Приказ есть приказ
В НАЧАЛЕ войны я стал курсантом Первого тюменского пехотного училища. Обстановка на фронтах тогда была тяжелейшая, поэтому нам сказали: "Поскольку все вы с высшим образованием, то обучение будет не шесть месяцев, а четыре". Ускоренный выпуск пехотных командиров - и на передовую...
Я начал учиться с таким остервенением, что вскоре стал отличником. Начальство, видимо, взяло на заметку мои успехи, потому что, когда пришёл день выпуска и нас стали распределять - того в ту воинскую часть, другого в эту, обо мне в приказе было сказано: "Матвеев направляется в Первое тюменское пехотное училище". То есть меня оставили там же, где я учился. Преподавателем, курсовым офицером. Как я ни рвался вместе с другими ребятами на фронт, но был вынужден подчиниться. Приказ есть приказ - служи там, где тебе положено.
Нельзя сказать, что преподаватель училища - это было "тёплое местечко". Нет, жилось нам тяжело, мы голодали в прямом смысле слова. А вот курсантов кормили сытно, хорошо. Более того, они старались ещё и нас подкормить. Принесут им бачок с кашей - они первым делом наполняют тарелку для командира своего взвода, а уж потом подставляют свои... Такие это были люди... Сейчас нечто похожее и представить невозможно. Сейчас поделиться с кем-нибудь? Какое там! Последнее отнимут - у стариков, детей, слабых, немощных...
Сделал я один свой выпуск, второй, третий... Шесть месяцев, лейтенантские погоны - и на фронт. Иногда бывало, когда положение становилось уж очень тяжёлым, будущих офицеров обучали месяца три и, не успев присвоить звания лейтенантов, отправляли на передовую сержантами. Я тоже рвался туда, подавал рапорта начальнику училища - безрезультатно. Меня охватило отчаяние. Особенно невыносимо стало после одного случая.
Я был дежурным по училищу. И вот ночью ко мне подходит один курсант, из фронтовиков, уже побывавший в боях, и протягивает на ладони... орден Красной Звезды: "Старшой! Война-то скоро кончится, а у тебя грудь голая. Куда потом от стыда денешься? Возьми!" Как ударил меня! А в чём была моя вина? Я ведь неоднократно рапорта подавал...
"Я, Шаповалов Т. П."
ТАК назывался фильм первой дилогии "Высокое звание". Второй фильм назывался "Ради жизни на земле". Режиссёр Евгений Карелов пригласил меня на главную роль - маршала Шаповалова...
В 1974 году сдавали мы фильм "Ради жизни на земле" комиссии Министерства обороны.
Вот образцы той "творческой" работы.
1-й генерал:
- Шаповалов грубо разговаривает с женой, этот эпизод надо исключить. (Это из-за фразы: "Ну, чего ты бесишься?" Позже я переозвучил её на "Чего ты мечешься?")
Я не выдержал:
- А вы-то как со своими жёнами дома разговариваете?
- Ха-ха-ха!
- Ну вот и ответ на ваши же претензии!
2-й генерал:
- В землянке Шаповалов в расстёгнутом кителе. Не положено, не по форме! Надо исправить.
Я вспылил:
- Он же один в землянке! Он и в трусах там мог быть... А вы что, и спите в обмундировании?
1-й генерал осадил меня:
- Шуточки здесь неуместны. Я больше скажу: зачем вы показываете командующего плачущим? Это в глазах подчинённых подрыв авторитета...
3-й генерал:
- Есть в фильме такой эпизод: Шаповалов своим танком вытаскивает грузовую машину из грязюки. Известно, что такой случай был с маршалом Коневым. Зрители будут думать, что фильм о нём... Лучше эту сцену не показывать...
Вот в таком духе почти три часа шло обсуждение. Накидали нам генералы этих "выбросить" пунктов двадцать!
Бледный Женя Карелов еле выговорил:
- Я понял... Оставить можно только титры...
Знаю, что наши киноруководители ходили потом на приём к самому члену Политбюро, министру А. А. Гречко - умоляли, доказывали, настаивали, просили не губить картину. И якобы он тогда сказал:
- Оставьте нас в покое... Мы до сих пор сами спорим из-за того, кто брал Берлин. Умрём - говорите о нас, что хотите... А сейчас, что можно, исправьте... Что можно...
Да, конечно, кое-что пришлось подстричь. И всё равно фильм стал любимым у зрителей! Особенно среди служивых.
