринимаемые аппаратом Союза писателей, для того чтобы помочь писателям глубже изучать жизнь. Изучать можно ту или иную область труда, науки, общественной деятельности, и это, кстати сказать, не представляет особенной сложности для культурных и грамотных людей, а жизнь не изучить, ее надо прожить, прочувствовать сердцем и кровью, только тогда о ней можно по-настоящему писать.
Отрывок из поэмы "Зоя"
Жги меня, страдание чужое,
стань родною мукою моей.
Мне хотелось написать о Зое
так, чтоб задохнуться вместе с ней.
Мне хотелось написать про Зою,
чтобы Зоя начала дышать,
чтобы стала каменной и злою
русская прославленная мать.
Чтоб она не просто погрустила,
уронив слезинку на ладонь.
ненависть - не слово, это - сила,
бьющий безошибочно огонь.
Чтобы эта девочка чужая
стала дочкой тысяч матерей.
Помните о Зое, провожая
в путь к победе собственных детей.
Мне хотелось написать про Зою,
чтобы той, которая прочтет,
показалось: тропкой снеговою
в тыл врага сама она идет.
Под шинелью спрятаны гранаты.
Ей дано заданье. Все всерьез.
Может быть, немецкие солдаты
ей готовят пытку и допрос.
Чтоб она у совести спросила,
сможет ли, и поняла: - Смогу. -
Зоя о пощаде не просила.
Ненависть - не слово, это - сила,
гордость и презрение к врагу.
Ты, который встал на поле чести,
русский воин, где бы ты ни был,
пожалей о ней, как о невесте,
как о той, которую любил.
Но не только смутною слезою
пусть затмится твой солдатский взгляд.
Мне хотелось написать про Зою
так, чтоб ты не знал пути назад.
Потому, что вся ее отвага,
устремленный в будущее взгляд, -
шаг к победе, может быть, полшага,
но вперед, вперед, а не назад.
Шаг к победе - это очень много.
Оглянись, подумай в свой черед
и ответь обдуманно и строго,
сделал ли ты этот шаг вперед?
Близкие, товарищи, соседи -
все, кого проверила война,
если б каждый сделал шаг к победе,
как бы к нам приблизилась она!
Нет пути назад!
Вставай грозою.
Что бы ты ни делал, ты - в бою.
Мне хотелось написать про Зою,
будто бы про родину свою.
Вся в цветах, обрызганных росою,
в ярких бликах утренних лучей...
Мне хотелось написать про Зою
так, чтоб задохнуться вместе с ней.
Но когда в петле ты задыхалась,
я веревку с горла сорвала.
Может, я затем жива осталась,
чтобы ты в стихах не умерла?
Дарья Донцова: "Большая семья и 15 страниц в день"