Уже много лет Марина не произносит слово "мама" и не разговаривает с ней. И по-прежнему уверена: в том, что она лишилась семьи, мужа, ребенка, виновата лишь ее мать...
В ДЕТСТВЕ Марина больше всего боялась трех вещей: казаться смешной, разговаривать с мальчиками и трагического маминого "Ты хочешь моей смерти!". Наверное, поэтому на всех школьных фотографиях у нее такой виноватый или испуганный взгляд.
Вера Ивановна родила дочь уже после тридцати, муж был намного старше ее и умер, когда Маринке было 4 года. Так что дочку пришлось растить одной. У матери тоже были свои страхи: что дочка свяжется с дурной компанией, не получит образование и не устроит свою жизнь - ведь у них нет опоры в лице отца и мужа. А истории, которые рассказывали друг другу сотрудницы бухгалтерии, где и работала Вера Ивановна, только подтверждали ее опасения. Неприятности и даже трагедии случались в таких приличных семьях, где были оба родителя, значит, одинокая мать тем более должна быть начеку.
И Вера Ивановна действительно была начеку. Она требовала от дочери только пятерок, после школы девочка должна была тот час же в сопровождении бабушки идти домой делать уроки или заниматься французским, по выходным была музыка. Девочки, с которыми Марина общалась в школе или по телефону, были на хорошем счету - за этой сферой строго следила бабушка, которая пасла внучку до прихода с работы матери. Все попытки дочери проявить самостоятельность пресекались излюбленной маминой фразой: "У меня больное сердце. Ты что, хочешь моей смерти?"
ПЕРВАЯ серьезная трещинка в отношениях матери и дочери произошла в шестом классе. Вера Ивановна, по ее словам, уже не помнит ту историю. А взрослая дочь до сих пор не может простить матери, что та не пустила ее вместе с одноклассниками и учительницей в Прагу. Все родители были в восторге: поездка на автобусе с проживанием в пансионе выходила недорогой, 150 долларов оказались по карману всем. Марина уже предвкушала неделю упоительной, самостоятельной жизни и обсуждала с одноклассницами, что надеть, что взять с собой... Но Вера Ивановна сказала "нет".
- Я не собираюсь баловать дочь и другим это не позволю, - заявила она классной руководительнице, попытавшейся отстоять ученицу.
- Вырастет - и пусть ездит куда хочет, а пока надо учиться, - пояснила она преподавателям языка и музыки.
- Сейчас такая страшная жизнь! Не заставляй меня беспокоиться. Или ты хочешь моей смерти? - это было сказано дочери.
О деньгах, кстати, разговора не было. Профессия бухгалтера оставалась доходной, несмотря на катаклизмы начала 90-х, и Вера Ивановна не скрывала, что искомая сумма не является для нее неподъемной. Марина и сама смогла в этом убедиться, когда, преодолевая угрызения совести, слазила в материнский тайник. Возможно, не обнаружив денег, она бы пожалела мать, поняла бы ее беспокойство. Но там лежала сумма даже большая, чем нужно было на поездку, и девочка разозлилась.
Впервые она ослушалась бабушку с мамой и после занятий долго бродила по улицам. И лишь подходя к дому испугалась: то ли предстоящего наказания, то ли возможной маминой смерти.
Сидящая передо мной молодая женщина уже не помнит всех подробностей той прогулки, в памяти остались лишь обрывочные картинки.
- Помню, я остолбенела перед киноафишей с фильмом "Красотка". У нас все в классе тогда обсуждали актеров, одна я была не в курсе. И еще почему-то запомнилась девочка, примерно моя ровесница, в блестящих лосинах. Я тогда даже не посмела мечтать об этом - мне ни за что не разрешили бы. Просто смотрела на девчонку и восхищалась ею...
Веру Ивановну эта жизнь не интересовала. Она целыми днями работала, вечерами смотрела телевизор, а выходные проводила за домашними заботами. По ее словам, кино было бесполезной тратой времени и денег, билеты в театр стоили непозволительно дорого (хотя деньги были, были - теперь Марина регулярно пересчитывала их в тайнике), а на дискотеки приличные девочки не ходили.