Никогда не забыть мне, как приехал я на шефский концерт в один полк. Открылись ворота в расположение части. Вижу, а на плацу - уже строй полка. Духовой оркестр грянул ставшую популярной песню Евгения Птичкина "А ну-ка, шашки подвысь, мы все в боях родились..." из нашего фильма. И навстречу мне строевым шагом - командир. Козырнул, отрапортовал:
- Товарищ маршал Шаповалов! Полк по случаю вашего приезда построен!
Я с трудом проглотил душивший меня комок, прохрипел:
- Здравствуйте, товарищи!
- Здравия желаем, товарищ маршал Ша-по-ва-лов!!! - Солдаты кричали во всю глотку.
Зачем вы играли?
В ТАКОЙ категоричной форме мне неоднократно задавался, устно или письменно, вопрос о сыгранной мною в фильме "Солдаты свободы" роли Л. И. Брежнева. А то и похлеще спрашивали: "Как вас угораздило это играть?"
Так зачем же я играл Брежнева? Как это случилось?
Стоял я как-то в очереди в мосфильмовском буфете. Подошёл ко мне режиссёр Юрий Озеров и, положив руку на моё плечо, отвёл в сторону.
- Поздравляю! - тихо сказал он.
- С чем? - удивился я.
- Ты утверждён на роль Леонида Ильича в моём фильме...
Я познакомился с текстом роли, и тут меня охватила растерянность - уж очень крохотный материал! Что играть? Литературная основа не давала ни малейшей возможности создать индивидуальность, объёмный характер человека, тем более человека, уже известного широкому зрителю. Про такие роли режиссёры говорят актёрам: "Не копайся - там песок". Разумеется, мой герой от изобилия военных типов в фильме будет отличаться, хотя бы пышными бровями... Да и субтитры, сопровождающие действующих лиц, укажут зрителю кто есть кто: "генерал-майор Л. И. Брежнев" - извольте верить...
И всё же надо было найти убедительные аргументы для красивого отказа от роли. Пришёл к генеральному директору "Мосфильма" Н. Т. Сизову, человеку мудрому.
- Нельзя мне эту роль играть... Я и ростом, извините, длиннее, и возрастом постарше прототипа, - выпалил я неопровержимые, как мне думалось, доказательства.
- А играть надо, Женя!
- Да и что я знаю о нём? Заглянул в энциклопедию: кроме дат и должностей, там ничего нет.
- Он почти каждый день по телевидению выступает. Наблюдай...
- И что, кроме того, что он по бумажке читает, я там увижу?
Сизов, всегда сдержанный, ровный, вдруг повысил голос:
- Съёмки "Солдат свободы" - решение секретариата ЦК! Ты - народный артист СССР! Всё, Женя!
Я вспомнил эпизод из одного телерепортажа. Тогда Брежнев приехал на Малую Землю и с гурьбой сопровождавших его лиц подошёл к колодцу. Внимательно взглянув на него, сказал: "Помню, здесь во время войны меня поила из ведра девушка". Кто-то из челяди обратил внимание вождя: "Вот эта девушка, Леонид Ильич!" Брежнев, посмотрев на седую женщину, резко отвернулся от кинокамеры... Но слёзы в его глазах всё же можно было заметить...
Директор одного из творческих объединений "Мосфильма" Агеев, узнав о моих терзаниях, сказал однажды:
- Слушай, Матвеев, может, я тебе в чём-то помогу. - Он вытащил из портмоне истёртый листок пожелтевшей бумаги и, осторожно дотрагиваясь до него, развернул. - Вглядись!
В глаза бросилась подпись: "Полковник Л. Брежнев". Агеев заметил мой жадный интерес к документу. Сам оживился и не без гордости поведал:
- Я служил в Восемнадцатой армии под началом Леонида Ильича. И вот однажды мы пришли с приятелем к начальнику политотдела Брежневу с предложением съездить в Сочи. Он спросил: "Зачем?" Мы, конечно, то да сё, мол, надо проверить работу наших госпиталей... "Сколько надо?" - спросил он. Мы говорим: "Ну, два дня". А он: "Для работы двух дней много, а для девок мало. Просите три!"
Агеев, по-мальчишески покраснев, ткнул пальцем в справку:
- Гляди - три! Поверь, мужик вот такой. - Он поднял большой палец кверху.
Из всех доступных сведений о моём герое, подумал я, возьму то, что есть в сценарии, в эпизоде "Совещание политработников перед наступлением".
