В то утро предчувствия беды не было. Встала я рано и отправилась в город на рынок с легким сердцем - клюкву продавать. На наших болотах ее немало, конечно, наползаешься до чертиков, зато довесок к пенсии...
На обратном пути в автобусе, помню, все прикидывала, на что денежки потрачу. Вдруг автобус обогнали две пожарные машины и с ревом унеслись вперед. У меня сразу сердце застучало чаще, и дышать стало трудно. "Куда это они? Не к нам ли в деревню?" Видно, к нам... Больше некуда - у нас последний населенный пункт на трассе...
А потом... Автобус еще катился с горки, преодолевая последние сотни метров до своей конечной остановки, а я уже рвала двери и истошно кричала: "Откройте, пустите меня!" Понимала, что поздно, да только мой пылавший жарким пламенем дом будто звал меня, просил о помощи...
На подламывающихся ногах пошла я к родному пепелищу. Как же так? Почему? Закопченный пожарный, сматывая шланг, попенял мне:
- Поди сто лет электропроводку никто не проверял? Точно, бабуля?
И тут я обеспамятела.
Очнулась от знакомого ворчливого голоса. Давняя моя врагиня Анна Даниловна меняла мокрую тряпицу на моей голове и сердито бормотала под нос: "Ходи теперь за ней, повязки на лоб прикладывай, как барыне. А чего после боя кулаками-то махать? Дом назад не воротишь. Сама живая, и ладно..."
Не помню, как я оказалась в ее доме... Жила Даниловна на другом краю деревни. Меня сторонилась. Когда-то очень давно мы с ней не поделили одного парнишку. И главное - зря поссорились, поскольку женился он на городской девке, ни мне, ни Даниловне не достался. Но неприязнь друг к другу у нас сохранилась на всю жизнь. Не здоровались мы, не ходили в один дом в гости. Хотя какие теперь наши гостеванья? Семь одиноких старух и один старик - вот и все население деревни.
Будь я в себе, никогда бы не попросилась на постой к Даниловне. Да и та вряд ли приветила бы меня. Но беда повернула нас лицом друг к другу. Именно моя врагиня попросила пожарных перенести меня с пепелища в ее дом. Ухаживала за мной, пока я не пришла в себя. И попросту, без лишних слов предложила: "Живи, Зина, в моей избе. Куда тебе податься?"
Я расплакалась. И впрямь некуда. И дом восстановить не на что. А еще жег стыд. Как же это я такую душу в человеке проглядела? На что всю жизнь злилась?
Не сразу я пообвыклась в чужом доме. Отвела мне Даниловна чистую комнатку окнами в лес. Проснусь среди ночи и слушаю, как деревья шумят. И на душе спокойнее... По весне собралась моя врагиня-подруга в город по делам. Звала с собой, только я не поехала. Невзлюбила я город, словно он виноват был в моей беде. Вернулась она с гостинцами - пряниками, конфетами. Сели мы чаевничать. Тут она меня и сразила: "Я, - говорит, - старше тебя, значит, и помру первая. Вот в городе-то завещание и составила. Назначила тебя своей наследницей". Я дар речи потеряла, руками замахала: "Что ты, что ты?" А она усмехается: "А кому ж мое добро оставить? Больше некому!"
Препирались мы долго, кто кого переживет. А потом словно забыли про завещание. Живем, дела вместе делаем. Ссоримся, бывает. Не без этого. Соседки подшучивают над нами: "Не дом ли делите, бабки?"
А чего нам делить? У нас все общее. И старость, и заботы.
А вот чего нет, так это одиночества.
Cписок Паченцевой. Медсестра спасла многих обитателей "стардома". А себя не успела