ТА ПРОГУЛКА для Марины не прошла даром. Она все еще боялась открыто спорить с матерью, но тайком выходила из повиновения. Бабушка постарела, и уже не могла повсюду сопровождать внучку. Главное - удачно соврать, скрыть, промолчать. И тогда можно было выкроить из времени, отведенного на магазин, полчаса, чтобы зайти в гости к единственной более или менее близкой подружке Наташке или на лавочке во дворе посплетничать с ровесницами о мальчиках.
Зачем доказывать маме, которая все равно не слышит, что мода изменилась? Есть более простой путь. Выйдя из квартиры, в подъезде, Марина несколько раз подворачивала пояс у своей прямой до середины икры юбки - получалась вполне подходящая длина. Из маминого тайника она стащила несколько мелких купюр и купила себе вошедшие в моду колготки-сеточки. Насмешки одноклассников над ее оторванностью от жизни и обидное прозвище "крыска" становились все реже. На 14 лет верная подруга Наташа подарила тушь и румяна, и вскоре, к удивлению одноклассников, серая мышка оказалась фигуристой блондинкой.
Вера Ивановна поняла, что в их отношениях с дочерью что-то не так, только когда Марина осталась ночевать у подруги, не предупредив мать. Вернувшуюся на следующий день дочь мама прямо с порога назвала проституткой и отхлестала по щекам, не слыша, как девушка твердит: я была у Наташки.
- У меня больное сердце, я так переживала за свою девочку, - вспоминает тот давний случай Вера Ивановна. - Я ей говорила, неужели ты хочешь, чтобы я умерла. А она: мне все равно. Нынешние дети все такие бесчувственные эгоисты. Ведь можно было позвонить, предупредить...
Но Марина и сейчас уверена, что нельзя:
- Звонишь ей от подруги, мол, я побуду в гостях. А мне тут же: приходи немедленно, нечего там делать. Если сейчас же не вернешься, больше мать не увидишь. После этого какие разговоры с подругами - посидишь немного, как на иголках, и тащишься домой.
Больше всего, по словам взрослой Марины, в тот день ее поразил не агрессивный гнев матери и не ее пощечины - а то, что она была живой и здоровой, и даже вполне энергичной. Оказывается, мамино сердце совсем не больное - это открытие настолько потрясло Марину, что она бросилась наверстывать упущенное за прежние годы.
Теперь она бывала на всех школьных дискотеках и днях рождения, ходила в кино, где в темноте целовалась с новым поклонником. Марина не задумывалась, нравится ей все это или нет. В 16 лет так много хочется попробовать, пережить, к тому же ее подталкивала мысль, что из-за дурацких запретов она и так опаздывает...
В классе Марина считалась самой "крутой" девушкой. Она могла во сколько угодно возвращаться домой, умело использовала ненормативную лексику в разговорах не только с одноклассниками, но и с матерью, и у нее был молодой человек на несколько лет старше ее. Вместо последних двух уроков она проводила время у него дома - так, как девочки из ее класса еще не отваживались. Она давно уже не получала пятерки, но это ее волновало меньше всего, а в ответ на мамины причитания она лишь захлопывала перед ее носом дверь.
ТО, ЧТО она беременна, Марина поняла не сразу, но по привычке посчитала: пока мама не знает - проблемы не существует. Вера Ивановна же заподозрила неладное, лишь когда стройная фигурка дочери начала постепенно полнеть.
- Может, это глупо, но мне очень хотелось ребенка, - вспоминает Марина. - Я думала: буду для него идеальной матерью, не такой, как моя. Буду все для нее делать - мне хотелось, чтобы была девочка, буду понимать ее. Я должна была родить почти в семнадцать - нормальный возраст, все было бы хорошо...
Когда Вера Ивановна убедилась, что дочь беременна, то в буквальном смысле посадила ее под замок. Все дни проходили в маминых рыданиях и гневных выкриках: негодяй, совратитель, проститутка, нищета, аборт...
- Я не буду убивать свою дочку! - чуть не плача твердила Марина.
- Какая дочка, - кричала Вера Ивановна, - ее еще нет. А вот мать свою ты убьешь, и бабушку тоже. Она ничего не должна знать, она не переживет такого позора.
Телефон был отключен, в школе сказали, что у Марины тяжелое инфекционное заболевание и к ней никого не пускают, она была совершенно одна и беспомощна. И на сроке в восемь месяцев сдалась.
