ЕСЛИ представить наш щитовой домик, обложенный пережжённым кирпичом, он многое сможет поведать вам о семье Пигаревых.
Взять хотя бы вон ту глубокую трещину по фасаду аккурат над входной дверью - она из-за фундамента, оптимистично заложенного на плывуне. Это привет от бригады гастарбайтеров, которых мой батя Пётр - поэт, шахматист, походник и учитель от Бога, а по жизни лапоть - закадрил прямо у вокзальной пивнушки. Я запомнил у них только ароматнейшее сало - почему-то в трёхлитровых банках.
Другая бригада залётных - ну как же не наступить на грабли дважды? - отметилась горбатыми стенами да ещё отмосткой вокруг дома, которую за год попросту засосало в землю. У этих я удивлялся манере коротать время, сидя под окнами на корточках; в их позах мне виделось что-то пичужье.
А вот печурка, чадящая, как фашистский "Тигр" после прямого попадания. Это была незабываемая эстафета уже тутошних умельцев.
Видно, стремясь скрыть от стороннего глаза столь явные следы своей бестолковщины, родители обсадили заборчик по периметру земляной грушей, а в промежутках ещё дикая малина сама по себе раздухарилась. Но от Еремеевны с соседнего участка ни за какими заборами не укроешься. Вот и нынче увидала она мою мамку Настёну во дворе, сразу шмыг за калитку - и к нам.
- Ну, здравствуй, соседушка, - без церемоний, по-свойски зашлёпала бабка широкими мозолистыми ступнями по дощатому полу. - Пётр всё храпака даёт? А мой-то уж куролесит где-то...
- Да ну его в баню! - весело отозвалась Настёна, протирая рушником с плеча белоснежные тарелки. - Закрылся наверху, как партизан. Я так думаю, видик смотрит. Хотя чего там таиться - ума не приложу...
Еремеевна помолчала, осмысливая услышанное. И вдруг ахнула, пронзённая страшной догадкой.
- Дак он это, порнуху смотрит, окаянный! - выдала она и, сердито поджав губы, тут же окончательно утвердилась в своём открытии. - Точно. А ты чего ж - в щёлку-то, в щёлку подсмотрела бы!..
- Да ну тебя, теть Зин... Ничего-то мужикам нашим, кроме стопки, не надо... Ладно, пускай это будет его мужицкое дело. А мне ещё стирки два таза. Да сорняки на грядке - видишь, как вымахали...
- Ага, сорняки, - ироническим эхом отозвалась Еремеевна и добавила, понизив голос: - Сорняки-то до вечера обождут. А самой-то тебе разве не интересно, что у него там на уме? Мы, бабы, всё молчком, а он те раз - и умотал к молоденькой...
Увидев по Настёниному лицу, что перегибает палку, она поспешила загладить бестактность.
- А я тебе докажу! - и, прежде чем та успела возразить, подхватила юбку и рванула на мысочках по лестнице. Отклячив зад, она какое-то время извивалась там, как кошка в период охоты, безуспешно обследуя дверные щели, потом метнулась во двор. Недоумевающая Настёна последовала за ней, и тут у неё глаза на лоб полезли: старуха прилаживала к карнизу стремянку.
- В окошко гляну, тихо так, из-за занавесочки, - страстным шепотком приговаривала она, занося ногу на ступеньку. Глаза её горели дьявольским блеском.
Ну что было делать с этой ненормальной? Настёна едва сдерживала смех, но стремянку подержать ей всё-таки пришлось.
- Батюшки, Настён, - вдруг пробормотала Еремеевна сверху, облизав пересохшие губы. - Покарай меня господь: ведь и вправду!
- Да откуда же? - шёпотом же откликнулась Настёна, но как-то уже без прежней уверенности в голосе. - У нас отродясь в доме этой дряни не было...
- Как это откуда, тёмная твоя душа, с канала какого-нибудь ночного списал, пока ты дрыхла, - выказала Еремеевна эрудицию.