"...Генерал вынул из бокового кармана лист бумаги. Можно было подумать, что он будет "толкать" речь. А он прочёл неотправленное письмо убитого старшины, где тот просил жену воспитать сыновей, если с ним что-нибудь случится, патриотами своей Родины.
Брежнев, проглатывая комок в горле, сказал после чтения:
- Завтра будет тяжёлый бой! Всё, товарищи, совещание окончено".
Не знаю, кому как, а мне кажется, в этой сцене мой персонаж был прекрасен. Человечен!
Государственная персона
- СТО пятьдесят коньяка...
- Какого?
- Лучшего.
Буфетчица плеснула в фужер остатки из одной бутылки, долила из другой... Надо же, подумалось, коктейль какой-то...
- "Наполеон", - словно прочитав мои мысли, сказала буфетчица и кокетливо поставила передо мной коричневатую смесь.
Присел за свободный столик. Залпом осушил фужер, пару раз ткнул вилочкой в крабы: копаться в салате дальше не было смысла - внизу вместо крабов лежала картошка с горошком. Тоже коктейль...
Главное оставил на потом - последняя в моей жизни сигарета! Положив на стол портсигар и зажигалку (купленные в Токио, модные, золочёные), я уже предвкушал прощальную глубокую затяжку "явушки"...
И вдруг - ни "разрешите", ни "можно ли", ни "свободно ли" - возле меня важно опустился на стул государственный муж с депутатским значком на лацкане пиджака. Я уже давно заметил в зале этого человека: импозантный, он вышагивал с особым достоинством. Так и чувствовалось: вот-вот распустит павлиний хвост... А распускать было чего: красивый, ухоженный, и костюм сшит, конечно же, в ателье при Совмине... "Ну и хрен с тобой, - мелькнуло в голове. - Я для тебя - реквизит, ну и ты для меня - бутафория".
"Граждане пассажиры, кто на рейс Москва - Алма-Ата, прошу в рафик!"
Наспех глотнув последнюю порцию сигаретного дыма, я заторопился к выходу. Портсигар и зажигалку нацелился бросить в урну и вдруг опомнился: зачем же так бездарно выкидывать приличные вещи? Оставлю-ка я их в машине, авось кому-нибудь пригодятся...
В микроавтобус рафик я вошёл первым и сразу положил атрибуты курильщика на заднее сиденье - так они были всем видны. Только я уселся впереди, как в машину важно внёс своё тело красавец с депутатским значком. Ещё на ступеньках он на мгновение застыл - его зрачки, казалось, остекленели. Он заворожённо двинулся к заднему сиденью... Мне в оконном стекле было видно, как депутат сел прямо на "атрибуты". Машина тронулась на лётное поле... В салоне был полусвет, и депутат-красавец ловко вытащил из-под задницы золочёные предметы и торопливо сунул в карман... В самолёте мы оказались рядом - в первом ряду кресел. Я не мог оторвать взгляда от пирамидки, что оттопыривала карман его штанов, сшитых в элитарном закрытом правительственном ателье.
Во мне разыгралось любопытство: что чувствует сейчас этот вальяжный на вид, самовлюблённый по своей сути человек? Неужто ничто внутри не теребит его? Казалось бы, чего проще было: ну, увидел ты всю эту "позолоту", так скажи водителю или сопровождающей: "Здесь кто-то забыл свои вещи!" Нет, не сказал, а, как сорока, бросился на блестящее... А ведь он не просто депутат, а, судя по всему, важная государственная персона. За его плечами наверняка институт, Высшая партийная школа или Академия общественных наук...
Сколько раз, бывало, приходилось мне обращаться к таким вот высоким чинам с просьбами помочь поставить телефон инвалиду, устроить старуху в дом престарелых, отремонтировать вдове жильё-развалюху... И всегда думал, что обращаюсь к совестливому человеку. А если попадётся вот такой? Утешало одно - что, к счастью, таких меньше. Но сыграй я похожего персонажа, как тут же бы прилепили ярлычок: "очернитель действительности", "дёгтем по жизни"...
Самолёт приземлился. Стюардесса попридержала пассажиров - первым пригласила на выход депутата. За ним пошёл я. У трапа - "Волги" и челядь... А он этак небрежно пожал двум-трём встречавшим его руки - и кортеж в сопровождении машины с "мигалкой" укатил.
Почему так неуютно живём?
Не оттого ли, что с рынком одни резко обогатились, другие - страшно обнищали?
Не оттого ли, что прилавки запестрели импортным чтивом, сцена и экран - развлекаловкой, эстрада оглушает громкой и пошлой музыкой? Неужели таким путём будем возрождать духовность?!
