ПОСЛЕДНИЙ раз он видел ее три года назад, а кажется, будто в прошлой жизни. Это было в тот день, когда он отвез ее домой вместе с гигантской сумкой, похожей на древнегреческую ладью. Правда, по сумкиному боку простиралась надпись "Адидас" вместо "Арго". Н-да, у Оли всегда было много вещей.
"Первый-последний, первый-последний", - билось у него в голове, пока он рассматривал знакомый затылок и - ни с кем не перепутаешь - трогательную тонкую шею. Первый раз он именно так ее и увидел - со спины, точнее - с затылка и с вот этой самой детской шейки, и что-то сразу екнуло у него в районе солнечного сплетения, забилось, затрепыхало, заставило покраснеть уши и вспотеть ладони.
Большая компания направлялась на отдых. Она приехала на вокзал первой. Он - вторым. Остальные опаздывали. А они с Олей еще не знали друг друга и просто стояли напротив и мялись с ноги на ногу. Кажется, она поняла - и улыбнулась.
Он подумал тогда еще: может, приударить? Хорошая фигура, мягкие волосы, глаза такие прозрачные, как стеклышки от разбитой бутылки. И опять же - грядущий юг, солнце, море. Курортный роман.
Без этой "курортной приставки" он вообще романов не представлял. Хватит, нароманился уже! Сын с дочкой без пяти минут студенты, навеки злая и смертельно обиженная на него бывшая жена - все, все в смысле любви и брака в этой жизни пройдено. И повторения ему не надо.
Он бормотал это, как заклинание, все дни, пока они были в Сочи. Колдовство было ему необходимо, потому что без него мысли сворачивали в какую-то опасную колею. Например, он все время считал, сколько ему будет лет, когда ей будет... Вот она, игра стареющих мужчин: ей 27, ему 45. Ей 30, ему 48. Ей 35, ему... Мама дорогая, не надо! 18 лет разницы, во-сем-на-дцать! Он бы мог быть ее отцом, если бы постарался. Хотя да - тогда ему и стараться не надо было, а вот теперь...
А она наловчилась так подкладывать свою стриженую голову ему под подбородок, так по-кошачьи тереться своей бархатистой загорелой щекой о его ладонь - черт возьми, где она только этому научилась? Волосы и кожа пахли какими-то сладкими травами и почему-то дыней. И у него все екало и екало там, в животе, и он даже стал прикидывать, куда она станет ставить свои бессчетные босоножки в его узкой прихожей.
Потом они вернулись из летней невзаправдашней жизни в город, и он немного пришел в себя и продолжал бороться с Олей с утроенной силой. Например, взял и пропал. На целых две недели пропал. Она деликатно позвонила два раза, а он ответил: дела. Хотя все две недели не мог заснуть и ходил, как лунатик, по темной кухне, прижимался пылающим лбом к холодному стеклу и видел в отражении стриженый затылок с загорелой шеей. А потом сломался - сразу, в одночасье сломался, когда она позвонила снова и сказала: "У меня много-много яблок. Я их режу и сушу в духовке. Они уже заполонили всю кухню и выживают меня. Я вся пропахла яблочной кожурой. Приезжай и спаси". У него опять зашевелился этот чужой в желудке - и он приехал. И ушел только утром, кляня себя за малодушие.
Но они стали встречаться, уже не "по-курортному", а всерьез. То есть Оля думала, что "всерьез", а он изо всех сил делал вид, что "просто так". Однажды она оставила у него свою расческу, и он снова не звонил ей три недели. В отместку она приехала со своей древнегреческой лодкой "Адидас". Сидела на ней под его дверью, а когда увидела, выпалила:
- Ты не страдай, мы теперь будем жить вместе.
И он открыл дверь.
Друзьям он говорил, что Оля "взяла его в оборот". А на самом деле ему было хорошо. Но он никак не мог ей в этом сознаться и все шпынял ее: то за разбросанные по ванной баночки и тюбики, то за неправильно сложенные сковородки, то за свои неглаженые рубашки, то за засохший в вазе букет, пыльца с которого осыпалась прямо на его папку с документами. Она смеялась, будто он бог весть как пошутил, и нараспев произносила его имя "страшным" басом: "Ко-ля! Ко-ля!"
Через полгода, когда небо снова протерли тряпкой и вытерли насухо, она стала пугать его своим загадочным видом и "дурацкими" вопросами. Да еще и заданными так не вовремя - утром, когда он убегал на работу, на ходу обжигаясь ее горячими бутербродами.
- А ты кого хотел бы: девочку или мальчика?
К счастью, реакция у него всегда была олимпийской.
- Никого. У меня уже есть девочка и мальчик.
Она отворачивалась, улыбаясь: делала вид, что моет тарелку.
- А ты что, - зажмурившись, спрашивал он ее, - это?
Оля прыскала и махала рукой.
- Мы с тобой - не семья. Мы не женаты, - напомнил он уже с порога, а про себя трусливо съежился - обидится ведь!
- Это что, предложение? - крикнула она ему в закрывающиеся двери лифта и опять прыснула.
Он думал весь день, работа не шла на ум. Неужели обманула? Не сказала? Или просто "прощупывает"? Не-е-ет, ему не нужны больше дети. Он помнит все эти подгузники, запах протертой картошки с капустой на кухне, раскиданные по дому игрушки, надрывный плач по ночам, разбитые коленки, заливаемые зеленкой, - подожди-подожди, маленький, сейчас я подую!