Она опять осторожно заглянула в окошко.
- У-у, краля какая! И как же вытанцовывает, подлюка... - нашёптывала старая вещунья. - Да ты полезай, сама погляди!
Побледневшая Настёна едва дождалась покидающую свой боевой пост Еремеевну и устремилась наверх. Бабка же прыгала вокруг неё и, задрав голову, допытывалась каркающим шёпотом: "Ну чего там? Чего видать?"
СЛЁЗЫ закипели на глазах у Настёны... Спрыгнув со стремянки, она решительным шагом направилась к поленнице, малость там чего-то погремела и воротилась, таща здоровенную кувалду. Этой деревянной дурою Пётр забивал недавно Еремеевне её "колушки" для разметки огорода.
- Батюшки, Настюх, ты чего? - спохватилась Еремеевна, только теперь поняв, какую беду она, калоша старая, накликала. Но было поздно. Настёна фурией ворвалась в дом, влетела на второй этаж, да так, что оставила Еремеевну далеко позади, и с разбегу саданула плечом хлипкую дверку. Та с треском распахнулась. Застигнутый врасплох Пётр вскочил с дивана и своим узловатым пальцем на пульте, тёмным и жёстким, как древесный сучок, лихорадочно жал на все кнопки подряд, да толку...
- Настюш, - как-то жалко, просяще повторял он. - Настюш...
А Настёна глядела на экран, где всё пространство занимала её юная соперница в белом летнем платье в горошек с кожаным пояском. Она действительно танцевала - держась кончиками пальцев за подол и искоса немного кокетливо поглядывая на камеру. Её вальсок был совсем бесхитростным - так танцуют его, наверное, все юные золушки дома перед зеркалом, собираясь на свой первый бал. Но такое откровенное упоение юности сквозило в каждом её жесте, в каждом мимолётном взгляде, что неловко отчего-то становилось случайному свидетелю этой сцены...
ТЕПЕРЬ Настёна её узнала. Выпустив из рук оказавшуюся бесполезной кувалду, она бросилась прочь из дому. На бугорке около сарая было особенно скользко после дождя, и она неуклюже, как-то боком шлёпнулась на скользкую глинистую землю. И только тут заревела... Петра, прибежавшего было с плащовкой - опять начинало накрапывать, - Настёна прогнала. Перед тем как отвергнуть мужнину руку, она отчётливо увидала себя его глазами: свою старенькую кофтёнку, которая давно уже была тесновата ей под мышками, линялый фартук... Ладони и коленки в грязи... Хорошо ещё, что были видны под косынкой тёмные у корней пряди с уже заметной сединой...
Она смахнула слёзы и тут вспомнила про замоченное с вечера бельё, про неполотую сурепку в огороде да недоготовленный обед. Оттёрла грязь и побрела обратно в дом...
КОРОБКУ из-под злополучной кассеты, невесть как залетевшую меж ступенек под крыльцо, ближе к зиме оголодавшие мышки перетрут в конфетти. Только одну целиковую картонку они утащат к себе в гнездо - как раз ту самую, где сохранится выцветшая надпись угловатым Петюниным почерком: "...ледний день перед нашей свадь... Часть 1-я. "Моя Настёна танцует". 12 июня 1983 г."
"АиФ. Дочки-матери" продолжает конкурс рассказа. Авторы всех опубликованных историй получат гонорар 3000 руб. (без вычета налогов). Рассказ должен быть неожиданным и занимать не более 5 стандартных машинописных страниц (7500 знаков). Не забудьте оставить свои координаты: точный почтовый адрес, паспортные данные, ИНН и номер пенсионного удостоверения (это обязательно, бухгалтерия у нас строгая). Редакция категорически не вступает в переговоры и переписку с авторами.
E-mail: boyarkina@aif.ru
Смотрите также:
Андрюшкины СНЫ