"Застойник"
ЖАРКИМ летним днём 1988 года, возвращаясь домой, проходил я мимо магазина с неоправданно горделивым для тогдашнего времени тотального дефицита названием "Продукты"... Дай, думаю, зайду - может, что-нибудь "выбросили"...
Зашёл. Даже не зашёл, а еле-еле протиснулся: магазин был набит жаждущими отовариться хоть чем-нибудь. Оказалось, что "выбросили" сосиски. Что делать? Спросить, кто последний, стать за ним в очередь и тем самым вычеркнуть из жизни ещё час-два? Сколько нашими людьми было бездарно погублено времени и истрачено впустую нервов в этих очередях - в ущерб созидательному труду, учёбе, да и досугу!
Магазин был заполнен главным образом пенсионерами. Пожилые, немощные уже люди, преодолевая духоту и вонь, что неслась от грязных, гниющих овощей, в тесноте молча двигались к прилавку в мясном отделе. Вместе со всеми шаркал по замусоренному полу и я.
И вдруг! Тягостную тишину нарушили ввалившиеся в магазин изрядно охмелевшие мальчики лет по двадцати пяти, этакие гренадеры, косая сажень в плечах. В торговом зале сначала раздался их залихватский свист, а потом молодец с прилипшей ко лбу чёлкой прорычал:
- А ну-ка, бабуленьки-дедуленьки, посторонись! - И, откровенно по-хамски расталкивая пожилых людей, стал пробиваться к прилавку.
Впереди меня стоял мужчина. Я видел только его седой затылок и промокшую в этой духоте старую гимнастёрку с ещё заметными следами от погон. Видимо, ветеран, отставник...
Он выкрикнул с болью:
- Что же вы делаете, паршивцы! Здесь же стоят ваши отцы и матери!
"Весельчак", паясничая, изрёк:
- А "молодым у нас дорога", папаша!
У второго злобой загорелись глаза:
- А ты, застойник вонючий, закрой рупор! Постоишь, тебе не привыкать!
Слово "застойник" будто током ударило по людям. Ошарашенные, они переглядывались и недоумевали: кого и за что так оскорбили?
"Застойник" сделал полшага в сторону, было слышно, как скрипнул его протез. Волнуясь, сказал:
- Спасибо, сынки! И, пытаясь проглотить душивший его комок в горле, чуть поклонясь, прохрипел совсем тихо: - Спасибо... Спасибо!
Опять чуть слышно скрипнул протез - "застойник" снова стал в очередь передо мной.
"Гренадеры", намотав длинные связки сосисок на руки, с гиканьем удалились...
У меня в голове больно отдалось: скрип протеза и... "застойник"... Невесёлые мысли пролетали одна за другой... Я уже не понимал, где нахожусь, зачем оказался здесь...
Что с нами происходит? Неужто так цинично понимается то, о чём десятилетиями мечтали люди, - демократия, свобода, плюрализм? Не могли же учить этих негодяев такой распущенности их родители.
И потом, кто "застойники"? Те, кто, всё отдав труду во имя развитого социализма, сегодня мучаются в очередях? Те, кто своими руками по кирпичику восстанавливал разрушенную войной страну? Те, кто поднимал целину? Строил новые города в Сибири? Кто...
Значит, "застойником" обозвали и меня? А за что?
В 1954 году партия призвала: "Деятели культуры - труженикам целины!" Каждый из нас, артистов, понимал, что это надо для общего дела. И бродили, кочевали, ездили мои коллеги и я по бездорожью, по степям Алтая, Казахстана от бригады к бригаде, от одного совхоза к другому. Выступал я и перед солдатами Советской армии - дал более трёхсот шефских концертов. Так потом и пошло: все выходные дни и отпуска - в колхозах, на заводах, в воинских частях... За что и получил я медаль "За освоение целинных земель", значок "Отличнику культурного шефства над Вооружёнными силами СССР", звания "Почётный колхозник", "Почётный рабочий".
А теперь за свой труд получили мы в награду ярлык "застойников"?! Нет уж, если и был застой, то в мозгах тех, кто призывы сочинял, а не у тех, кто вкалывал до седьмого пота...
Тогда, в магазине, в той духоте, в очереди, испытал я невыносимую боль от обиды за себя, за всё моё поколение, которое не судить надо, не оскорблять, а сочувствовать ему... И благодарить за его невероятное терпение...