В роддоме ей ввели специальное вещество, которое умерщвляет плод, и затем вызвали прежде-временные роды. Выписываясь из больницы, Марина не удержалась и спросила у врача, кто должен был родиться. Она очень хорошо помнит и ответ акушерки, и ее безжалостный голос:
- У тебя и так родилась. Девочка. Только мертвая.
Маринин приятель так никогда и не узнал, что должен был стать отцом.
Я СПАСАЛА ее от позора, от нищеты, - твердит мне, своей случайной знакомой, Вера Ивановна. - Что бы она делала одна с ребенком на руках? Ни образования, ни работы...
Вере Ивановне сейчас за шестьдесят, она живет абсолютно одна в большой двухкомнатной квартире. Бабушка умерла несколько лет назад, в ее квартире, тоже двухкомнатной, живет Марина, и тоже совершенно одна. Дочь с матерью не разговаривают уже лет пять, хотя по большому счету их общение прекратилось еще тогда, в 10-м классе.
- Сама удивляюсь, как я смогла закончить школу, - говорит Марина. - Думаю, учителя ставили мне отметки с закрытыми глазами, им ведь тоже не хотелось, чтобы все вылезло наружу. Представляете, какой скандал: школьница сделала аборт. А в институт не пошла, потому что хотелось зарабатывать деньги и не зависеть от нее, - Марина не скрывает, что слово "мама" для нее не существует.
Она закончила парикмахерские курсы, деньги на которые привычно взяла из маминого тайника, и устроилась на работу в салон. После смерти бабушки осталась квартира, в которую Марина тут же переехала. Вскоре девушка выскочила замуж - за серьезного молодого человека, который ходил к ней стричься. А спустя несколько месяцев узнала то, что ее мать давно знала от врачей: после аборта она не сможет иметь детей, и даже зачатие в пробирке ей не поможет.
Ее брак продлился недолго. Муж, оскорбленный невниманием жены, завел любовницу, а потом и вовсе переехал к ней, когда она забеременела.
- Это на твоей совести, - заявила матери Марина, когда получила свидетельство о разводе. - То, что я потеряла мужа. То, что я лишилась ребенка. То, что у меня ничего нет.
С тех пор дочь с матерью ни разу не разговаривали.
Прощаясь с Мариной, я все-таки задала вопрос, мучавший меня:
- Неужели вам ни разу не захотелось позвонить матери? Поговорить с ней, в конце концов узнать, как она себя чувствует?
- А зачем? Услышать, что я доведу ее до смерти? Да вот только она до сих пор жива и здорова, а моего ребенка нет. Иногда думаю, может, взять кого-нибудь из детдома? Я была бы хорошей матерью, уж лучше, чем она...
Что тут ответишь. Ведь Вера Ивановна тоже желала дочери только добра - так, как она это понимает. И странно, что две взрослые женщины, у которых никого больше нет на всем белом свете, не желают понять и простить друг друга.
Комментарий психиатра, консультанта Центра "Медицина-АСК" Ольги ДЕВЯТОВОЙ:
- Я не хочу оправдывать в этой ситуации дочь, и все-таки начало всех проблем - в поведении мамы. Фактически она выключила дочь из жизни. Ведь если мы запрещаем своему ребенку ходить в кино или общаться с друзьями, мы должны предложить что-то взамен. Не французский, а полноценное общение. И именно из-за такой ограниченной жизни, в которой было место только учебе, и сбылись все страхи Веры Ивановны. Ведь чем больше давление на ребенка, тем разрушительнее оказывается его желание вырваться из-под него.
Но несмотря на стремление к самостоятельности, чрезмерно опекаемые дети не умеют пользоваться ею и вырастают часто инфантильными. И Марина тому пример. Проще всего винить за сделанный аборт мать. Но если девушка чувствовала себя достаточно взрослой для серьезных отношений с молодым человеком, надо было проявить взрослость и при принятии решения. А Марина переложила ответственность на маму.
Как бы жестко это ни звучало, и мать, и дочь спекулируют на жалости к себе. Но они обязательно должны услышать и простить друг друга. Чтобы не повторить ошибок матери, чтобы не обессмыслилась прожитая жизнь.
Взрослая жизнь наступила внезапно