Все это уже было - ничего интересного. А еще он знает, как это заканчивается - разводом, слезами, истеричными криками, угрозами и отвратительным запахом валерьянки по всему дому. Да и какой ребенок в его однокомнатной хибаре? На новую он уже не заработает.
Он все это ей рассказал, когда ночью она доверчиво прижималась своей беззащитной спиной к его животу. Он говорил, будто скисшую кашу выплевывал, так ему было противно. И все время представлял почему-то маленький стриженый затылок. Не Олин, а чей-то еще.
- Ко-ля, Ко-ля, - нараспев ответила она, но уже не "страшным" басом, - спи давай.
Еще недели через две, и снова ночью, Оля растолкала его и очень строго попросила:
- Николай, ты не мог бы меня отвезти в больницу?
- Зачем? - не понял он спросонья.
- У меня очень болит живот. И тут вот, - она запнулась, и он вдруг увидел, что она изо всех сил пытается сдержать слезы, - кровь.
Невидимая катапульта выбросила его к выключателю, вспыхнул свет. Что тут вообще такое было - пытки Великой Инквизиции?
- Черт побери, - выругался он, одним махом завернул ее в какое-то одеяло, поднял на руки и потащил в машину. Кажется, несколько раз приложил ее стриженым затылком о косяки, но она даже не охнула, а все пыталась залить выступившие слезы обратно в прозрачные глаза.
Обманула, значит, его обманула. Был, выходит, ребенок. То ли мальчик, то ли девочка. Теперь уже не узнать. Или еще обойдется?
Не обошлось. Она вернулась из больницы серая, несчастная, с заросшим затылком. О ребенке они не разговаривали. Делали вид, что все нормально. Ему казалось, что теперь в ее взгляде сквозило что-то такое недоверчивое, осуждающее: ты не хотел его, ты говорил, у тебя уже есть и мальчик, и девочка.
К лету старший сын заявил, что женится, и потребовал "участия в свадьбе". Материального. Ну и морального, разумеется.
- Ты ведь с Олей придешь? - строго спрашивал неожиданно взрослый и серьезный ребенок.
- Не знаю, - отвечал он малодушно, - мать-то будет?
- Мать с хахалем новым явится, так что не тушуйся, - обнадежил сын.
Свадьбу сыграли через месяц. Сняли местный Дом культуры, пригласили полгорода и гуляли до рассвета.
А он лучше бы Олю не брал. Невеста оказалась бывшей одноклассницей, румяной блондинкой с тугим перманентом и тугим животиком, в котором иногда кто-то толкался. То ли мальчик, то ли девочка. Подружки прикладывали к невестиному животу руки и головы - слушали. Только Оля сидела невыносимо прямо и вызывающе смотрела исключительно на тазик с оливье. Когда она выпила уже стопки три водки, то все-таки спросила его:
- У нас ведь будет ребенок? Когда-нибудь?
Он сделал вид, что не расслышал, захлопал в ладоши, засвистел, заорал дурниной: "Горько!!!"
А на следующий день он видел ее в последний раз. Ее, ее дурацкую сумку, ее стриженый затылок. Говорили, она уехала в Москву. Или в Питер. Или вообще улетела на Луну. Иногда он встречал ее мать: высокую красивую женщину с такими же прозрачными, как стекла разбитой бутылки, глазами. Только затылка ее не видел, хотя и оглядывался. У Олиной мамы были длинноватые волосы. Кажется, это называлось "каре".
И вот пожалуйста. Опять заекало, задрожало, вспотело. Он велел себе "не дергаться" - показалось. К тому же не могла же она все три года носить одну и ту же мальчишечью стрижку? Да и откуда она здесь - Москва, какой-то новый торговый центр с кинотеатром и блестящими эскалаторами, кафешка. Можно было проверить - окликнуть. Тихо так позвать, чтобы расслышала, если только узнала.
Он уже почти открыл рот, даже о стол оперся, чтобы получше получилось, как тут позвала она сама:
- Ко-ля, Ко-ля!
Он по-прежнему видел только ее стриженый затылок, но уже не сомневался. А потом до него вдруг дошло: она же не знает, что он здесь, значит...
Додумать ему помешал мальчик лет двух, который колобком катился к ее столику, снося по пути стулья и чужие сумки. Николай не видел его затылка - только глаза цвета стеклышек разбитой бутылки. Потом тот ткнулся Оле в шею, пристроив свою вихрастую голову прямо у нее под подбородком. Она что-то говорила ему, поправляя модные штанишки и оглаживая по маленькой спине, а Николай считал про себя шаги от своего столика до нее. И пытался понять, сможет ли он их сделать.
"АиФ. Дочки-матери" продолжает конкурс рассказа. Победители получат ценные призы, а авторы всех опубликованных историй - гонорар 3000 руб. (без вычета налогов). Рассказ должен быть неожиданным и занимать не более 5 стандартных машинописных страниц. Второй вариант - малый жанр. Этот рассказ занимает не более 27 строк (то есть 1 страница) и будет по достоинству оценен в 500 рублей. Не забудьте оставить свои координаты: точный почтовый адрес, паспортные данные, ИНН и номер пенсионного удостоверения (это обязательно, бухгалтерия у нас строгая). Редакция категорически не вступает в переговоры и переписку с авторами. E-mail: selena@aif.ru
Расстаться по-хорошему