ЖПСС - Жить По Собственной Совести
БУДУЧИ делегатом XXVII съезда КПСС, я с душевным подъёмом принял звучавшие с трибуны слова нового генерального секретаря М. С. Горбачёва "гласность", "плюрализм", "новое мышление" (пусть и с ударением на первый слог)... Но при этом вызывало недоумение, сомнение завитавшее вдруг определение о новом пути развития нашей страны - "социализм с человеческим лицом". И невольно возникал вопрос: "А раньше-то что было? Вроде же мы его построили?" Ведь Л. И. Брежнев утверждал это, говорил об уже готовом, "развитом социализме"... Помнилось и бойкое утверждение-обещание Н. С. Хрущёва: "Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме..."
Горькие мысли мучили меня. Я понимал, что жили мы неладно, то страшное, что было в истории нашего государства, вызывало у меня боль. Мне становилось ясно, что шли мы не тем путём. Хотя я и остаюсь при убеждении, что коммунизм - это прекрасная идея. Это самая, на мой взгляд, совершенная форма общественного бытия. Нет, она не утопична, хотя и говорят, что она неосуществима. Просто мы до неё не доросли. Это идея не завтрашнего дня, а далёкого будущего, может, отделённого от нашего времени тысячелетием.
Так что не идея, которую предложили нам, виновата. Виноваты те, кто её использовал для своих целей.
Отвечая одному очень приставучему журналисту, я сказал: "Партбилета я не порвал. Он слишком дорог мне, я с ним прожил пятьдесят лет. В нём такая сила любви к своей Родине, к народу... И мечта... Теперь, когда всё рухнуло, я создал свою партию. И я - единственный её член и генеральный секретарь. Называется она ЖПСС!"
Журналист опешил...
Расшифровываю: Жить По Собственной Совести... Это название, конечно, шутка, но я живу по этому названию всерьёз...
Новая жизнь, реформы даровали народу свободу. Ликовать бы! А меня терзало другое, в душу вползал страх: так ли мы её понимаем? Умеем ли ею пользоваться? Тогда почему так напористо, даже агрессивно хлынули в нашу жизнь цинизм, хамство, неуважительное отношение к старикам, женщинам, жестокость по отношению к детям? Почему с экрана, со сцены вытолкнули любимых героев из народа - рабочих, крестьян, учителей, врачей? Как могло случиться, что в открытые шлюзы весьма своеобразно понятой "свободы" понеслась мутным потоком всякая гадость, нечисть, пошлость?
Меня мучила и другая мысль: как после распада большой страны жить дальше? Я не мог, не хотел поддаваться этому дикому рынку, ставить картины, потакающие низменным страстям, убогим вкусам. Я не хотел делать такие картины, где герои только тем и занимались напоказ, что теперь называют "любовью". Любовью занимаются животные, а люди - любят! Любят сердцем. Только это и есть Любовь, достойная Человека! Только такая Любовь и держит мир...
Меня возмущало, угнетало, как быстро и как много новоявленные "демократы" (я сознательно взял это слово в кавычки) выбросили за борт, лишили дела умных, талантливых, профессиональных людей. Выбросили этак походя, обозвав их "перевёртышами", "красно-коричневыми", унизив тем, что очернили, перечеркнули всё, что было прежде сделано ими хорошего. Этим они оскорбили множество знающих, опытных - настоящих мужиков...
Кстати, оскорблённым чувствовал себя и я: этих мужиков я нёс на экран. Мне хотелось, чтобы их больше ходило по земле - честных, совестливых, бескорыстных, живущих для людей. К слову - кто из моих героев строил на наворованное, отнятое у доверчивого народа с помощью различных махинаций себе виллы? Кто плескался в личных бассейнах или в морях там, за "бугром", как они говорят? Не напрягайтесь - не вспомните! Таких я не играл! Я не мог их играть - они мне органически противны...
ЛЮБИТЬ по-русски - это так любить своё дело, быть настолько ему преданным, что продолжать работать даже тогда, когда от бесчисленных проблем, не имеющих к творчеству никакого отношения, должны были бы опуститься руки.
Любить по-русски - это уметь быть отзывчивыми, сразу приходить на помощь, причём делать это со свойственной русской душе широтой, безоглядностью.
Любить по-русски - это уметь не просто терпеть (чего-чего, а на Руси этого в избытке), но и находить выход из, казалось бы, безнадёжных ситуаций.
Любить по-русски - это уметь жалеть...
И в этой любви - вся Россия, её люди, её душа... И её судьба - трудная, прекрасная, горькая, странная, интересная и... непредсказуемая. Как и её народ.
Смотрите также:
Чертовщина